Дотянувшись до радио, я выключила его, подошла к окну и почти настежь открыла его. Стояла сырая холодная ночь. Снаружи потянуло живительной свежестью. Чуть не целый час я просидела у окна, слушая шум машин, проносящихся на огромной скорости, и разглядывая крошечных человечков, спешащих закончить до полуночи свои дела. Небо было цвета морской волны; с него падал мелкий снег.

Я встала, надела пижаму и налила себе стакан имбирного эля. Потом взглянула на часы: без пяти двенадцать. Вернувшись в спальню, я включила телевизор. За окном раздавались взрывы шутих. На Таймс-сквер начали отсчет до Нового года: четыре минуты. Новый год!

Мне стало больно.

Я смотрела, как падает снег, и позвякивала льдинками в стакане.

Три минуты.

Многие навеки вместе, а я здесь снова одна-одинешенька.

Сотни шутих рванули в небо, разрываясь с оглушительным шумом.

Осталось две минуты.

Я стянула одеяло с подбородка Иеремии.

Одна минута.

С экрана телевизора доносились крики и шум; потом я увидела, как упал большой красный шар.

Я повернулась к своему малышу: на меня не мигая смотрели две черные блестящие бусины.

Я взяла его с кровати, прижала к груди и прошептала:

— Счастливого Нового года, Иеремия.

Он закрыл глазки, и я нехотя уложила его. А мне так надо было держать кого-то в объятиях! Сьерра не пошевельнулась.

Я пыталась уснуть и забыться, но не могла. Я массировала голову, чтобы избавиться от невыносимого напряжения, но ничего не помогало. В окно, сквозь тучи, светила луна. Я не могла оторвать от нее глаз. Лунный свет словно проникал в меня, и мне казалось, что я проваливаюсь в пустоту. И тут я громко крикнула:

— Да провались все пропадом!

Как бы воочию я увидела их всех: не только Фрэнклина, но Дилона, Перси, Шампаня и Девида. Всех мужчин, с которыми я была связана последние десять лет. Сколько раз, мучительно напрягаясь, я пыталась проникнуть в сердце каждого из них, разделить их мечты, взглянуть на мир их глазами? Сколько раз я старалась раствориться в них и встречала утро опустошенная, как сейчас? Сколько же можно отдавать себя? Разве не пришло время понять, что пора остановиться? Что же мне делать с любовью, переполняющей мое сердце? Есть ли мужчина, готовый принять ее, отозваться на нее и полюбить меня такой, какая я есть, навсегда? А как быть со страстью, от которой сейчас сжимается мое сердце? Что делать с ней? Ждать, когда кто-то придет и отогреет меня? Сколько еще разочарований предстоит мне пережить? Да есть ли на свете тот, кто не обманет меня?

Фрэнклин.

Разве не воспаряли мы с тобой? Не я ли дарила тебе весну зимой? Разве я не зажигала для тебя радугу и не делилась с тобой дарами моей души? Я дала жизнь твоему сыну, потому что люблю тебя. Я не покидала тебя, когда ты был сломлен, потому что любила тебя. Я была верна тебе всегда, потому что любила тебя. Так скажи мне, ради Бога, неужели этого мало?

На этот раз меня, кажется, достали по-настоящему. И самым подлым образом. Напустить на меня белых! Она знала, что делает. Знала, как больнее ударить, чтоб я с катушек слетел ко всем чертям. Уж кому-кому, а Зоре известно, как я к ним отношусь. Я бросил трубку, и комната так и поплыла у меня перед глазами. Да, я угрожал ей, но, честно говоря, ничего такого не имел в виду. Разве она не видела, как я мучаюсь? Нет, конечно, — она ведь и не смотрела на меня. Я, правда, ляпнул тогда, что сматываюсь, но очень надеялся, что она попросит меня остаться. Но она не попросила. Зоре уже осточертели мои выходки, а мне — ее.

Сидел я, сидел в этой квартире, глядя на все, что сделал здесь своими руками, а потом машинально, как заведенный, отправился в винную лавку, купил бутылку „Джека Дэниэла" и по дороге в „Только на минутку" вылакал ее. Как она могла это сделать? Зора думает только о себе и своем мальчишке. Разве так поступают с тем, кого любят? Мне казалось, что в жизни все бывает; бывает хуже некуда, и все же можно пройти через самые крутые моменты, но, может, я ошибаюсь. Добравшись до бара, я сел за стойку и стал ждать. Рано или поздно он объявится; это как пить дать. Кто-то постучал пальцем по моей голове: ну, вот и Джимми.

— Из-за чего это ты как побитая собака? — спросила Терри.

— Из-за всего, но, надеюсь, не из-за тебя.

— Я пришла спасти тебя. — Она наклонилась и чмокнула меня в щеку.

На этот раз я не сопротивлялся. Я был так сломлен, что прижал ее к себе и поцеловал прямо здесь в баре.

Терри даже опешила и отступила.

— Фрэнки? Да что с тобой? Ты что, восстал из мертвых?

— Я здорово влип, Тереза.

— Ну и?

— Мне нужно где-нибудь перекантоваться несколько недель.

— Так ты просишься ко мне?

— Я знаю, что вел себя как последнее дерьмо последний раз, но сейчас все изменилось.

— Послушай, Фрэнклин, мы не дети, чтоб водить друг друга за нос. Эта женщина, видать, разбила тебе сердце, и нечего притворяться, будто я тебе нужна. А если тебе нужна крыша над головой, ты ее получишь, Договорились?

Я посмотрел на Терезу и подумал, что совсем не знаю ее.

— Спасибо, Тереза, Я тебе этого не забуду.

— Так когда же ты хочешь перебраться? Сейчас?

— Нет, не сейчас. Я должен закончить кое-какие делишки. Когда ты уходишь на работу?

— У меня три дня свободных.

— Ну, так жди меня сегодня вечером или завтра.

— Ах ты, черный сукин сын!

А вот и Джимми.

Я повернулся к нему и глазам своим не поверил. Джимми похудел килограммов на двенадцать, а то и на все пятнадцать.

— Эй, Джимми! Как поживаем, старина?

Тереза похлопала меня по плечу, попрощалась и ушла.

— Ты что, ослеп, что ли? Так-так, старина. Хорошо. Как делишки?

— Мне кое-что нужно, — сказал я.

— Да не крути ты, Фрэнки, что именно?

— Все и ничего. Наркота.

— У тебя что, с мозгами не в порядке? О чем это ты?

— Ни о чем, старина. Так у тебя есть или нет?

— Это из-за той бабы, что ли?

— Может, да, а может, нет. Что баба, мир на ней клином не сошелся!

— Никак она тебе сердце разбила, а, старина? Что ты ей такое сделал, Фрэнки? А?

— Ничего! Ничегошеньки! Я слинял оттуда.

— Ну и дела! Да расскажи ты толком, Фрэнки, черт тебя побери.

— Она на меня белых напустила, представляешь? Нет, ты только подумай, какая подлянка.

— Так что же ты натворил?

— Ничего не приносил домой.

— Что за черт! Ты вроде работал, как помнится.

— Я без работы уже несколько месяцев.

— А что случилось?

— Получил травму на работе, а потом мне как-то все обрыдло.

— Хм, что посеешь — то пожнешь, все поровну, все справедливо. Ведь так, старина?

— Давай, давай, сыпь соль на раны. Ну так что, у тебя есть?

— Фрэнки, отвали. Как бы хреново тебе не было, не лезь в это. Ты же никогда этим не увлекался. С какой стати влипать в это из-за какой-то бабы?

— Мне нужно только на сегодня, чтоб продержаться эту ночь, вот и все.

Джимми внимательно посмотрел на меня и вздохнул:

— Ну, хрен с тобой. Достану я тебе, но только — чур — не приходи снова, старина. А явишься — не получишь. Больше не дам. За мной должок, помню о нем, но не так я думал расплатиться. Не зависни на этом дерьме, Фрэнки. Посмотри на меня!

— Да ладно, лишних десять кило долой, ну, тогда и завязывай. Тебе, видать, самое время.

— Ладно, я сейчас.

Через несколько минут он вернулся и сунул мне коричневый пакетик, в каких продают завтрак. Я спросил его, чем кончился суд. Оказалось, дело похерили за отсутствием доказательств. Больше я ничего знать не хотел и смотался.

Некоторые события запоминаются навсегда. Например, как тебя подставили и нанесли удар. Кокаин сразу ударил мне в голову, и мозги пошли враскосец. Кровь забрызгала пол в ванной, но я и ухом не повел. В голове осталась одна мысль — как собраться и вовремя выместись отсюда. Главное, Зора должна понять, что я свалил отсюда. Бросившись наверх, я схватил свою электропилу и ринулся с ней вниз. Я с яростью сбрасывал книги с полок и еще больше осатанел, когда увидел их на полу. Это же не книжный шкаф, а произведение искусства, а она этого не оценила! Опять взлетев наверх, я схватил топор и принялся крушить все подряд. Услышав, как трещит шкаф, я отпрыгнул в сторону, чтоб он не рухнул на меня.