Когда я проснулась, Фрэнклина уже не было. Спустившись, я увидела его на крыльце.

— Что ты делаешь? — спросила я. В Толедо было прохладнее, чем в Нью-Йорке, а на нем была только майка и джинсы.

— Да вот, свет чиню.

— Зачем?

— Как зачем? Здесь что-то с проводкой.

— Тебя что, папа попросил?

— Да нет. Просто вижу, что у него руки не доходят до этого. Почему ж не помочь, раз я здесь. Разделаюсь с этим, повешу полки в гараже. Там у задней стены ящик для инструментов будет совсем как новенький, после того как я разберусь с ним. Я отлично себя чувствую, бэби.

Я улыбнулась.

За несколько дней Фрэнклин починил все, что попалось ему на глаза. Они с папой пили, смеялись и играли в покер с Маргерит и дядей Джейком, а я только смотрела на них. Наконец, объявилась тетя Люсиль. Она узнала, что я приехала, но к тому же, думаю, ей стало жалко дядю Джейка. Во всяком случае, она позволила ему вернуться с ней домой. Я пошла в церковь, но Фрэнклин остался дома, потому что не взял с собой свой единственный костюм. Папа остался с ним за компанию. Когда мы вернулись, они уже основательно набрались и разговаривали, как закадычные друзья.

Рождественским утром мы обменялись подарками; под елкой лежали два конверта — для меня и Фрэнклина. Папа подарил каждому из нас по пятьсот долларов. Значит, отцу Фрэнклин пришелся по душе.

— Папа, ты это зря, — сказала я, взяв конверт.

— Мне тоже так кажется, па. Ты и так чересчур щедр, — поддержал меня Фрэнклин.

Папа только попыхивал новенькой трубкой, которую я ему привезла, пуская облака дыма. Ровно в одну минуту первого он объявил, что Рождество наступило, и открыл свои коробки с подарками. Маргерит, всегда поступавшая, как он, открыла свои. И вот она предстала перед нами в новом кимоно.

— Послушай, сынок, — вдруг сказал отец, — это мои деньги, и если я дарю их вам, значит, мне этого хочется. Согласен?

Фрэнклин улыбнулся папе, а папа ответил ему такой улыбкой, что во рту засияла золотая коронка.

— А что ты, Фрэнклин, подаришь Зоре на Рождество? — спросила Маргерит.

— Это не твое дело, — оборвал ее отец.

— Она получит подарок, когда мы вернемся домой, — ответил Фрэнклин.

Папа хлопнул себя по ляжкам и пустил струю дыма.

Маргерит не поехала провожать нас в аэропорт, потому что ей должны были привезти из магазина стиральную машину. На прощание папа посмотрел Фрэнклину в глаза и сказал:

— Смотри за моей дочкой, сынок, прошу тебя. Тебе досталась золотая девочка, не забывай об этом.

— Не забуду, па, поверь.

— Верю.

— А ты не бросай пения, дочка. У тебя все получится: кто ищет — тот найдет. И хорошенько заботься о нем, — указал он на Фрэнклина. — Он славный парень, и я хочу увидеть внучат, похожих на него.

— Постараюсь, папа. А ты что мне обещаешь?

— Что схожу к врачу. У Марджи самый длинный язык в Толедо, не так ли? Ну, с наступающим Новым годом. — Папа поцеловал меня в лоб и попрощался за руку с Фрэнклином.

Только в самолете до меня дошло, что Фрэнклин не выпил ни капли дома, ни разу не зашел в бар, как по дороге в Толедо, и отклонил предложение стюардессы.

— Ну что, тебе понравилось? — спросила я.

— Это был лучший рождественский праздник за много лет, — ответил он, — за много, много лет. Спасибо тебе, милая.

— От души рада это слышать. И тебе, Фрэнклин, спасибо, что поехал со мной.

— Отец у тебя — что надо. Мудрый старик. — Фрэнклин откинулся на спинку кресла и стал смотреть в иллюминатор.

— Почему ты так считаешь?

— Да на это много причин. Мы с ним поговорили как мужчина с мужчиной; я с юности мечтал поговорить так с моим отцом, а с твоим это получилось как-то само собой.

Я тоже откинула спинку кресла и приблизилась к Фрэнклину.

— И что же он сказал тебе?

— Чтобы я ничего не боялся и делал свое дело как мужчина. А то, что меня все время выбрасывают с работы, — это не моя вина. Понимаешь, мне было очень нужно услышать это от другого мужчины. Он рассказал мне, как тяжко ему было начинать, и просил меня верить в удачу и никогда не отступать. Чтоб даже думать об этом не смел, как бы ни было плохо. Мне очень понравился твой отец, Зора, я бы хотел походить на него. Ты устала?

— Немножко.

— Ну тогда положи голову сюда, бэби. — Он подставил мне плечо, обхватил рукой мою шею, а ладонь положил мне на руку.

— Тебе не страшно, Фрэнклин?

— Чего?

— Ничего, — пробормотала я, прижимаясь щекой к его плечу.

— Ну так что ты собираешься делать?

— Все что угодно, только не сидеть дома, Фрэнклин.

— Но все билеты на приличные шоу и концерты давно уже распроданы, а я не намерен выбрасывать на ветер семьдесят пять долларов только для того, чтобы идти невесть куда и танцевать — это уж точно.

— А почему бы и не выбросить? Можем же мы позволить себе это один раз в год. Где газета?

— Позвони своим подружкам. Кто-нибудь из них наверняка знает, где приличная вечеринка. Спроси Порцию — она настоящая Рона Баррет, когда дело касается развлечений.

— Ты ведь терпеть не можешь Порцию, не так ли?

— Разве я это говорил?

— Говорить, может, и не говорил, но ты всегда с такой иронией отзываешься о ней.

— Никакой иронии. С чего это ты взяла? Позвони ей, правда!

— Ладно, позвоню. Только сначала просмотрю объявления.

— А ведь Мария хотела заскочить к нам на Новый год.

— Это она просто так сказала, но с ней всегда все не ясно. Да Мария уже давным-давно забыла об этом.

— А ты позвони и напомни.

— Зачем? Ты что, так хочешь ее видеть?

— Просто она симпатичная, так мне во всяком случае кажется. Притом она довольно забавна и к тому же твоя подруга.

— Не думай, что я такая раззява и не заметила, как ты глазел на ее титьки.

Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Что за черт?! Попробуй не глазей на них, когда тебе их в нос тычут! Я не привык к тому, чтобы Зора ревновала. Вот здорово! Когда на улице я смотрю на задницу какой-нибудь красотки, Зора, перехватив мой взгляд, ехидно спрашивает:

— Что это ты там рассматриваешь?

А я удивляюсь:

— А что такое? — И иду дальше как ни в чем не бывало.

— Если тебе так хочется, можешь пойти за ней и получить свое. Мне это безразлично.

— О чем это ты, бэби?

Тут она обычно присвистывает и ускоряет шаг. И чего она вяжется? Ни о каких девицах я думать не думаю. Да любого мужика хлебом не корми, дай поглазеть на задницу восемнадцатилетней пташки — особенно если она так обтянута. Это называется похотью, но с чего это бабы взяли, будто если пялишься на них, значит, до смерти хочешь, ума не приложу. Женщина, которую я хочу, идет рядом. А вся эта мура — вроде проверки. Если женщина тебя любит и это задевает ее, не сомневайся: сегодня ночью в постели она выложится и покажет тебе такое, о чем ты и не мечтал. А все это только потому, что ей в башку втемяшилось, будто она должна тебе что-то доказать. Гораздо хуже, когда она на такое не реагирует: тут уж мужику надо смотреть в оба; здесь что-то не так.

— Не глазел я на ее титьки, Зора. Да она всем, кто там был, их показывала! — Тут я рассмеялся. И, к моему удивлению, Зора тоже.

Она наклонилась над кухонной стойкой, просматривая газету, а я зашел сзади и прижал своего маленького к ее соблазнительной круглой попке.

— Фрэнклин, отстань, нечего со мной заигрывать.

— Мне просто до смерти охота почувствовать твое тело, малышка, но если, по-твоему, я должен подождать Марию, то ладно.

Обернувшись, Зора влепила мне пощечину. Не слишком сильную, но все же чувствительную.

— О'кэй. Виноват. Больше не буду. Как насчет партии в скрэбл, когда кончишь?

— Тащи доску. Вот смотри, что-то такое в Савойе, и всего пятьдесят долларов.

— С каждого?

— Еще бы. Но в Савойе здорово. Давай сходим!

— Зора, пятьдесят баксов! Это же грабеж! Позвони Клодетт и всем, кого знаешь. Надо же попробовать найти что-то подешевле.