Зора подошла, уперлась в меня своим огромным брюхом, обняла и поцеловала в щеку. Ну что мне еще надо!

— Спасибо, — проговорила она, — большущее тебе спасибо!

— Рис малость склеился, а цыпленок, боюсь, не прожарился. Я сам виноват, но он так зарумянился, что я его и вытащил. Так что, если не сможешь его есть, я не обижусь.

— Его же можно минут на двадцать в духовку сунуть, и он дойдет. Это не беда.

— Как день прошел?

— Отлично! Учителя в школе устроили мне сюрприз: надарили уйму детских вещей и кроватку; ты даже не можешь себе представить, сколько всего. Столик с креслицем, которые меняют положение, детские сиденьица, — знаешь, каких это стоит денег?

Я только головой покачал.

— Я тоже не знаю, но очень дорого. И еще всякие трусики, белье, пять коробок памперсов. Ты со мной не зайдешь в школу как-нибудь на днях, чтобы все это отнести домой?

— Конечно. Они просто молодцы.

— Еще бы! Ну, а у тебя как? Вижу, ты был очень занят. Но это так замечательно, поверь, я тронута.

— Да ерунда. Просто я дошел, бэби. Так стало хреново, что и не объяснишь. Я действительно последнее время совсем развалился и прекрасно понимаю, что жить со мной стало невмоготу, но попробую все изменить. Я уже пытаюсь, только пока не спрашивай, как и что. Одно я понял: мне надо как-то менять профессию строителя. Деньги-то там неплохие, но только когда работаешь. А с ребенком и всем прочим мне нужно что-то более надежное. Ты только потерпи еще немного, ладно, бэби?

— Я стараюсь, Фрэнклин. Я только и делаю, что стараюсь.

— Сядь, отдохни.

Я рассказал Зоре про звонок отца. Она удивилась, но не слишком. Мы садились за стол обедать, когда она сообщила мне, что в воскресенье собирается к Клодетт на девичник. Меня это ни капли не задело, тем более что начиналась игра, и я пожелал ей всего лучшего.

На следующее утро Зора отправилась в прачечную-автомат, а я позвонил врачу. За ним ходили целый час, но я не вешал трубку, потому что решил все выяснить.

— Алло, доктор… — я стал читать на клочке бумаги его имя, пытаясь произнести его правильно, но он сам помог мне.

— Павлович.

— Да, да. Я брат Дарлин Свифт, медсестра в клинике сказала, что вы ее лечащий врач, и я хотел бы узнать, что с моей сестрой и скоро ли она выздоровеет.

— Ну пока я могу лишь сказать…

— Я слушаю.

— Она страдает от эмоциональной неуравновешенности, как я бы это назвал, что и послужило причиной временного срыва.

— То есть у нее нервный срыв, вы это имеете в виду?

— Ну, может, все несколько сложнее. Видите ли, дело в том, что у вашей сестры слишком низкая самооценка. Из того что мне удалось узнать, я понял, что она очень давно в подавленном состоянии. Я делаю все возможное, чтобы внушить ей доверие, если она заговорит, станет яснее, как ее лечить.

— Вы психиатр?

— Да.

— Когда, по вашему мнению, она может вернуться домой?

— Довольно скоро, но я бы советовал ей какое-то время не быть в одиночестве. Сегодня утром я разговаривал с вашим отцом, и он согласился приютить ее, пока она не окрепнет и не сумеет сама справляться с трудными ситуациями.

— У нее суицидальные наклонности?

— На этот вопрос я не могу ответить.

— Вы ее колете?

— Ей будут давать антидепрессанты, если вы это имеете в виду.

— Последний вопрос, доктор. Она придет в себя? Я хочу сказать, она не больна психически?

— Нет, не больна. Если она готова лечиться, то есть согласится открыто признать свои трудности и сможет справиться с ними, все образуется.

— Спасибо. Огромное спасибо.

Я стал думать об этом разговоре. Что тут скажешь: хорошо, если Дарлин готова лечиться. И храни ее Бог!

Когда я вошла в дом Клодетт, первое, что бросилось мне в глаза — это гирлянды, развешанные повсюду. А потом несколько женщин, половину из которых я даже не знала, выскочили из другой комнаты с криком: „Сюрприз!"

— Клодетт, — сказала я, наконец найдя ее, — не надо было этого делать.

— Слишком долго я пыталась залучить сюда ваше величество, — засмеялась она. — Мы задумали это еще в октябре, детка.

Она представила меня девяти или десяти своим подругам, и оказалось, что они все обо мне знают. Обеденный стол буквально ломился от подарков, а рядом стояла прогулочная коляска. Я глазам не могла поверить. Дом Клодетт выглядел потрясающе; я не была здесь уже целую вечность.

— Зора! — раздался голос у меня за спиной. — Неужели это она?

— Мария! — воскликнула я, обернувшись.

Такое на нее не похоже, но это в самом деле была Мария, и выглядела она великолепно.

— Ну, как у вас дела, мисс Зора?

— Прекрасно. А у тебя-то как? Выглядишь ты во всяком случае отлично.

— Ах, девушка, столько всего произошло с тех пор, как я тебя видела в последний раз. Мне предложили сниматься в кино! Честное слово. И еще я не пью. И не смотри так — это сущая правда. Уже ровно шестьдесят два дня. Могу поклясться. И должна сказать, я никогда так здорово себя не чувствовала. Работа на меня как из рога изобилия сыплется. Вообще, мои скетчи стали гораздо лучше — я и сама не могу поверить. А еще я познакомилась с потрясающими людьми, а с одной я тебя особенно хотела бы свести. Она здесь, со мной. Ее муж продюсер грамзаписей; я ей сказала, что ты пишешь музыку, и ее муж хочет прослушать твои песни. Правда! Да и какие тут могут быть шутки.

— Ты не разыгрываешь меня, Мария?

— Он записывает уйму людей. Подробности потом. Ты мне только вот что скажи: Коламбия Рекордс имеет вес?

— Да перестань!

— Я тут кое-что для младенца принесла, а вот это — твое. — Она сунула руку в сумочку и вытащила конверт. — Все восемь сотен. Спасибо, Зора.

— Ты серьезно, Мария? Неужели ты можешь сейчас отдать такие деньги?

— Я же говорю тебе, Зора, столько всего произошло! И я сама больше всех удивляюсь.

Воистину, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— Ну-ка, поди сюда, девонька, — подтолкнула меня на середину комнаты Клодетт. — Дай нам полюбоваться на твой живот. Тут кое у кого есть камера, а то Бог знает когда я еще раз увижу эту девушку в положении.

— Ладно, только сначала мне надо в ванную.

— Леди, многие из вас помнят эти дни?

Человек десять женщин крикнули, что помнят.

— Когда вернешься, тебя будет ждать сюрприз. Поторопись, — напутствовала меня Клодетт.

Когда я вернулась, все сидели с таким видом, будто чего-то ждут.

— Что здесь происходит? — спросила я и тоже села.

— Да ничего, подружка.

Порция! Она вошла в комнату как ни в чем не бывало, и в руках у нее был сверток, перевязанный ленточкой. Я глазам своим не могла поверить.

— Порция! Это ты?

— Нет, не я. Это плод твоего воображения. — Она закатилась от хохота.

Правда, на седьмой размер она уже не тянула, но все равно была хоть куда.

— Да как ты здесь оказалась? Когда ты вернулась из Нэшвиля? Кто у тебя? И когда родился? Почему ты не звонила? Ну, дай взглянуть!

Порция отвернула уголок, и я увидела глаза-маслины. Коричневое существо было завернуто в розовые пеленки. Оно казалось игрушечным.

— Она родилась раньше срока. Зовут ее Сьерра. Два кило семьсот грамм. В Нэшвиль я не поехала, потому что выхожу замуж.

— Подожди, дай присесть!

— Да ты и так сидишь.

— Ты — что?

— Выхожу замуж. За Артура.

— А я думала… да нет… Поздравляю! Ты счастлива?

— Еще как! Я несла ахинею. Я этого зануду люблю, но так боялась, — ну, из-за того, что он… ты знаешь… А он и в клинике был, и все, что надо, делал, всегда был рядом, а я не привыкла, чтобы кто-то обо мне заботился.

Словом, когда Порция родила, он уже все бумаги подготовил.

— Нет, это же надо!

— Да, девушка. Я вполне серьезно. Он славный человек, мне даже стыдно признаться, что я была такой дурой и порола всякую чушь. Ты поняла, о чем я?

— Еще бы!