— Научит, по-моему, — уверенно ответил Мочалов и потянулся за микрофонной трубкой. — «Восемнадцатый!» — крикнул он Пальчикову, самолет которого, подпрыгивая, выруливал к старту. — Чуть побыстрее.

Был пасмурный безветренный день. С низкого сумрачного неба срывались капли дождя. Облака, сливаясь в сплошной серый покров, все ниже и ниже опускались к летному полю. Полковник Ветошкин сладко зевнул и, словно устыдившись, сказал:

— Дождь пойдет, на сон потянуло. — Он посмотрел на небосвод и вздохнул. — А вообще повезло вам, подполковник Мочалов. В эту пору в наших краях редко бывает такая облачность. Иногда ее неделями ждут не дождутся. А вам, как по заказу.

Мочалов засмеялся:

— Мои ребята действительно везучие.

Он подумал о том, что в считанные дни летчики полка успели освоить новые истребители. Правда, за исключением приборного оборудования, новая машина мало отличалась от старой, разница в технике пилотирования была небольшой и не всегда давала себя знать в воздухе. Но все равно к каждому новому самолету надо было привыкнуть, выверить на практике его управление и приборы. Мочалову оставалось потренировать своих подчиненных в пробивании облачности, и можно было готовиться к обратному перелету в Энск. Новый прибор, позволяющий с большой точностью выходить на встречу с воздушным «противником», было решено осваивать уже в Энске на своем аэродроме. Для Сергея самым главным и ответственным был сегодняшний летный день — день тренировок в сложных метеорологических условиях.

— Если бы не было такой, как сегодня, погоды, вы бы у нас загостились, орелики, — усмехаясь, сказал Ветошкин. — А теперь могу о вас смело докладывать генералу Зернову, что к перелету готовы. Смешно сказать, все перевернулось в авиации в наш двадцатый век. Вы, Мочалов, до войны еще не летали?

— Нет.

— А я в тридцать седьмом ручкой ворочать начал. В то время мы, как манну небесную, синее ясное небо ожидали. Едва появятся тучки, сразу выкладываешь знак всеобщей посадки и все орелики на своих аэропланах на землю. А сейчас даже говорить «нелетная погода» разучились. Ждем не дождемся облачности.

Вот было бы сегодня ясно, и твои орелики на земле бы сидели. Не так?

— Так, — согласился Мочалов. Он посмотрел на часы и размеренным голосом передал: — «Восемнадцатый», взлет.

Загудели на старте турбины. Самолет старшего лейтенанта Пальчикова с гулом помчался по бетонке, мимо неподвижного стартера и, оторвавшись, круто полез вверх. Машина лейтенанта Ларина с некоторым запозданием пошла за ним в правом пеленге. Вскоре машины исчезли в плотной мгле.

— Пальчиков взлетел превосходно, — прозвучал у него за спиной голос полковника Ветошкина, — а этому вашему, как его… «аяксу» стоило бы раньше поднимать переднее колесо. Однако и он на четверку вытянул.

Ветошкин сделал короткую запись в журнале руководителя полетов. На бетонке снова стало пустынно.

Гул турбин отдалился от аэродрома и смолк.

Мочалов взял микрофон и приказал выруливать старшему лейтенанту Спицыну.

В это время Пальчиков упорно пробивал облака. Как и предсказывали метеорологи, слой облачности тянулся вверх на сотни метров. По условиям задания его нужно было пробивать под небольшим углом так, что бы самолеты одиннадцать минут находились в сплошной облачности. Чем выше поднимался истребитель, тем светлее становилось за стеклами кабины. Пальчиков уже начинал видеть на некотором расстоянии от себя смутный силуэт второй машины. Желая ободрить молодого летчика, он кратко спросил:

— «Семнадцатый», как двигатель?

— Норрмально, — напирая на «р», ответил ведомый. Голос у лейтенанта Ларина был возбужденно-веселый. Накануне он очень волновался, разрешат ли ему полет в сложных условиях. По подготовке Ларин несколько отставал от своих однокашников. За день до вылета он с тревогой посматривал на старшего лейтенанта. «Вычеркнут из плановой таблицы. Верное слово, вычеркнут», — думал Ларин, морща веснушчатый нос с таким видом, будто чихнуть собирался. Но Пальчиков не вычеркнул. Только вернувшись от майора Ефимкова, сдержанно сказал:

— Отстоял я вас, Ларин. Хотели было не ставить… Так что смотрите, не подводите меня.

И сейчас Ларин пилотировал с особой старательностью. За фонарем кабины было совсем темно, но он, неотрывно наблюдая за приборами, вел машину строго по курсу, лишь иногда, когда это требовалось, делал небольшие крены. Вот посветлело вверху, и молодой летчик облегченно вздохнул. Еще минута — и он вырвался из облаков, подставляя машину ярким солнечным лучам. Высотомер показывал шесть тысяч сто метров. Только теперь почувствовал лейтенант усталость от напряжения. Семь минут предстояло идти над облаками, в полосе хорошей видимости. Здесь было просторно и солнечно, небо синело так ярко, что хотелось зажмурить глаза, а внизу легкой волнистой поверхностью лежали бесконечные облака. Облака мирно дремали, и сейчас трудно было представить, сколько коварства таится в них, какие силы требуются от летчика, прорывающегося через их многометровый слой.

Ларин вплотную подошел к самолету Пальчикова и под колпаком увидел чуть ссутулившуюся спину старшего лейтенанта, сосредоточенный профиль. На секунду Пальчиков обернулся, будто почувствовав взгляд. Лейтенант увидел на лице командира улыбку, и от этого стало, спокойнее. «Одобряет», — подумал Ларин.

За полгода службы в энском полку лейтенант Ларин успел привязаться к Пальчикову всей душой. Он копировал его походку, и острить пытался, как Пальчиков, и даже челочку одно время начинал носить, но волосы у него были жесткие, рыжие, товарищи стали подтрунивать, и Ларин от челочки отказался.

По времени истребителям полагалось возвращаться.

— Идем домой. Разво-рот! — протяжно скомандовал Пальчиков.

Под небольшим углом Ларин стал подводить машину к верхней кромке облаков.

— Будьте внимательны, — передали с земли. — Облачность пробивает вверх «двадцатый».

«Двадцатый» — Спицын — шел со своим ведомым другим курсом, в стороне. Но все равно от летчиков требовалось повышенное внимание. Пара истребителей вот-вот должна была вынырнуть из облаков. Только тогда, не опасаясь, можно начинать снижаться Пальчикову и Ларину.

Спицын не опоздал — над верхним белесым обрезом облаков сверкнули два истребителя и ушли ввысь.

По команде Пальчикова Ларин опустил нос самолета. Белой скатертью надвинулись облака. Секунда — станет темно. Заблестели белые цифры на приборах. «Нужно выдержать скорость», — подумал лейтенант. Он скользнул взглядом по вариометру и вздрогнул. Гнетущая тяжесть навалилась на плечи. От прежней веселой уверенности не осталось и следа: остроконечная стрелка безвольно болталась по циферблату. Прибор отказал. Еще не до конца понимая всю тяжесть положения, Ларин взглянул на высотомер и прибор скорости. И на них стрелки давали невообразимые показания. Высотомер показывал триста метров, а скорость не превышала пятисот.

Ларин похолодел. Идти в облаках, не зная скорости и высоты, было опасно. В любое мгновение он мог догнать самолет Пальчикова, ткнуться в него.

— «Семнадцатый», — прозвучал в эту минуту голос старшего лейтенанта. — Почему отстали?

— Я — «семнадцатый», я — «семнадцатый», — два раза повторил Ларин, чувствуя, как с верхней губы скатываются холодные капли пота, — отказали приборы скорости и высоты… скорости и высоты.

У него чуть было не вырвалось «что делать?» Тягостное молчание наступило в эфире. Самолет нес его вперед в беззвучной мгле облаков на неведомой высоте, с неведомой скоростью. Молчание длилось. Думал Пальчиков в кабине ведущего истребителя, думал Мочалов, стоявший в эту минуту у микрофона на стартовом командном пункте. Закусил было от волнения губы полковник Ветошкин, но тут же рассмеялся и потянулся за микрофонной трубкой.

— Эх, орелик! Ободрить тебя, что ли, а то совсем растеряешься?

Мочалов сделал протестующее движение и нахмурил брови:

— Я вас очень прошу, товарищ полковник, — заговорил он решительно, — не надо подсказывать. Пусть сами примут решение. Ведь в воздухе летит не только рядовой летчик Ларин. Рядом с ним командир звена старший лейтенант Пальчиков. С него и спрос. Он должен раньше нас принять решение.