Когда молитва закончилась, Зейн стал свидетелем маленького чуда: щеки матери покрылись слабым розоватым румянцем. Ему удалось вернуть ее в мир живых.

Остаток дня Зейн провел, стараясь привести в порядок то, что окружало мать. Он позвал плотника вставить стекло и починить крышу, убедил Ханну съездить с ним в Нью-Браунфелс, где они зашли в супермаркет и накупили еды, которой хватило бы, чтобы два месяца кормить половину Бандеры. Потом сходили в хозяйственный за краской для дома и в цветочный за комнатными растениями. Зейн купил герань, темно-красный шалфей и шесть цветущих кактусов, чтобы посадить перед домом. Он отвел мать в парикмахерскую, где ей вымыли голову и сделали стрижку, купил ей новое выходное платье. На обед они приготовили барбекю, лучше которого Зейн не пробовал за последние два года.

Вернувшись домой, он провозился до поздней ночи, отмывая кухню, сажая цветы, складывая отцовскую одежду. Они решили отдать ее для бездомных в Сан-Антонио. Прежде чем лечь спать, Ханна подошла к сыну и обняла его.

— Это Господь послал мне тебя сегодня.

Зейн поцеловал ее в лоб.

— Да, мама. Это Он.

В 1980 году на сценах хьюстонских ночных клубов царила тема «Городского ковбоя». Теперь бар Мики Гилли в Пасадене заполняли не местные забияки ковбои со своими подружками, а несметные толпы туристов. Всю ночь напролет брыкался механический бык и лились потоки пива. В центре Хьюстона огни баров в стиле кантри заливали светом Вестхеймер-стрит, Ричмонд-стрит и Вудвэй. Однако нигде городские ковбои не были такими городскими, как в ночном клубе «Элан», — там проходили съемки «Городского ковбоя».

Молоденькие хьюстонские девочки из богатых семей в узких кожаных джинсах, замшевых куртках с бахромой, грубых сапогах и белых ковбойских шляпах толклись среди сурового вида парней в облегающих майках и еще более облегающих джинсах «Левис». Танцевали тустеп и соблазнительные сельские вальсы на манер жителей Алабамы. Биржевые брокеры, торговцы недвижимостью, нефтяные менеджеры и компьютерные чародеи сбрасывали костюмы от «Брукс Бразерс», чтобы провести вечер в ковбойском наряде. Хьюстон гудел, и весь мир съезжался поглазеть на это.

Чтобы пробиться к бару, Зейну пришлось пустить в ход локти. Даже в Манхэттене он не видел такой давки. Он взял пива и, потягивая его, стал осматриваться. Рядом с ним стояла девушка, обтянутая настолько, что сквозь одежду проступали все се родинки. Как и у всех вокруг, волосы у нее были взбиты, словно копна сена, а в ушах болтались крупные серьги из индейских бусин, перьев и кусочков золотой кожи.

Зейн заметил, что девушки тоже наблюдают за ним. Они по-мужски открыто оценивали его тело. Их смелые взгляды могли испугать любого, даже самого заядлого искателя приключений. Эти женщины знали, чего хотят, и не сомневались, что получат свое.

Зейну не удалось отыскать среди них ни одной из прежних хьюстонских девочек, с бабушкиной бриллиантовой брошкой, приколотой к воротничку ковбойки. Не увидел он и старинных «Роллексов», фамильных гагатов и аквамариновых сережек, вроде тех, что хранились в семьях Каллен, Дэвис или Мууди. Все здесь слишком напоминало Нью-Йорк, и Зейн ощутил то же чувство одиночества, которое узнал там. Все здесь казалось непостоянным и зыбким. Здесь не было никого, похожего на Лили.

Подняв глаза, Зейн неожиданно увидел ее. Лили направлялась к нему. Шеи вокруг завертелись, головы наклонились, чтобы получше разглядеть красивую брюнетку в узком темно-красном испанском костюме для верховой езды, белой блузке с длинным рукавом и испанском кружевном галстуке, повязанном на шее. Жакет подчеркивал ее тонкую талию, роскошную грудь и округлые бедра. В ушах сияли огромные золотые серьги-кольца, в которых Зейн сразу же распознал работу девятнадцатого века. Из-под длинных брюк «гаучо» выглядывали черные сапожки для верховой езды. Ее темные волосы рассыпались по спине блестящей шалью. Лили походила на принцессу из другой эпохи. Невольно отступая, мужчины давали ей дорогу, что было совсем не принято в подобных заведениях, где они нарочно стояли как вкованные, заставляя девушек тереться о них грудью. Здесь мужчины пользовались женщиной, пока она им не надоедала, а потом находили себе другую — мужчины с маленькими душонками и раздутыми бумажниками, считавшие, что могут купить любую женщину, какую захотят. Но они никогда не имели таких, как Лили.

Зейн мог себе представить, что они испытывали. Уже от одного того, что Лили ему улыбалась, он чувствовал себя триумфатором. Надеяться на то, что она любит его, казалось совсем невероятным. Но Зейн надеялся.

Проходя мимо, Лили не обращала никакого внимания на заискивающие улыбки мужчин, но они не обижались, потому что она не только привлекала внимание, она вызывала уважение.

Лили смотрела на него и улыбалась, вдыхая запах сосны и сандалового дерева. Ей вспомнился сон, который она видела давным-давно, захотелось обнять его, но какой-то внутренний голос подсказывал, что сейчас не время. Между ними существовала какая-то неразрывная связь. Лили чувствовала ее, хотя и не знала точно, что это такое.

— Я попросил тебя прийти сюда потому, что был напротив у клиента. Но здесь слишком шумно. Давай поедем куда-нибудь в другое место, где мы смогли бы поговорить.

— Конечно. Куда?

— Может, в «Ремингтон»? Я остановился там. Это недалеко.

— Отлично.

Парень из обслуги подогнал машину Лили к выходу из клуба, и Зейн дал ему на чай. Не прошло и десяти минут, как они подъехали к «Ремингтону». Лили остановила машину и отдала ключи служащему.

Зейн провел ее внутрь. Здание из мрамора, стекла и зеркал выглядело ослепительно. Огромные букеты цветов в высоких вазах, стоявшие на столиках в холле и регистратуре, выстроились в экзотическом карауле.

— Пойдем туда, — предложил Зейн, указывая на вычурный диван, стоявший в углу возле окна.

— Хорошо.

Они сели рядом.

— Лили, давай начнем все с начала. Теперь, когда мы… когда мы стали взрослыми.

— Я не уверена.

— В ком? В себе? Во мне?

— В тебе, — спокойно ответила она.

— А что я?

Лили смотрела ему прямо в глаза. Ей не хотелось, чтобы на этот раз между ними оставались недомолвки.

— Зейн, твое честолюбие не знает предела. Я не уверена, что в твоей жизни найдется место для меня.

Опустив взгляд на ее руки, он увидел, что они дрожат, и догадался отчего. Зейн взял их в свои и нежно поцеловал. Ему хотелось сделать так, чтобы у Лили больше никогда в жизни не дрожали руки. Хотелось видеть ее сильной, уверенной в себе, решительной, а не полной страха. Страха перед ним.

— Лили, я послал к черту все свои представления. Это правда. За то время, что я снова здесь, я многое передумал. Похороны… встреча с тобой… свидание с матерью. Когда я приехал в Нью-Йорк, то изо всех сил старался пробиться. Меня захватило желание преуспеть. Я должен был доказать отцу, что сумею этого добиться. Мне хотелось, чтобы он гордился мною… пусть даже он уже не мог видеть мои успех. — Зейн невольно всхлипнул.

Протянув руку, Лили коснулась его головы. Она пригладила Зейну волосы, отведя их за ухо.

— Говори.

— Я старался все время работать, чтобы не чувствовать, как мне не хватает его… и тебя. Бывали дни, когда я работал до ночи, ни разу не поев. Я рвался вперед.

— И что же теперь?

В ее глазах светились нежность, надежда и заинтересованность, которых Зейн уже давно не встречал. А ведь он причинил ей такую боль. От этой мысли у него заныло сердце. Под предлогом занятости он вычеркнул ее из своей жизни. Когда Лили приехала в Нью-Йорк, Зейн увидел в ней всего лишь ребенка, каковым она, в сущности, и была. Теперь, в свои девятнадцать, она казалась куда более зрелой, чем многие другие.

Зейн взял ее руку и прижал к своей щеке.

— Ты права, Лили. Я ошибался. Мне казалось, что я могу гордиться собой.

— Потому что выплатил отцовские долги?

— Да. Но теперь, глядя в твои глаза… я понимаю, чего лишился. И не хочу снова потерять это.