— Я никого не выбираю, — поправил замполит, — избирают коммунисты. А они вон все: и Ефимков, и Скоробогатов, и Спицын — вас называют.
А потом собрание продолжалось, и когда перешли к выборам, Спицын первым предложил кандидатуру Григория. Взволнованный и немного растерянный, Цыганков опять поднялся на трибуну.
— Будем ли заслушивать биографию коммуниста Цыганкова? — спросил председатель собрания, и ему ответил нестройный хор голосов:
— Знаем, не надо!
В тот вечер Григория Цыганкова избрали секретарем партийной организации. Он возвращался к себе на квартиру далеко за полночь, с наслаждением вдыхая чистый воздух запоздалой осени. Под ногами похрустывали опавшие сухие листья. На душе было радостно и тревожно. «Как же я теперь буду дальше? С чего начинать?» — думал он.
С тех пор Цыганков заметно изменился. Раньше его заботы не выходили за круг дел, связанных с подготовкой звена к вылету. Теперь перед ним встала вся эскадрилья: он отвечает за всех коммунистов, за их работу, учебу, жизнь, политический рост. И не только коммунистов. Простые слова, так часто произносившиеся на собраниях: «авангардная роль коммунистов в боевой и политической учебе» — приобрели теперь для Цыганкова самый глубокий смысл. Все, что происходило в эскадрилье, тревожило Цыганкова: и неудачная посадка молодого летчика Пальчикова, служившего в другом звене, и выполнение партийных поручений, и недостатки в столовой…
И теперь, рассказывая новому командиру о делах и планах партийной организации, он незаметно для себя начинал жестикулировать.
Мочалов попросил рассказать о людях эскадрильи. Ему нравилось, что Цыганков во всем был сдержан. Даже расхвалив молодого Спицына, спокойно, с доброй улыбкой старшего товарища прибавил:
— Однако, как говорится, на поворотах резок. Иной раз загорится и в полете что-нибудь выкинет: или высоту вывода из пикирования нарушит, или угол заложит покруче, чем положено. Сдерживать, одним словом, приходится. Говорил я о своих соображениях капитану Ефимкову, но тот отмахнулся: «На молодость, — сказал, — узды не накинешь. Если у него кровь бунтует, так я пиявки, что ли, должен прикладывать?»
— Эту точку зрения я не разделяю, — сказал командир эскадрильи. — Дисциплина полета — не узда… Как, по-вашему, сам Ефимков?
Цыганков загорелся, даже с табурета привстал.
— Я уже немало послужил, товарищ майор. Но прямо скажу: таких летчиков встречал редко. Капитан играет машиной, у него в руках истребитель просто поет. Как-то полетел на его «двойке» — и тяжеловатой она показалась и на пробеге вроде влево разворачивает. А он поднялся в воздух, так хоть с него инструкцию по технике пилотирования пиши, до чего все безупречно! А вот если как о командире о нем сказать… — глаза Цыганкова вдруг потускнели.
— Что же можно о нем сказать как о командире? — прищурился Мочалов.
— Чего-то недостает ему, на мой взгляд, товарищ майор, — с неохотой начал Цыганков. — Сам не разберусь чего. Дело касается полетов — он горит, в каждую мелочь вникает. И в то же время все, что лежит по другую сторону от полета, его интересует мало. В казарме бывает редковато. Мало с механиками и мотористами беседует. У нас есть такой сержант Железкин, механик. Числится в отстающих, замкнут. Дня за три до вашего приезда попросил разрешения у Ефимкова обратиться к нему по личному вопросу. У нас полеты были, и капитан не захотел его выслушать. Второй раз Железкин не подошел.
— А вы говорили с Железкиным?
— Говорил, — покачал головой Цыганков, — да только ничего не достиг. Железкин обещал исправиться, но все осталось по-прежнему. Работает слабо, небрежен. Я хочу вас просить, товарищ командир, обратить на него внимание..
— Хорошо, постараюсь разобраться. — Мочалов придвинул настольный календарь, отвернул лист с цифрой «17» и на нем крупно вывел: «Железкин». Потом протянул руку Цыганкову: — Будем считать, что наше знакомство состоялось, товарищ секретарь.
Если вы не были в полете, вы не знаете, что такое высота! Чудесное, непередаваемое чувство охватывает пилота, когда его машина, оторвавшись от земли, с ревом устремляется в голубое небо. Сколько радости испытывает человек за штурвалом! Вот он потянул ручку управления на себя, и зазвенел истребитель, как туго натянутая струна. Острые ребра серебристых крыльев разрезали попавшее на пути облачко. И уж ничего нет вокруг: ни красных кирпичных домиков авиационного городка, ни сереющих на снежном покрове деревень, ни темных лесных массивов у подножья гор.
Некоторое время еще плывет синяя линия горного хребта. Над самой высокой вершиной поблескивает солнце, там небо ясное и чистое. Но слева от хребта стелется серое покрывало туч, и туда направляет летчик машину. Вот острый нос истребителя, окруженный едва заметным сиянием от бешено вращающегося винта, коснулся туч, и сразу же к стеклам кабины придвинулась непроницаемая пелена. Только приборы ведут теперь летчика вперед. Но, пробив многометровый слой облаков, истребитель снова вырывается к солнцу, над кабиной опять голубеет небо, а в стороне, отливая синевой вечного снега, — остроголовые вершины хребта. Далеко внизу лежит земля, исполосованная ломаными линиями дорог, усеянная темными массивами лесов, прорезанная сверкающими полосками бурливых рек. Одно лишь небо, и раздольное и широкое, осталось на долю летчика.
Ровно и ободряюще гудит мотор. Но вот резкое движение ручки управления, и остроносый истребитель послушно срывается в крутое пике. Летчик ощущает, как неведомая сила прижимает его к спинке сиденья. Нарисовав в небе невидимую дугу, он выводит истребитель из пикирования в линию горизонтального полета, и взору предстает заснеженная земля. Она будет мчаться навстречу снижающемуся самолету, смутная и неясная в своих очертаниях. Разве можно рассказать о том, как свистит за фонарем кабины ветер и мимо белыми хлопьями проносятся обрывки облаков. Нет, не может летчик говорить о высоте равнодушно, ему хочется петь это слово!
В это погожее морозное утро Сергей Степанович Мочалов, стоя у плоскости учебно-тренировочного истребителя, испытывал особенное волнение. Рядом расхаживал подполковник Земцов.
Накануне у командира полка выдался свободный вечер. Он сходил в баню и люто попарился с березовым веником. Потом хорошо выспался и плотно позавтракал.
Полет для Земцова на самом деле предстоял ничем не примечательный: проверить технику пилотирования у нового командира эскадрильи. Сидя в задней кабине двухместного самолета, Земцов должен был наблюдать за тем, как поведет Мочалов машину на взлет, как выполнит круг над аэродромом, а потом «бочки», «штопор» и виражи в пилотажной зоне.
— Как вы думаете, майор, — допекал Земцов Мочалова, вспоминая свой добротный завтрак, — отчего перед полетами стакан кофе бодрит больше, чем чай? Витамины он, что ли, содержит какие?
— Я что-то не замечал, товарищ подполковник, — рассеянно отвечал Мочалов и думал про себя: «Чего пристал старик со своими витаминами? Откуда вдруг в кофе витамины? Чего доброго, так и женьшень в кофе обнаружит».
Механик доложил командиру части о готовности самолета. Все рассчитано, продумано заранее. Капитан Ефимков, назначенный Земцовым руководить учебными полетами, даст разрешение взлететь и…
Все рассчитано и предусмотрено, но почему Мочалов не может отделаться от волнения? Первый полет в новой части, на глазах у новых подчиненных, разве будешь спокоен перед ним! Мочалов в эти оставшиеся минуты чувствовал себя так робко, как много лет назад в авиашколе, когда сам, без инструктора, первый раз в жизни поднял машину в небе. Мочалову кажется: подполковник Земцов внимательно наблюдает за ним и в глазах под лохматыми крыльями бровей таится усмешка. Словно хочет сказать подполковник: «Ну что, волнуешься? Я-то знаю. Старого воробья на мякине не проведешь».
Стрелка на часах пробежала восемь минут.
— Пора в кабину, — приказывает Земцов.
Мочалов быстро надевает парашют, с силой застегивает лямки, взбирается на скользкое от инея крыло. Земцов залезает в самолет быстрее, увереннее, хотя он и не так ловок. В кабине Мочалов осматривается. Взгляд привычно щупает приборную доску, не задерживаясь на спрятанных под стеклами стрелках. Все в порядке. Мочалову прекрасно знаком каждый прибор, каждый рычажок, закрыть глаза, и кабина будет помниться так же ярко, как стоит она сейчас перед его взглядом. Он быстро настраивает радиостанцию, смотрит на часы. По расчетному времени выруливать еще через пять минут.
