— Но ведь за квартиру надо платить через две недели, а если я не заплачу, выключат телефон и электричество, или я не смогу оплатить свою кредитную карточку.

— Ты только и думаешь об этих дурацких счетах! А что же я? Разве ты не слышала, что я говорил?

— А что — ты? Ты думаешь только о себе, Фрэнклин. Знаешь что, давай кончать с этими разговорами, толку от них не будет.

— Давай, я и сам не в настроении спорить. Как насчет обеда?

Ну надо же! Ему что в лоб, что по лбу.

Я нашел работенку на неделю. Только чтоб заткнулась Зора. Она стала действовать мне на нервы, и я решил что-нибудь предпринять, лишь бы прекратить это занудство. Что именно, я пока не знал, но был сыт по горло этими вечными упреками, которые ни к чему не ведут. В конце концов, жизнь так достает, что человек выматывается, падает и выкарабкаться не может. Ни сил, ни желания, ни воли. Даже член у меня не встает, пока я не уговорю его. Не то чтобы я признался в несостоятельности или сдался окончательно и бесповоротно, но сейчас я выжат как лимон. Уж слишком много всего на меня навалилось сразу. Ребенок. Зора. Работа. Мои парнишки. А у меня за душой — десять баксов. Куда девались все эти проклятые деньги, что я заработал за этот год? Плата за квартиру. Школьная одежда. Профсоюзные взносы. Магазины. Кроссовки. Счета за свет. Велик для Дерека. Концерт для Дерека „Фест Эдишн". Магазины. И опять квартплата. Удивительно, что я еще на ногах. Кажется, что, чем больше от меня ждут, тем меньше я могу сделать. Нет, все это не по мне. Клянусь Богом, не по мне, да и только!

Я пытаюсь держаться и не пить, но это чертовски трудно. Зора не хочет спать со мной. Я собой недоволен, можно сказать, даже опротивел себе. Мне уже тридцать четыре — а чего я достиг? Живу в двухэтажной квартире за 750 баксов, которая к тому же не мной оплачена. Деревяшки и старый инструмент — вот и все, если взглянуть на это серьезно. Я так и слышу голос моей разлюбезной мамочки: „Я всегда говорила, что ни на что ты не годен". От этого хочется заскрежетать зубами. Но я ей докажу, докажу, клянусь жизнью!

Конечно, чего тут спорить, я ленивый сукин сын. Зора права. Не очень-то приятно возвращаться домой с работы, когда здесь хрен знает что. Словом, надумал я сделать ей сюрприз. Отдраить всю квартиру. Как знать, может, если я поэнергичнее возьмусь за дело, вместо того чтобы валяться целыми днями, изменю свое отношение к жизни, все как-то наладится. Поживем — увидим.

Я выскреб все до последнего уголка. Холодильник, плиту — все, все. Переставил цветы с пола на столики и прошелся спреем „Софт Скраб" по всей ванной. В ванну и раковину налил „Комет", потом врубил кассету Мейза. Эти черти поют так, что до печенок пронимают. Ну, значит, гремит „Радость и боль" на всю катушку, а я, хотя снег на улице валит, распахнул окна. Только это такая убойная музыка, что слушать ее на трезвую голову нельзя, — и я малость плеснул себе. В общем, пот с меня катит, Мейза я как минимум раза три прокрутил, а потом поставил Стефани Миллз. Ух, эта деваха по мне! В жизни не видывал, чтоб эдакая пигалица выдавала такой мощный хит. Зоре есть чему поучиться у этой девочки. Я как-то раз видел ее живьем. Она что-то такое там говорила об энергии. Носилась по сцене как молния, и казалось, что ее крошечные ножки не касаются пола. А уж бедра у нее, эти бедра знают свое дело. Ручаюсь!

Как раз к началу „Любовных связей" я закончил все, кроме пола, — хотел надраить его мастикой, ну, а коль скоро уж решил привести все в полный порядок, то и сказал себе: „Хрен с ними, с „Любовными связями".

Зора ходила по магазинам и накупала всевозможные детские вещички. Спустила, по-моему, кучу денег. Ей, кажется, даже на квартплату плевать, если дело касается ребенка. По-моему, она малость сдвинулась, честное слово. Достаточно глянуть на детскую комнату. Как раз для белого ребенка богатых родителей. В общем, прибираться там незачем — грязи никакой, это уж точно.

Я решил посмотреть „Народный суд", пока буду менять постельное белье. Потом приготовлю обед, так что к ее приходу он будет горячий. Судья Вапнер не давал спуску этому сукину сыну. Сегодня передача была — чистый бред. Какие-то распри из-за дурацкой собаки. Я вырубил телек и налил себе еще. И тут вспомнил, что у Зоры сегодня эти курсы для беременных. Она мне не сказала, потому что когда первый раз она позвала меня пойти с ней, я был в стельку пьян, так какой от меня толк? Я тогда стоял на улице и смотрел в окно, участвовать все равно не мог, не то было настроение, так что она послала меня подальше и ходит теперь со своей белой приятельницей Джуди.

Я остался в норме, так что Зора не привяжется ко мне, когда придет. У меня было еще добрых два часа, и я решил пойти в свою комнату-мастерскую. Здесь, конечно, все было вверх дном, но убирать я и не думал. Во всяком случае сегодня. Порядок навести всегда успею, но, честно говоря, чем здесь хуже, тем мне больше нравится. Из-за этого „рабочего" беспорядка по крайней мере казалось, будто я что-то заканчиваю мастерить, хотя ничего стоящего я не делал черт знает сколько. Вот что мне надо. Целиком сосредоточиться на дереве. Пора нам обзавестись настоящим книжным шкафом, а не полками, ведь куча книг до сих пор не расставлена и лежит в коробках. А кровать! Та, на которой мы спим, недостаточно большая. Может, взяться и сделать новую раму — настоящих королевских размеров. Но на это тоже нужна деньга, провались она пропадом.

Я передвигал в угол большие обрубки сосны, когда зазвонил телефон. Хотелось надеяться, что это не Зорины подружки. Вот уж с кем не люблю лясы точить. Но это оказался мой папаша. Должно быть, плохие новости, не иначе. Так и оказалось. У Дарлин нервный срыв, и ее отвезли в Бельвю. Он даже навестить ее не удосужился, потому что, видите ли, ему приходится возиться с полуподвальными помещениями, тетя Делия приезжает из Южной Каролины. Что и говорить, преважное событие! Но я только сказал ему, что через несколько недель стану папашей, а он все не понимал, какого хрена я ему раньше ничего не говорил. Вот и поразмыслил бы! Пожелав ему хорошего Рождества, я повесил трубку.

Было уже слишком поздно, чтобы бежать на поезд и ехать в Бельвю, но я позвонил туда. В палате телефона не было, а когда я спросил у медсестры, как Дарлин себя чувствует, та ответила, что не уполномочена давать информацию по телефону. А спросив о времени посещения, я услышал, что Дарлин никого не хочет видеть.

— Но это ее брат, — возразил я.

— Ей предписано воздерживаться от свиданий. Простите, сэр.

— Ну а когда она выйдет?

— Об этом вам лучше поговорить с лечащим врачом.

— А как его фамилия?

— Минутку, я посмотрю ее карточку.

Плеснув себе капельку, я ждал. Никаких посетителей. Значит, на сей раз у Дарлин все зашло слишком далеко. Вскоре сестра дала мне номер доктора Павловича.

Ну и дела! Завтра позвоню ему и разузнаю, что происходит. Может, сестрицу мою доставили туда в совсем распавшемся состоянии? Черт побери! У меня самого все из рук вон плохо, но черта с два я позволю кому-нибудь довести меня до такого. Дудки! А для Дарлин есть специальное слово — „ранимая". Она слишком ранимая.

К началу „Колеса чудес" я был уже малость тепленький, хотя изо всех сил старался держаться. Но бывает навалится такое — все беды сразу, — и так засосет под ложечкой, что никак не приглушить тоску, если не примешь несколько добрых глотков. Признаюсь, у меня свои проблемы. Что есть, то есть. Но я не алкоголик. Просто сейчас тяжелая полоса.

— Фрэнклин! Ты убрал квартиру!

— И обед тебя ждет, бэби.

Лицо Зоры выразило такое неподдельное изумление и счастье, что я, грешным делом, подумал: может, стоит так делать всегда, от меня не убудет, а все эти трения, глядишь, снимутся. А у нас все уж так сгустилось, что не продохнешь. И до чего же приятно видеть улыбку на ее лице.