Джере не дышал, дожидаясь в кромешной тьме ее ответа.

– Да, – наконец прошептала Эрлан. Так тихо, что он едва услышал.

– И утешала бы себя мыслью, что это просто еще один пример вероломства судьбы?

Она сильно ударила его по бедру.

– Как ты смеешь насмехаться надо мной, несущий чепуху бабуин?

Его Лили вырвала у него смех. И Джере вздрогнул от этого звука.

Она снова ударила его, и Скалли схватил Эрлан за запястье и притянул себе на колени с такой силой, что из ее легких выбило воздух. Он обхватил большими ладонями голову Лили и прижался к ее рту своим, но и поцеловать её толком не сумел, а грубо задел зубами её губы. Она ахнула и высвободилась из его хватки. Но не ушла. Джере чувствовал, как она парит на краю темноты.

Напряжение сгустило воздух так, что Скалли не мог дышать. А затем ее руки заскользили вверх по его бедрам, груди потерлись о его грудь, а губы нежно коснулись его рта. Эрлан разомкнула губы, и Джере провел по ним языком.

Скалли осознал, что прикасается к ней только губами. Кровь пульсировала в кончиках его пальцев, и рука вздрогнула, когда он прижал ладонь к груди Эрлан. Джере чувствовал выпирающую плоть под толстой стеганой тканью куртки.

Он прервал поцелуй.

– Лили, я хочу...

– Да, – отчаянно произнесла она. А затем мягко: – Да, мой анчинтэ чурен. Пожалуйста.

Но сейчас Джере не мог двинуться.

Он боялся даже дышать, поскольку чувствовал, что, дав себе волю, начнет пыхтеть и рычать, как огромное голодное животное, но не желал спугнуть ее. Если бы любимая оставила его сейчас, он не смог бы этого вынести.

Поэтому Джере неподвижно застыл на стуле, одной рукой вцепившись в подлокотник, а другую по-прежнему прижимая к ее груди. Сквозь сжатые зубы воздух со свистом входил и выходил из его легких.

Эрлан взяла Джере за руку и, переплетя его пальцы со своими, медленно поднялась, потянув великана за собой. Она мягко вела его, и Джере следовал за ней, чувствуя себя шаркающим стариком, неуклюжим и слишком большим. Скалли ударился бедрами о кровать и неловко повалился на нее. Но Эрлан упала вместе с ним, и они оказались лежащими в объятиях друг друга. И это была Лили, Лили, его Лили, и он так долго и так отчаянно жаждал ее.

Расстегивая его рубаху, она склонилась над ним, и длинные волосы упали ему на лицо. Они были такими же мягкими, какими Джере их и представлял. Такими же, как в его снах многих-многих ночей. Ах, Боже, даже если ее побудила к этому жалость, то ему все равно.

Джере слушал, как она раздевалась – шуршащие звуки, чарующие звуки. Он попытался представить свою Лили обнаженной. У нее, наверное, небольшие груди с медными острыми сосками. Стройные бедра, впалый живот идеальной формы, чтобы убаюкивать его голову, когда он закончит любить ее. А треугольник между ног такого же густого черного цвета, как и ее волосы.

Эрлан снова легла рядом с ним, и Джере повернул голову, зарывшись лицом в мягкий изгиб ее горла. В сладкий запах хрустящего зеленого яблока. Джере прикасался к любимой повсюду, и ощущение ее плоти под пальцами и губами захватывало все его тело, пока он не начал умирать от желания.

Скалли расстегнул брюки, отчаянно желая наполнить ее руки тяжестью своего восставшего члена, и Эрлан обхватила его, погладила, довела до исступленного содрогающегося восторга. Затем она ловко оседлала Джере, поглотив его расселиной между ног. Эрлан была такой же влажной, горячей и голодной, как и ее рот. Она глубоко захватила его.

Джере дернулся, и Эрлан пустилась вскачь. Ее руки ласкали тугие мышцы его живота, а шелковистые волосы хлестали по груди. Боже, как же ему хотелось увидеть ее, увидеть... Она с неистовой страстью требовательно целовала его обжигающими губами. И наконец Джере ощутил, как пробежала по ее телу дрожь высвобождения. Услышал шумящую в голове кровь. Каждый его мускул резко напрягся, и Скалли почувствовал, как изверг в нее семя.

Эрлан рухнула на возлюбленного. Ее дыхание опаляло его лицо жаркими порывами. Он поцеловал ее влажные спутанные волосы.

Джере ждал, когда она оставит его. Эрлан испустила долгий мягкий выдох, овеяв его горло. Он все еще чувствовал ее руки в своих волосах.

Будь у него глаза, останься он по-прежнему мужчиной, бросил бы сейчас ее слова ей в лицо. Всю ту болтовню о смирении перед судьбой и о вероломстве жизни. Если бы она верила во все, что сказала, то не думала бы о возвращении в свою проклятую Цветочную Землю. Поняла бы, что судьба привела ее сюда, поскольку здесь находится он и с сотворения мира им предназначено быть вместе. Но Джере так сильно хотел дать любимой больше, показать больше и пообещать больше. А теперь никогда не сможет этого исполнить.

Джере Скалли прикоснулся к рубцам, скрывающим пустые глазницы.

Будь у него глаза...

Позже люди будут называть ту зиму Великим мором. Тогда скот падал на заваленное снегом пастбище как листья после заморозков.

Подседельные лошади выживали той страшной зимой лишь потому, что глодали кору деревьев. Но коровы до крови стирали носы в тщетных попытках пробиться сквозь покрытый ледяной коркой снег, чтобы добраться до примятой под ним мерзлой прошлогодней травы. А когда дул «северянин», они бежали, подгоняемые ветром, пока не натыкались на что-то, способное их остановить — скаты холмов, овраги, изгороди. И прямо там умирали от голода и холода.

Казалось, та зима была одной долгой страшной вьюгой. Ночью перед тем особенным днем навалило еще пятнадцать сантиметров свежего снега, согнанного ветром в сугробы. Гас ускакал на рассвете, чтобы пробить лед на водопоях, собрать в стадо скот, который сумеет найти, и отогнать его туда, где ветер обнажил ломкую посеревшую траву.

Утром, стоя на крыльце и наблюдая, как муж уезжает, Клементина подумала, что замужество похоже на саму жизнь с её засухами и ураганами, сменяющими длинные солнечные дни, наполненные любовью и смехом.

Как в тот жаркий засушливый день прошлым летом, когда Клементина отдала Гасу свой мешочек с деньгами и подумала, что муж, возможно, возненавидел ее. Вернувшись тогда из Радужных Ключей, она бы не удивилась, увидев, что он ушел. Но Гас не собирался расставаться ни со своими мечтами, ни с ней.

Когда она въехала во двор, муж находился в загоне, пытаясь приучить годовалого жеребенка к хакаморе – веревочному недоуздку. Клементина вылезла из повозки и направилась прямо к изгороди. Все это время Гас держался к ней спиной.

Она лишь собиралась рассказать ему о том, что случилось в городе: о толпе, взорвавшей лавку, и о гибели Сэма Ву. Вместо этого с ее уст сорвались томившиеся в душе слова, наполненные отчаянием. И страхом безвозвратно потерять мужа.

– Я люблю тебя, Гас, – сказала Клементина.

Он повернулся. Его губы казались напряженными, а взгляд — неспокойным.

– Ты все время так говоришь.

На глаза навернулись слезы. Клементине пришлось часто заморгать, чтобы не дать им выкатиться.

– Прости меня за... за все.

Гас довольно долго пристально смотрел на жену, после чего подошел к ней. Но не дальше изгороди, которая по-прежнему их разделяла. Он опустил голову, снял шляпу и вытер лоб платком.

– Дело не в этом, Клементина. Не в том, кто должен просить прощения или кто из нас не прав. Может... может тебе уже пора определиться с тем, чего же ты хочешь.

Гас взялся за жердь ограждения, схватившись так сильно, что на запястьях набухли вены и выступили сухожилия.

– Может, ты хочешь вернуть свои деньги, – предположил он, – чтобы уехать из этого места. Уехать от меня.

У Клементины перехватило дыхание.

– О, Гас... Ты же знаешь, я никогда тебя не оставлю.

И снова он пристально посмотрел на жену, словно пытаясь прочесть мысли, проникнуть в ее душу.

– Не сказал бы, что знаю, – наконец вздохнул он, – но, пожалуй, мне придется в это поверить. Если я собираюсь и дальше жить с тобой.