Рафферти хотелось четче увидеть ее лицо, хотя это все равно ничего не изменило бы. Лицо Клементины никогда не скажет ему того, что он хотел знать.

– Больно. 

* * * * *

Ханна Йорк провела большую часть утра на коленях на ковре в спальне, извергая содержимое желудка в ночной горшок.

Пока тошнота то накатывала, то отступала, она перебирала в мыслях, какой уставшей чувствовала себя в последнее время и как упала в обморок на посиделках с подругами и виски. А заодно попыталась вспомнить, когда в последний раз страдала от ежемесячного женского проклятия, всю жизнь настигавшего ее точнее часов.

Ханна вытерла лицо влажным куском ткани, чувствуя, как стянуло губы, будто через них продели веревку. Прижала костяшки пальцев ко рту, не зная, хочется ей смеяться или плакать.

Ребенок. У нее будет ребенок. «Выходит, эта старая кляча еще на что-то годится», – подумала Ханна и вынуждена была подавить еще один истерический смешок.

Ей стукнуло сорок, и она собиралась родить ребенка от мужчины, который годился ей чуть ли не в сыновья. Как же это смешно и предосудительно. Да весь город будет шокирован. Большинство респектабельных женщин по-прежнему отводили глаза и спешили прочь, когда Ханна Йорк проходила мимо. Нетрудно представить, как эти клуши поведут себя, когда ее живот станет достаточно большим, чтобы заслонить слона.

Существовали кой-какие способы... Но она не собиралась о них думать. Ханна бережно прижала руки к животу, словно шальные мысли могли причинить какой-то вред малышу. Она хотела этого ребенка. Как ни странно, она хотела этого ребенка больше, чем чего бы то ни было с самого начала времен.

Нахлынул еще один приступ дурноты, и Ханна упала на колени, нащупывая горшок. Говорили, что когда тошнит это хорошо — своего рода знак, что ребенок нормально растет. «Если так и есть, – подумала она с очередным смешком, – то Ханна Йорк чертовски здорова и беременна».

Дрю... О, Боже, что же ей теперь делать с Дрю?

Даже не принимая во внимание ее возраст, она все равно и близко не так хороша, как он заслуживает. Маршала Скалли любили и уважали в городе. Он неуклонно взбирался вверх по социальной лестнице. Ханна знала, что другие мужики посмотрят сверху вниз на дурака, который настолько потерял голову, что женился на шлюхе, пусть даже исправившейся. Это вопрос гордости — пробавляться чужими объедками или нет. Вступи он с ней в брак, и мигом лишился бы всего, чего здесь для себя добился.

К тому же если бы Дрю хотел жениться на ней — по-настоящему хотел, и к черту город и все остальное, — то уже давно мог улучить минутку и попросить ее руки.

Поэтому ей придется заботиться о себе самой — в который раз – и для начала уехать из Радужных Ключей. И этот ребенок не будет расти ублюдком в городе, где все знают его мать как шлюху. 

* * * * *

Ближе к вечеру Ханна почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выйти на улицу, и, дойдя до парадных ворот, увидела, как по дороге семенящей походкой почти бегом к ней поспешает Эрлан. Китаянка несла на руках сына, который, пользуясь ветром от их движения, управлял красным воздушным змеем, летящим позади.

– Она здесь! – выкрикнула Эрлан, задыхаясь оттого, что пробиралась сквозь густую грязь на покалеченных ногах. – Она направляется туда!

Ханна почувствовала, как губы растягиваются в улыбке, а кровь закипает. Ей как раз позарез нужна была хорошая жгучая стычка, чтобы отвлечься от своих забот.

– В таком случае, полагаю, Клем захочется, чтобы подруги были рядом, когда она попытается претворить в жизнь наш план, – сказала миссис Йорк. – Ты готова?

Эрлан посмотрела на покрытый шрамами уродливый холм, а затем подняла глаза на грязно-желтое небо. Нависающий над городом покров дыма стал еще гуще, чем утром. Новая яма для обжига вдвое превосходила свою предшественницу, но казалось, испускала в воздух раза в четыре больше ядовитой хмари. Как раз в этот момент раздался свисток об окончании смены, и Эрлан вздрогнула. Однако она распрямила плечи и повыше усадила сына на бедро. Ее серьезные, слегка обеспокоенные, но решительные глаза встретились со взглядом Ханны.

– Да, готова, – кивнула китаянка. – Но нам лучше поторопиться.

Когда они добрались до рудника «Четыре вальта», Клементина Маккуин уже стояла под надшахтным копером. Утренняя смена поднималась на поверхность в клетях, а обеденная как раз ожидала своего спуска. Должно быть, Клементина попросила подручного задержать всех приходящих и уходящих мужчин, поскольку белобрысый мальчишка бегал от шахтера к уборщику породы, а от того к установщику крепи и каждому что-то говорил, после чего рабочий поворачивал голову, чтобы посмотреть на миссис Маккуин. Металлическая платформа над шахтным стволом и все пространство рядом были уже заполнены кабельными катушками и бобинами, ящиками с лопатами, молотами и бурами, и саморазгружающимися вагонетками, доверху набитыми динамитом и деревянными балками.

Когда в надшахтном здании собралось множество потных и вонючих рабочих, в помещении запахло как в конюшне, полной мокрых псин. Карбидные лампы на шляпах шахтеров отбрасывали лучи света в мутную дымку. Ханна задалась вопросом, как Клементина собирается перекричать звон колокола, стук клети, шум сбрасываемой в бункер руды, ритмичное биение штока поршня и шипение пара из котлов.

Клементина взобралась на пустую кабельную катушку. Миссис Маккуин возвышалась надо всеми, стоя с высоко поднятой головой, словно королева, намеревающаяся обратиться к своим подданным.

Хорошо зная подругу, Ханна понимала, что Клементина словно в мантию куталась в кокон хороших манер, только когда испытывала сильный страх. Но люди обычно находили эту повадку отталкивающей, принимая застенчивость Клем за высокомерие и, возможно, стыдясь рядом с ней собственного невежества и недостатка воспитания. По крайней мере Клементина не выглядела сегодня по-бостонски — она была растрепанной и грязной, словно только что спустилась с гор.

Едва Ханна и Эрлан приблизились к самодельной платформе, Клементина увидела подруг. Ее лицо на мгновение озарила ослепительная улыбка, и напряженность отчасти покинула ее плечи. Шахтеры тоже заметили двух других женщин, и приглушенный шум голосов возрос с тихого гудения до жужжащего гула. Даже шарманщик и продажные девки не околачивались поблизости во время пересменки.

– Они разгоряченные, как январская печь, – сказала Ханна на ухо Эрлан. – Наверняка не захотят ее слушать.

Эрлан поставила Сэмюэла на землю и крепко взяла сына за руку. Беспокойство в ее глазах усилилось.

– Может, нам стоит попробовать отговорить ее.

– Ты знала кого-нибудь, мужчину или женщину, упрямее, чем Клементина Маккуин, когда та за что-то всерьез возьмется? Я только беспокоюсь, что наше с тобой присутствие принесет больше вреда, чем пользы, ведь ни одна из нас не достойна стоять среди этих почтенных горожан.

– Милостивые Боги. – Эрлан дотронулась до высокого жесткого воротника. – Мне кажется, будто у меня на лбу клеймо даосского монаха. Но Клементина сказала, что боевой клич должен исходить от нас, женщин. И пока что мы трое — единственные, кто готов призвать на борьбу.

– Полагаю, ты пра... О, Боже. К слову о милости Божьей, глянь-ка, кто здесь.

Эрлан проследила за взглядом Ханны, направленным в сторону мужчины, который прислонился к одной из железных стоек шахтного копера. Глубоко надвинутый потрепанный стетсон скрывал его лицо.

– Разве это не брат ее мужа? – Эрлан наморщила лоб. – Это хорошо, что он здесь?

При виде темного дерзкого лица Зака Рафферти глаза Ханны на мгновение подернулись слезами, а сердце сжалось от горькой боли. Вот она и столкнулась с мужчиной, в которого давным-давно была безумно и безнадежно влюблена. С такого расстояния было трудно разглядеть как следует, но Зак выглядел потрепанным. И более закаленным, если такое возможно.