— Ничем.

— О!

В комнату вошел врач, и я вдруг спросила его:

— Кто у меня был?

Он пристально посмотрел на меня.

— Я не имею права говорить. Не думайте больше об этом. — Он направился к женщине, которая лежала на столе. Волосы у нее были густые черные, с матовым оттенком. Она посмотрела на нас троих.

— Где я? — спросила она.

Никто не ответил.

— Как глупо! — Она отвернулась и закрыла глаза.

Когда я вышла в приемную, Порция читала „Космополитэн". Увидев меня, она положила журнал на пустой стол и бросилась ко мне.

— Ну, все в порядке?

— Да. Немного устала.

— Я же говорила, что ничего страшного.

Уверив Порцию, что со мной все в порядке, я остановила такси и поехала домой. Фрэнклина, слава Богу, еще не было. Я прилегла. Услышав, что открылась дверь, я вскочила.

Фрэнклин остановился на пороге.

— Что с тобой?

— У меня обнаружили грибок.

— Грибок?

— Ну да.

— Где ты его подцепила?

— У женщин это бывает. Это какой-то микроб, мне нужно пользоваться суппозиториями, чтобы вылечиться.

— А мне нужно немножко поиграть, бэби.

— Придется немного потерпеть, Фрэнклин.

— Ты хочешь сказать, что тебе нельзя заниматься любовью?

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что ты тоже можешь заразиться, у тебя будет зуд и придется принимать антибиотики. Зачем тебе это?

— Я могу надеть презерватив.

— Нет. Ко мне нельзя прикасаться, пока я не вылечусь.

— Это надолго?

— На две недели.

— О, женщины, — вздохнул он. — Какое счастье, что я мужчина. Вы самые непостижимые создания на земле.

— Возможно, но что бы вы делали без нас?

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказала: что бы вы делали без нас?

— Когда ничего не умеют делать, то попусту болтают языком, — бросил он, направляясь к двери.

И что я такого сказала?

Прошло три дня, а о нем не было ни слуху ни духу. Я даже не знала, кому позвонить и как узнать, где он. Но, главное, я так и не поняла, чем провинилась и почему он ушел. Я сходила с ума в прямом смысле слова. Не могла ни есть, ни спать, даже два дня не появлялась в школе. Мне было тяжело видеть ребятишек. Хотела позвонить отцу, но что я ему скажу? Клодетт, Мария и Порция старались приободрить меня, убеждая, что я ни в чем не виновата; у меня не хватало мужества звать их и снова говорить обо всем. Так что пришлось справляться с этим самой. Я лежала, бессмысленно глядя то в потолок, то на свои растения. Может, и лучше, что он ушел. Может, теперь удастся вернуть жизнь в прежнюю колею. Но хороша ли та колея? Зазвонил телефон, я вздрогнула и, вскочив, быстро подняла трубку.

— Прости меня, бэби. Я просто хочу сказать тебе, что чувствую себя виноватым, — услышала я голос Фрэнклина. Он тяжело дышал. — Но почему ты мне не сказала?

— Что не сказала?

— Но, милая, я же не такой идиот! Я ведь знаю твои сроки. Кто же массирует твой животик и спину раз в месяц, когда у тебя начинается, а? А ведь в этом месяце у тебя ничего не было, и вдруг здрасте-пожалуйста, эта инфекция! Почему ты мне не сказала?

— Побоялась.

— Чего? Чего побоялась?

— Что ты попросишь оставить его.

— Так ты не хотела от меня ребенка?

— Ну что ты несешь, Фрэнклин? Конечно, хотела, но посмотри на это серьезно. Можем мы сейчас заводить ребенка?

— Разве в этом дело? Мы же должны были хотя бы все обсудить вместе, разве не так?

— Так.

Он молчал, я смутно слышала какие-то звуки, похожие на радио.

— Фрэнклин, ты где?

— В бруклинском госпитале. Со мной на работе произошел несчастный случай, и я порезал подбородок. Мне должны зашить рану, но эти засранцы не спешат. Я, чего доброго, истеку кровью, пока они займутся мной. Будь я белым, мне бы уж давно все сделали и я бы уже пришел домой. Ладно. Я люблю тебя, бэби.

— Ты в порядке? Я тоже люблю тебя. Честное слово, я сделала это не для того, чтобы причинить тебе боль. Я вообще не хотела этого, но решила, что у меня нет выхода. Прости, Фрэнклин. И не уезжай, пожалуйста. Жди меня. Я выхожу.

Я никак не могла найти кошелек. Наконец, как в полусне, я заперла дверь и вышла в темноту, с трудом передвигая ноги. В приемном покое я увидела Фрэнклина, который сидел, откинув голову на стену. Казалось, он не спал и не брился неделю. Рубашка была залита кровью, он прижимал к подбородку платок. От него разило спиртным.

— С тобой все в порядке? — спросила я, пристально глядя на него.

— Ничего страшного, не беспокойся. А ты как?

— Да я-то в порядке. Дай-ка я посмотрю, Фрэнклин.

— Да ничего особенного, обычная царапина. — Он так и не отнимал платка от подбородка.

Я пошла в регистратуру.

— Скажите, мисс, почему так долго нет врача? Мой муж истекает кровью. Это же „скорая помощь"! — Я ушам своим не поверила, назвав Фрэнклина мужем, но скажите, пожалуйста, как еще мне его называть?

— Его сейчас вызовут. Так вы его жена?

— Ну что-то вроде, — ответила я.

— Что это значит? Так вы жена или нет?

— Нет.

— Тогда подождите его здесь.

— Успокойся, бэби, — сказал Фрэнклин. — Все будет в порядке. — И он исчез за белой дверью.

Мне казалось, что я жду его целую вечность, а в голове вертелась только одна мысль: что он мне скажет, когда мы приедем домой. От этой мысли мне было не по себе. Хорошо бы нам обоим сделать вид, будто ничего не произошло, и жить, как прежде. Когда он наконец вышел, даже из-под бинтов было видно, как распух у него подбородок.

— Фрэнклин, сколько же швов тебе наложили?

— Немного.

— Ну ладно, пошли домой.

— Ты хочешь сказать, что у меня есть дом?

Я молча посмотрела ему в глаза, положила его длинную руку себе на плечо и обняла его. Мы шли медленно, и я чувствовала, что он всей тяжестью навалился на меня. Я не возражала.

Когда я открыл ключом дверь и с треском ее распахнул, то услышал, как Зора напевает песенку Билли Холидея:

Я понял намек.

Пять дней я пил не просыхая, чтобы забыть о проклятой больнице. А потом три дня таскал прогнившие балки, кирпич и всякий мусор, расчищая место для будущего парка. Сейчас от меня несет, как из помойки, потому что я только что закончил раскапывать старую канализацию, где ковырялся в диком холоде с крысами. И вот я прихожу сюда и что же слышу? Эту песню. Меня так и подмывало скинуть все эти вонючие тряпки и сунуть ей под нос: пусть знает, что такое „боль сердца моего". Нюхни-ка, чем пахнет любовь. Ты распеваешь песенки о разочаровании, дорогуша, а я стою по уши в дерьме день-деньской. Я бы все это и выложил ей, если бы гордость меня не удержала.

Я пытался стянуть ботинки, но внутрь набилась полузамерзшая грязь; и они никак не слезали. Пришлось снять перчатки и стаскивать их руками. Из-под ногтей сочилась кровь, лед на усах таял, и капли стекали мне на губу. А она, черт побери, напевает про боль своего сердца! Нет, только подумайте!

Когда я наконец стащил с себя промокшую одежду, Зора перестала петь. Первое, что бросилось мне в глаза, когда она вышла из комнаты, это ее новая прическа. На голове у нее теперь множество тонко сплетенных косичек. Но я не сказал ни слова, а просто уставился на нее. Не то чтобы мне не нравилась такая прическа, но меня уязвило, что она ни словом не обмолвилась о своих планах.

— Тебе нравится? — спросила она, вертясь на месте, чтобы я получше ее рассмотрел.

— Я не знал, что ты собираешься делать новую прическу.