— Пришли, — сказала Ким, останавливаясь.

— И что? — не понял Вернер, по дороге чертыхавшийся не переставая. Досталось и муниципалитету города, устроившему такую помойку, и Себастьяну, затеявшему эту эскападу, и даже ни в чем не повинным лунам, из-за которых все, собственно, и началось.

Как нарочно, легкое облачко, редкий гость на Амойском небосклоне, заслонило обе луны. Было темно и на редкость неуютно. Почти под ногами плескалась единственная в Танагуре река. Правда, воду в ней заменяла такая ядреная смесь промышленных отходов и городских стоков, что купаться в этой реке не отважился бы никто, разве что самоубийца, решивший выбрать особенно оригинальный способ суицида. Пользы от реки не было никакой, а появилась она очень давно, еще при терраформировании планеты. Тогдашней Танагуре, как любому приличному городу, тем более столице, хотелось иметь реку. С водой на планете были серьезные проблемы, однако все же удалось отыскать какой-то природный подземный резервуар. Эта вода для людей не годилась даже после многоуровневой очистки, а вот для создания реки подошла как нельзя лучше. Так она и появилась, извилистая, широкая и мелкая, источающая резкий химический запах. Но все же — река! Неоднократно предпринимались попытки поселить в ней какие-нибудь микроорганизмы, водоросли, создать некую экосистему, однако безуспешно. Правда, теперь, по прошествии многих лет, река жила какой-то собственной загадочной и странной жизнью…

Сейчас слабенький ветерок отгонял своеобразное «амбре» речной воды, так что даже в непосредственной близости от реки можно было дышать спокойно.

— Смотрите… — шепнула Ким.

Облако скользнуло в сторону, и на землю пролился свет двух больших лун… Кристиан на мгновение зажмурился — так ярко блеснуло в глаза золотистым и нежно-голубым светом, — потом огляделся по сторонам…

Широкая лента реки впереди переливалась всеми цветами радуги, словно шелковый шарф актрисы в лучах рампы… Стеклянное крошево под ногами сияло, как россыпи звезд, и в каждом осколке отражался кусочек ночного неба и две огромные луны, и непонятно было, где кончается земля и начинается бесконечное звездное небо…

— Ой… — тихо сказал кто-то.

Кристиан не понял, кто, да и не горел желанием узнать это. Он отчего-то боялся пошевелиться, сделать шаг… потому что тогда пришлось бы наступить на звезды, а сделать это было невозможно… Умом Кристиан понимал, что под ногами у него всего лишь битое стекло, и все равно… все равно…

За ладонь Кристиана ухватились тонкие пальцы, и, опустив голову, он встретился взглядом с восторженными и немного испуганными глазами Элли, в которых тоже отражалось лунное небо… Обнял его, зная, что все равно никто не смотрит, а даже если бы и смотрел — что за дело!..

…Резкий порыв ветра разорвал пронзительную тишину. Лунный свет потускнел, на небо словно набросили полупрозрачное покрывало…

— Что это?… — спросил Вернер, с трудом перекрывая ветер.

— Буря!!! — крикнул в ответ Эмиль. — Буря начинается!.. Давайте в машину, иначе…

Он мог бы и не договаривать — и так было ясно, что во время песчаной бури находиться на открытом воздухе, мягко говоря, неосмотрительно.

Они едва успели — на обратном пути по окнам автомобиля хлестали пригоршни песка, угрожая разбить прочное стекло…

— Почему ты мне раньше никогда не говорила об этом месте? — спросил Себастьян, стараясь удержать машину на дороге.

— К слову не приходилось, — невозмутимо ответила Ким.

— Остальным бы показать, — размечтался Вернер.

— Ага, — подхватил Эмиль. — Представляю себе выражение лица Рауля или, скажем, Людвига, когда ты предложишь им съездить ночью на свалку полюбоваться луной!

Смеясь вместе со всеми, Кристиан вдруг с небывалой ясностью осознал, что этой ночью, глядя в отражающие звездное небо глаза Элли, он был по-настоящему счастлив…

Когда Агнессе Борги исполнилось одиннадцать лет, она твердо решила стать врачом. Скорее всего, произошло это под впечатлением от посещения военного госпиталя, где они с матерью навещали отца, угодившего под случайную пулю во время каких-то уличных разборок. От таких вот шальных пуль не могут уберечь ни натасканные охранники (которых, кстати говоря, Герман Борги уволил, как только пришел в себя после операции), ни огромные деньги, ни обширные связи в высшем обществе.

Так вот, госпиталь произвел на маленькую Агнессу неизгладимое впечатление. Неимоверная, просто-таки стерильная чистота, тишина, стеклянные и хромированные поверхности и таинственные приборы со множеством экранов и загадочных огоньков, придающие обстановке какой-то совершенно космический облик, медицинский персонал в ослепительно белой спецодежде… И — апофеоз этого великолепия! — хирург, оперировавший ее отца. Сейчас Агнесса уже не помнила его лица, но тогда, десять с лишком лет назад, светило медицины показалось ей небожителем, зачем-то спустившимся на землю. Она запомнила, каким уважением пользовался этот врач, как подобострастно разговаривала с ним мать Агнессы, дама весьма высокомерная, холодная и язвительная со всеми, кто не принадлежал к ее классу. А уж персонал-то госпиталя ходил перед ведущим специалистом по струнке, заглядывая в глаза и стараясь предугадать малейшее желание! Надо отметить, что светило своим положением пользовалось вовсю — хирург цедил слова сквозь зубы, всем своим видом показывая, что прекрасно осознает свою значимость и — что уж греха таить! — наслаждается этим.

Итак, Агнесса твердо решила, что станет врачом. И, конечно, не замедлила радостно сообщить об этом своем решении сперва матери, а потом и отцу — как только к нему стали допускать посетителей. Мать, по обыкновению, ничего не сказала, только многозначительно поджала губы, отец же попробовал объяснить Агнессе, что она еще много раз успеет передумать относительно выбора профессии. Однако Агнесса сдаваться не собиралась, упорствуя в своем решении, а потому, едва выйдя из госпиталя, Герман Борги вынужден был пойти на радикальные меры. О нет, он не стал запирать дочь в комнате, оставлять без обеда или вести с нею душеспасительные беседы. Нет, он поступил много проще: отвез ее на «экскурсию» в муниципальную больницу. Самую обыкновенную больницу, каких в Танагуре множество.

— Вот, — сказал тогда Герман Борги дочери. — Раз уж ты твердо решила выбрать профессию врача, то ты должна знать, каким будет твое будущее. Примерно вот таким, уж поверь мне.

— Но… — заикнулась было Агнесса, в ужасе разглядывая облупившиеся стены больницы. — Но ведь в том госпитале…

— Дорогая моя, — прочувствованно сказал Герман. — Пойми, что в таких госпиталях, как тот, работают либо гении, либо ставленники… — Он многозначительно указал пальцем… нет, не наверх, а на здание Штаб-квартиры Синдиката, прекрасно различимое вдалеке. — Увы, милая, на гения ты не тянешь, как ни горько мне это признавать. А связей моих никак не хватит, чтобы пристроить тебя в тот же военный госпиталь… а если бы и хватило, я не стал бы этого делать, поскольку твой выбор меня решительно не устраивает. А потому — вот твое будущее. Любуйся.

Агнесса еще раз огляделась, изо всех сил борясь с желанием зажать нос. Ароматы в больничном здании витали и в самом деле отвратительные: начиная от резкого амбре какой-то химии, должно быть, моющих средств, сомнительной аппетитности запахов, доносящихся с кухни, и заканчивая оглушительной вонью туалетов. И к тому же — освещенные тусклыми лампами унылые коридоры, выкрашенные чудовищного оттенка краской, ядовито-зеленой или горчичной, давно не мытые мутные окна, стоны и хриплая ругань больных, пьяные санитары… А уж врачи… Агнесса видела нескольких: в несвежих халатах, такие же неухоженные, как и сама больница, с тоскливой обреченностью во взгляде. Видно было, что и работать в этой дыре им уже невмочь, и деваться некуда.

— Так решай, Агнесса, — тоном демона-искусителя произнес Герман Борги. — Ты все еще хочешь стать врачом? Если да, я завтра же приглашу к тебе преподавателей химии, биологии… что там еще требуется для поступления в медицинский?… Но ты уверена, что потянешь такой уровень?