– До встречи, дорогая, – сказал Зак, мимолетно коснувшись ее щеки подушечками пальцев.

И Ханна знала, что ее ковбой расстался с ней навсегда. 

* * * * *

Клементина опустила глаза на макушку мужа. В каштановых волосах с рыжиной появились седые пряди. Миссис Маккуин загрустила, подумав о беспощадном времени и о минувших днях, которых уже не вернуть.

Зажав руки между коленями и задумчиво глядя в землю, Гас сидел на служащем стулом бочонке на улице у входной двери лачуги охотника на буйволов.

– Сара заснула, – сказала Клем.

Маккуин поднял голову, чтобы посмотреть на жену.

– Ты собираешься поговорить с ним? – спросил Гас. Клементина ничего не ответила. – Ты не сможешь отговорить его.

– Не стану и пытаться.

Идя по двору, она разок оглянулась, но не на мужа, а на хижину. На крыше распустились флоксы — предвестники наступающего лета.

Вокруг сгоревшие луга зеленели лужайками новой травы, новой жизни.

Заросли дикой сливы цвели вдоль реки, источая густой сладкий аромат. На ивах набухли и стали липкими ярко-красные почки. Пели жаворонки, квакали лягушки, а река создавала собственную музыку, глубокую и звучную как смех мужчины.

Клементина заметила рукав коричневой рубашки среди деревьев. Деверь удил рыбу. По крайней мере Зак держал палку, от которой в воду уходила леска, и в нем чувствовалось беспокойное ожидание, словно он знал, что рыба вот-вот клюнет. Клементина остановилась дальше, чем на вытянутую руку от Рафферти, не осмеливаясь подойти достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему. Она боялась не его, а себя.

Мужчина пристально посмотрел на нее холодным неприязненным взглядом.

– Полагаю, Гас сказал тебе, что утром я уезжаю. – Клементина попыталась произнести его имя, но не смогла выдавить ни звука. – В этот раз я не вернусь.

Она знала, что этот день наступит. С тех самых пор, когда ее укусил волк и она, очнувшись, увидела в беззащитном взгляде Зака тоску влюбленного мужчины... она знала, что ему придется от нее уехать.

Зак положил удочку и поднялся на ноги. Клементина напряглась, но он не шагнул к ней, а просто глядел на нее, и этот взгляд почти превосходил то, что она была способна вынести.

– Я скажу это хоть один раз. Напоследок. Мне вовсе не следовало бы говорить этих слов, но я недостаточно силен, чтобы ускакать отсюда, не сказав их. Я люблю тебя, Клементина. Но не той благородной и целомудренной любовью, которую, кажется, ты от меня ждешь. Нет, я хочу взять тебя, сделать своей женщиной и только своей. Хочу почувствовать, как твои волосы скользят по моему голому животу. Хочу узнать вкус твоего языка у меня во рту. Хочу подмять тебя под себя и излиться в тебя глубоко-глубоко.

«О, Боже, Зак, я не заслуживаю всей этой... страсти, – подумала Клементина. – Она так велика, что внушает страх мне – слабой и недостойной. Ты всегда заставлял меня бояться».

– Клементина... – Зак оглядел реку, щурясь от ослепительного блеска солнца на воде. И пригвоздил любимую к месту горящими желтыми глазами. – Поехали со мной.

Она замерла. Даже сердце перестало биться. Между ними растянулось долгое и напряженное молчание.

– Я люблю тебя, Зак Рафферти, – произнесла Клементина.

При выдохе у Рафферти перехватило дыхание.

– Я знаю.

– Я люблю тебя, – повторила Клементина. И словно вырвалась на свободу. Она так сильно любила его. Иногда просто нужно осмелиться поймать молнию. А иногда, что сложнее, нужно решиться отпустить ее. – Ты будешь писать?

– Нет.

– Гасу. Ты мог бы писать Гасу.

Зак покачал головой. И тут он сломался. Сначала Клементина заметила сильную боль в его глазах, а затем она разлилась по всему лицу. Рафферти отвернулся, но было видно, как на его горле напряглись мышцы, сдерживая слезы.

– Ты будешь думать обо мне, – произнесла Клементина словно приказ. Он должен думать о ней, ведь она принадлежала и принадлежит ему. И всегда будет принадлежать ему.

– Клементина... – прошептал Рафферти сокрушенным и сорвавшимся голосом. – Моя любовь к тебе не прекратится с моим отъездом. Сколько бы лет ни прошло, когда вечером выйдешь на улицу и услышишь в тополях ветер, знай, что это я думаю о тебе, шепчу твое имя, люблю тебя.

По-прежнему глядя на убитое горем любимое лицо, Клементина медленно расстегнула брошь с камеей на шее, но не положила ее в руки Зака, поскольку не смела подойти к нему так близко. Миссис Маккуин оставила украшение на камне, на котором сидел Рафферти, и без оглядки зашагала прочь. 

* * * * *

Гас, не поднимаясь со стула-бочонка, наблюдал, как к нему возвращается жена. Она зашла прямиком в дом, не сказав ни слова и не взглянув на него. Но он видел ее глаза.

Гас сидел, его живот сводило от страха, а ноги окаменели. Ему хотелось спуститься к реке и посмотреть в глаза Зака, поискать в них ту же тоску и боль утраты, что и во взгляде жены. Вместо этого Маккуин застыл на старом бочонке, любуясь закатом.

Он провел так всю ночь. И едва стало светать, Зак вернулся с реки или еще откуда-то, где все это время пропадал. Рафферти уставился прямо на Гаса — его глаза ничего не выражали, и братья ничего не сказали друг другу. А затем Зак скрылся в сарае.

Полчаса спустя он вышел, ведя своего оседланного серого коня. У Гаса навернулись слезы. Он заморгал, пытаясь прогнать их прочь, прежде чем брат заметил. Поскольку, к стыду своему, знал, что это слезы облегчения. 

* * * * *

Клементина отодвинула занавеску, которую сделала давным-давно из отбеленных мешков из-под муки, вышив на них маленьких желтых зябликов.

Ее любимый сидел на лошади во дворе, а рядом с ним стоял Гас, глядя на брата и говоря слова прощания.

Она закрыла глаза. И представила, как выходит за дверь и идет по двору, протягивает ему руку, чтобы он смог поднять ее и усадить позади себя в седло. Представила, как уезжает вместе с ним, чтобы повсюду быть с ним и любить его вечно.

Клементина снова и снова грезила, как выходит за дверь и идет по двору, но когда снова открыла глаза, Зака больше там не было, и она лишь слышала стук копыт его коня, скачущего прочь, все дальше и дальше.

Гас Маккуин посмотрел в суровое утреннее небо, уже обескровленное до белизны свирепым солнцем. Он вытер рукавом пот с лица и хлопнул шляпой по бедру, подняв с кожаных гамаш облачко пыли.

– Черт! – выругался Гас. Вкус бранного слова на языке оказался отвратительным, но Маккуин снова произнес его, чтобы хоть как-то облегчить гнет неудач, тяжким грузом давивший на грудь. – Да пошло все к черту!

Гас присел на корточки у реки, зачерпнул пригоршню воды и плеснул в лицо. Вода как и ругательство имела мерзкий привкус и казалась такой щелочной и такой густой, что ее почти можно было жевать. Эта жидкость не приносила никакого облегчения от жары.

Солнце будто струило с неба расплавленный жар, иссушающий траву и безжалостно раскаляющий воздух. Зной так выпарил илистый берег реки, что тот застыл коркой и покрылся трещинами словно старая бумага. За все те годы, что Маккуин занимался скотоводством в этой долине, он ни разу не видел, чтобы Радужная река до такой степени иссякала. Черт, да теперь она даже не бежала, а еле-еле текла тонкой струйкой. Если в скором времени не пойдет дождь, река точно пересохнет. Но, с другой стороны, с такими запредельно низкими ценами на скот, не окупающими доставку коров на рынок, разорение все равно неизбежно, даже если с неба внезапно хлынет ливень.

Гас медленно поднялся, чувствуя себя стариком. Его кости скрипнули. Он отвязал поводья лошади от черемухи, которая за все лето из-за засухи не принесла плодов, и пошел к дому. Кобыла с трудом переставляла ноги, так низко свесив голову, что нос почти царапал иссохшую землю. Было слишком жарко и сухо, чтобы делать что-то еще, кроме как уныло страдать.