– Уверен, вы все знаете, что Бадахос находился в осаде под командованием генерала Томаса Пиктона. Было предпринято много попыток подняться на бастионы, о чем подробно писали лондонские газеты, но все безуспешно. Но только до тех пор, пока не появился мой сын!

Оливия сомневалась, что герцог знал, насколько торжественно звучал при этом его голос.

– Он весь сияет, – прошептала Джорджиана. – Разве это не замечательно, Оливия? Замечательно для Руперта. Это изменит всю его жизнь.

Оливия кивнула.

– Генерал назвал полк Кантервика безнадежным предприятием. Так они называют кампанию, которая вряд ли увенчается успехом. Безнадежное предприятие! Мой сын! Пиктону пришлось проглотить свои слова.

– Полагаю, Пиктон не хотел, чтобы они взбирались на бастионы, – шепнула Оливия Джорджиане. – Приятно осознавать, что даже генерал не может остановить Руперта, стоит ему принять решение.

– Он и его солдаты взобрались на стены, хотя все другие попытки англичан провалились, – проревел герцог. – Удерживали их несколько дней, пока не вернулась пятая дивизия. Они сдались. Сдались и ушли, посчитав, что французы будут удерживать форт в Бадахосе. Но этого не случилось благодаря моему сыну!

Оливия не сдержалась и посмотрела направо. Куин глядел на нее, их взгляды встретились, и ей показалось, будто между ними разверзлась пропасть.

– Большинство французов отступили в Сан-Кристобаль и сдались, – все громче вещал герцог. – Маркиз повел своих солдат через бастионы, удерживал форт и захватил много французов. Удерживал! С сотней человек удерживал целый форт. – Герцог свирепо обвел глазами комнату. – Кое-кто шептался за спиной у моего сына. Надсмехался над ним. Больше этому не бывать! Поговаривают об ордене Бани[4]. Этой чести удостоились самое большее двадцать четыре человека. И вот теперь мой сын!

Последовала тишина, но вдруг все в комнате захлопали, и вот уже все гости приветствовали эту новость, кое-кто даже со слезами на глазах.

Герцог схватил Оливию за руку и подтащил ближе.

– Мисс Литтон верила в него, – произнес он, обводя всех свирепым взглядом. – Представляю вам невесту моего сына, будущую маркизу Монтсуррей.

Оливия чуть не споткнулась, но удержалась и одарила всех улыбкой. Аплодисменты стали громче, но тут же стихли, как только герцогиня Сконс величественно подошла к Кантервику. В полной тишине она сделала реверанс, и ее колени чуть слышно скрипнули.

– Ваша светлость, – произнесла она. – Наша страна сочтет за честь приветствовать на английском берегу вашего сына, увенчанного заслуженной славой.

Оливия больше не смотрела на Куина.

Не могла смотреть.

Счастливые и опьяневшие после множества бутылок шампанского гости на всю жизнь запомнили ужин после появления в доме герцога Кантервика. Хотя один из них даже годы спустя не мог забыть чувство отчаяния, охватившее его в разгар веселья.

Куин бродил среди гостей, словно привидение: человеческая оболочка с неким подобием лица, ничем не выделявшийся, кроме своего невезения, когда дело касалось женщин.

После ужина он танцевал с Джорджианой. Краем глаза заметил Оливию, видел, как она танцевала с разными мужчинами, как они разглядывали ее, как смеялись вместе с ней и влюблялись в нее, завидуя славе маркиза.

Конечно, никто вслух не высказал бы подобных низменных мыслей, ни в тот вечер, ни когда французы оставили форт, с таким трудом завоеванный ценой жизней многих англичан.

Куин переходил из комнаты в комнату, чтобы его никто не останавливал и не заговаривал о маркизе. Вряд ли то, что он чувствовал, можно было назвать завистью: гнев, ненависть, испепеляющая ревность. Мать коснулась руки Куина и оставила его.

Он не знал, что она увидела в его глазах. Ему было все равно.

Самое ужасное, но он выходил из комнаты, где была Оливия, и через минуту снова возвращался туда. Не стоило обманываться, говоря, будто это вышло случайно. Он пытался уйти…

Но снова и снова его взгляд обращался к Оливии.

Казалось, прошла целая вечность, пока гости наконец вернулись в свои комнаты, а взволнованный и ставший болтливым герцог Кантервик был препровожден в королевскую гостиную, названную так потому, что в ней трижды оставалась ночевать королева Елизавета.

Куин отправился к себе и принял ванну. Надел халат, отпустил Уоллера и снова переоделся. Выскользнул из комнаты, прошел по коридору и открыл дверь в спальню Оливии.

Она сидела спиной к нему, вытянув ноги к огню, и читала, как в том сне. Его тело превратилось в пылающий факел.

Он молча подошел к ней, отвел в сторону шелковистые волосы и поцеловал в шею.

Сердце Куина стучало. Он узнал охватившее его чувство. Возможно, он плохо разбирается в них, но то, что он испытывал сейчас, мог понять даже глупец. Страх.

Все из-за Руперта. Тот стал героем.

Оливия могла выйти замуж за мужчину, который оставался дома, словно какой-то галантерейщик, или за человека, поднявшегося на бастионы, удержавшего форт и спасшего ситуацию. Проклятие, Руперт мог даже изменить исход войны! Он и его горстка солдат.

Куин коснулся шеи Оливии, вдохнув изысканный аромат цветов и тайны, и ждал, охваченный страхом, проникавшим в самую его душу, где бы ни находилась эта самая загадочная душа.

Такое уже было с ним прежде: в ту первую ночь, когда Еванджелина не вернулась домой. Когда она появилась на рассвете, то сказала ему, что он скучный и говорит только о математике, отчего ей хочется кричать. Она провела ночь с местным эсквайром.

– Я не могла сказать нет, – мечтательно произнесла Еванджелина. – Он уходил на охоту и наткнулся на отряд контрабандистов, захватил их всех. Он герой.

Даже месяцы спустя, когда «контрабандисты» предстали перед судом и оказались просто голодными деревенскими жителями, от отчаяния пытавшимися поймать кроликов в лесу, который эсквайр привык считать своим, даже тогда Еванджелина считала его героем.

Оливия подняла руки и обхватила Куина за шею. Вишневые губы, блеск в глазах лишь для него одного…

– Прости, – выдавил Куин, когда прошло несколько минут, а может, целый час.

– За что?

Он уложил Оливию на ковер, и теперь отсветы пламени играли на ее кремовой коже. На ней был лишь один легкий халат, и хотя она пыталась удержать полы, Куин все же распахнул его.

У него участился пульс, но он должен был сказать то, зачем пришел.

– Ты могла бы выйти замуж за героя войны, если бы я не лишил тебя девственности. Все женщины любят героев.

– Разве Руперту не повезло? – с улыбкой спросила Оливия.

– Конечно. – Голос Куина звучал глухо, но он сдерживал себя.

– Теперь мы с легкостью найдем ему жену. Что-то не так, Куин? Ты ведь не ревнуешь к бедняге Руперту?

На это был единственный ответ.

– Да.

Оливия оперлась на локоть и нежно коснулась его щеки.

– Прошу не говори мне, что тоже хочешь пойти на войну.

– Не могу. На мне слишком большая ответственность. Но в противном случае я бы пошел. Я читал Макиавелли, Юлия Цезаря и де Сакса. Мне бы хотелось сделать нечто способное изменить мир.

– Понимаю. – Оливия легла на спину и закинула руки за голову. – Тебе приходится оставаться дома и управлять тысячами акров земли, чтобы сотни людей, работающих на тебя, были одеты, накормлены и обеспечены. Постой! Разве это так уж сильно расходится с твоим желанием? – Она коснулась пальцем подбородка. – Нет, ты прав. Если тебе не удастся отправиться во Францию и убить несколько человек, твоя жизнь не имеет смысла.

Куин с трудом заставил себя ответить.

– Ты по-прежнему хочешь выйти за меня замуж, несмотря на все эти обстоятельства?

Оливия нахмурилась.

– Какие обстоятельства? Триумф Руперта или случившееся вчера ночью? Я имею в виду таран.

– Таран! – При виде лукавой улыбки Оливии Куин забыл обо всем, но быстро взял себя в руки. – Из-за триумфа Руперта. Ты могла бы выйти замуж за герцога, ставшего одним из величайших героев Британии.