Настороженный слух не улавливал ничего, кроме шума ветра. Сергей снова сложил ладони рупором и поднес к губам. Крикнуть он не успел. Новый порыв ветра донес до него скрип открываемого фонаря кабины. Сергей устало смежил глаза и так сидел несколько мгновений. А когда открыл — лейтенант уже стоял на крыле его истребителя, придерживаясь руками за борт кабины.

— Давно зовете меня, товарищ командир?

— Только два раза крикнул, — улыбнулся Мочалов, обрадованный уже одним тем, что Спицын жив.

— А я задремал, — словно извиняясь, продолжал лейтенант. — Как вы себя чувствуете?

— Цел. Голова и спина побаливают. — Сергей Степанович потрогал голову, она была в бинтах. — Это вы надо мной врачевали? Спасибо.

— Да что вы, товарищ майор, — смутился летчик. — Не так уж ловко я перевязал — как сумел. Мы в школе во время войны первую медицинскую помощь оказывать учились.

— А откуда взяли бинты?

— Подшлемник свой изорвал…

— Ну, вот еще… — грубовато прервал Сергей Степанович, растроганный заботливостью юноши.

— Вы головой о прицел при посадке ударились, — сказал Спицын. — Несколько часов без сознания пробыли…

— А как самолеты?

— Повреждения маленькие. Одно плохо: на вашем радиостанция вышла из строя.

— А на вашем? — тревожно спросил Сергей.

Спицын низко опустил голову, тяжело вздохнул.

— На моем тоже… Мне ее пулеметной очередью разворотило. Откуда же я знал, что он огонь откроет… Я бы сманеврировал.

— Не надо об этом, — остановил его Мочалов. — Теперь дела не поправишь. Значит, остались без связи… Без связи на высоте более четырех тысяч метров…

— Она у меня еще работала, — отрывисто продолжал Спицын, — а когда стали на вынужденную заходить, отказала. Сначала я вас слышал, товарищ майор, а вы меня, очевидно, нет, а потом и я вас перестал слышать. — Спицыну хотелось говорить, и он продолжал, не глядя на майора: — Я уже местность пытался изучать. Площадка крохотная. И как только вы ее сумели разглядеть? Тут геологи летом были. На одном камне отметка есть. Хотел дорогу вниз поискать, но не успел и ста метров пройти, провалился в снег по самое горло, едва выкарабкался!

— Вот это зря! — строго прервал Мочалов. — За такие эксперименты не похвалю. Этак и угробиться можно.

— Больше не буду, товарищ майор, — подавленно произнес Спицын. — Дал три залпа из ракетницы, хоть бы кто на мой салют откликнулся, — прибавил он грустно. — Ну и занесло же нас. Как-то выберемся!

— Отыщут!

Наступило молчание. Каждый из летчиков подумал об одном и том же: как трудно будет их разыскать без радиосвязи и сколько препятствий возникнет на пути у тех, кто попытается прийти на помощь. Мочалову вспомнились рассказы Ефимкова о том, что даже в летнее время, когда пропасти не бывают сплошь запорошены снегом, опытные альпинисты достигают этой вершины не менее чем за трое суток. Летом здесь побывали геологи, значит где-то рядом есть дорога. Но разве найдешь ее под обманчивым покровом снега, без риска провалиться в стремнину! Сейчас путь к этой площадке, продуваемой со всех сторон ветрами, лежит через покрытые ледяной коркой скалы, через ущелья: он вдвое длинней и опасней. Нет, не сразу придет к ним помощь. Не желая отдаваться во власть тревожных дум, Мочалов сказал:

— Досталось нам крепко, Спицын. Тяжеловато пришлось. Но все-таки долг свой мы выполнили. И никто не упрекнет, что плохо.

— Верно, товарищ командир, — подхватил лейтенант, и будь посветлее, майор увидел бы, как загорелись его карие глаза. Казалось, Спицын снова переживает минуты атаки. — У меня этот бомбардировщик сейчас перед глазами стоит, тяжелый, неповоротливый. Вы здорово по нему полоснули из пушек!

— Положим, вы тоже не промахнулись, — усмехнулся майор.

— Правильно! — горячо воскликнул лейтенант. — Я сначала думал, заблудился. Когда же он дал первые очереди, сомнений не оставалось: не в гости к нам пожаловал, бандит в полной форме.

Мочалов пристально разглядывал лейтенанта. Изо рта Спицына вместе с торопливой речью вырывался парок, крепкие зубы сверкали в потемках. Он еще до сих пор был наполнен той отчаянной оживленностью, которая приходит почти к каждому человеку после первого боя, когда хочется говорить, говорить и говорить, не смущаясь тем, что речь получается несвязной, что одни и те же слова повторяются чуть ли не через каждые две фразы. Мочалов улыбнулся и неожиданно подумал, что и сам он после первого боевого вылета был таким же неудержимым в разговоре.

— Ладно, лейтенант, — остановил он Спицына, — в полете действовали хорошо, а вот за самовольную «бочку» трое суток на губе отсидите, когда вернемся.

— Я и на пять согласен, товарищ командир, — озорно сказал лейтенант.

— Ну, ну, — оборвал его Сергей Степанович. — Вы мне этот ребяческий энтузиазм оставьте. Наверное, замерзли на плоскости?

— Ноги прохватывает, — признался Спицын.

— Забирайтесь к себе в кабину и постарайтесь подремать еще. Что-нибудь придумаем утром.

— Хорошо, товарищ майор. — Спицын сделал движение, но, о чем-то вспомнив, задержался. — Если вам пить или еще что понадобится, окликните.

Мочалов кивнул головой. Для него, уже много пережившего в свои двадцать семь с небольшим лет, каждый человек быстро раскрывался в делах и поступках. «Хороший паренек», — подумал он про лейтенанта.

Сергей силился заснуть. Он поднял воротник комбинезона и лицом уткнулся в мягкий мех, но сон не приходил. Одно за другим возникали в памяти несвязные воспоминания. Сергей подумал о Нине. «Сидит, наверное, в аудитории на консультации: у них занятия бывают и поздно… А может, дома?» И Мочалову представилась маленькая уютная комната на Маросейке. Вечер. В углу поет медный самовар, его очень любила Ольга Софроновна. Старушка, если она работала в утреннюю смену, наверное, сидит сейчас в кресле и читает книгу. Кот Васька, по определению Нины «наполовину сибирский, наполовину обыкновенный», с густой шерстью и длинным пушистым хвостом, дремлет у нее на коленях. А Нина склонилась над чертежной доской и проводит одну за другой тонкие линии. Может, она оторвалась от ватмана, посмотрела на портрет Сергея, вспомнила о нем…

Ветер свистит за колпаком кабины однообразно, убаюкивающе. И Мочалов не замечает, как подкрадывается к нему сон, цепко охватывает усталое тело. Его пробуждает громовой удар. Быстро протерев ладонью глаза, майор возвращается к действительности. На часах ровно семь. Вероятно, он проспал очень долго, и скоро будет светать. Самолет почему-то покачивается, как при выруливании перед взлетом. Порывы ветра стали гораздо сильнее. Как волны на море во время шторма, налетают они на истребитель. Жалобно звенит проволока антенны. Сергей Степанович слышит, как с гулом срываются вниз каменные глыбы и, дробясь, несутся в ущелье. «Буря!» — подумалось сразу. Сергей Степанович не однажды слышал, что такое ураган в горах. Могучий ветер способен сокрушать скалы.

Еще не уловив до конца всей опасности, Мочалов выскакивает из кабины. Про боль он забыл. Отплевываясь от набивающегося в рот сухого песка, он бежит к самолету Спицына. В редеющей мгле летчики сталкиваются.

— Самолеты! — взволнованно говорит Мочалов. — Их сдвинет ветер!

Спицын отрицательно качает головой и, наклоняясь к Мочалову, кричит:

— Нас выручит скала, основная, сила ветра приходится на нее!

Они идут к скале, и майор, вновь ощущая боль в спине, садится на один из больших серых валунов, примерзших к земле. Только теперь понимает он, что все равно против урагана они беспомощны. Хорошо, что ветер не усиливается. Спицын наклоняется к Мочалову и меховой рукавицей показывает на скалу.

— Это надежный щит и для нас и для самолетов! — Он смотрит на часы и вспоминает, что ел ровно сутки назад. — Эх, товарищ майор, — мечтательно заключает лейтенант, — сейчас наша Фрося разносит ребятам шницели и свиные отбивные…

Представив, как Пальчиков или Карпов режут ножом вкусно зажаренное мясо, окруженное на тарелке рисом или картофелем, и запивают завтрак горячим черным кофе, Спицын подавленно вздыхает.