— И откуда такая ретивость? — улыбнулась Галина Сергеевна.

Кузьма только головой встряхнул.

— Не отвлекай, Галю. Мне сегодня положено на уровне быть. — Натягивая на правую ногу тесноватый сапог, Кузьма Петрович неожиданно задумался: — Вот и отдаю эскадрилью под командование другого, — произнес он с неожиданной грустью, — вот и не стал комэском. Не дорос! Академию не прошел! — Кузьма Петрович закряхтел и рывком поднял голенище сапога. Галина Сергеевна складывала в это время в портфель ученические тетради. Она пристально посмотрела на мужа и, ничего не сказав, вздохнула. Кузьма встал, подошел к ней.

— Не надо грустить, — сказал он мягко, — ведь не кого-нибудь к нам комэском назначили, а Сережу. Тут нельзя давать отдушину самолюбию.

Галина взъерошила его короткие волосы, улыбнулась.

— Узнаю тебя, Кузя. Разве в этой голове может зародиться тщеславие!

…Это было утром. А сейчас Кузьма Петрович Ефимков стоит перед Мочаловым, выпрямившись, высоко вскинув голову. За его спиной — строй. Вытянувшись в одну шеренгу, замерли летчики, техники, механики.

— Здравствуйте, товарищи! — произносит Мочалов уставное приветствие, и глаза его беспокойно скользят по лицам.

— Здра-вия же-ла-ем, товарищ майор! — по слогам чеканит строй.

— Вольно! — успокаиваясь, командует Сергей.

— Вольно! — подхватывает гулким басом Ефимков.

В сопровождении Ефимкова Мочалов медленно обходит строй. Первое знакомство с подчиненными! Десятки глаз устремлены сейчас на Сергея, он хорошо это знает, потому что и сам, бывало, встречал таким же пытливым взглядом каждого нового командира. Мочалов старается запомнить каждого летчика и техника. На правом фланге его внимание привлек высокий лейтенант. На худощавом, тщательно выбритом юношеском лице зеленоватые глаза горели бойким огоньком и нисколько не дрогнули, встретившись с внимательным взглядом Мочалова — наоборот, чуть расширились и засверкали, словно хотели спросить озорно, с дерзинкой: «Ну как, товарищ майор?» И Сергей ощутил, губы у него опять шевельнулись, но не от волнения, от улыбки. Серые глаза Мочалова остались спокойными, и юноша-лейтенант, видать, тоже прочитал в них невысказанный ответ: «Я-то ничего, а вот вы?», потому что вдруг не выдержал и заморгал чаще. Нет, он определенно понравился Сергею. У Мочалова, всегда любившего в летчике подтянутость и опрятность, вызвали одобрение и ярко начищенные сапоги летчика и сверкающие пуговицы ладной шинели. Он невольно придержал шаг.

— Ваша фамилия?

— Лейтенант Пальчиков.

Сергей сразу вспомнил: он уже видел этого офицера в кабинете командира полка — Земцов отчитывал его за плохо выполненную посадку.

— Выправка у вас отличная, — заметил Мочалов, — а как с посадками? Больше не мажете?

— «Посредственно», товарищ майор, — смущенно доложил лейтенант.

— Не слишком блестяще… Буду ждать от вас большего, запомните… — Сергей двинулся дальше. На левом фланге Мочалов бегло осмотрел замыкающего. Небольшого роста лейтенант сначала ничем не обратил на себя внимания. Карие глаза из-под редких броней смотрели как-то равнодушно. Казалось, все происходящее — и построение и прием новым командиром эскадрильи — было для него делом скучным. Над верхней упрямо вздернутой губой проросла жесткая рыжеватая щетина. Вероятно, лейтенант вообще редко брился, если пришел на построение в таком виде. «Неопрятность», — отметил про себя Мочалов.

— Фамилия?

— Лейтенант Спицын.

— Вот как! — майор усмехнулся. — Слышал уже вашу фамилию. Хвалили вас за технику пилотирования. Тем более досадно, что вы в таком виде становитесь в строй. Разве не было времени побриться?

— Я вчера дежурил на аэродроме и только сменился, — ответил Спицын и покраснел.

— С вами еще кто-нибудь дежурил?

— Лейтенант Пальчиков.

— Почему же он успел побриться?

Круто повернувшись, Мочалов снова пошел к правому флангу. Не доходя до правофлангового, остановился.

— Товарищи летчики и техники! — заговорил он, заметно волнуясь. — С сегодняшнего дня вам предстоит служить под моим командованием. Впереди большие дела. Я не стану много о них говорить. Эти дела требуют и от меня и от вас одного — честного служения Родине. Буду перед вами откровенен: я никогда еще не командовал эскадрильей. Был рядовым летчиком, окончил академию — вот и все. Мне, наверное, будет трудно на первых порах. Без вашей помощи и поддержки я бессилен. У нас в армии принято считать, что успех командира — это успех его подразделения. Эскадрилья — большой коллектив. И если этот коллектив поймет своего командира, поможет ему — значит, и дела у нас пойдут успешно. И за первое место будем драться. Так, что ли, товарищи? — Мочалов оглядел строй. Увидел — у многих потеплели лица. Даже получивший замечание Спицын и тот улыбнулся. — Товарищ капитан, — обратился майор к Ефимкову, — уведите личный состав!

Кузьма выпрямился так, что заскрипели ремни, и зычно скомандовал:

— Равняйсь!

Через минуту снег переливчато запел под ногами летчиков и техников.

На первом этаже серого каменного здания, рядом с учебным классом тактики, небольшая комната с прибитой на двери дощечкой. Крупными прямоугольными буквами на дощечке было выведено: «Капитан Ефимков». А сегодня вечером Сергей Степанович прочитал: «Майор Мочалов». Кузьма Петрович, шагавший позади, усмехнулся.

— Наш писарь Сеничкин отличается похвальной оперативностью…

Сергей уловил в этой фразе грустные нотки и поспешил направить разговор на другое.

— Вы сегодня кого вызвали на беседу? — спросил он.

— Лейтенанта Карпова и старшего лейтенанта Цыганкова, командира звена. Больше никого не надо, товарищ майор?

— Достаточно.

В комнате три стола. Один — командира, за другим сидит высокий, подстриженный под бокс адъютант Нефедов, а за третьим — летчики. Здесь они заполняют полетные листы, оформляют записи о воздушных стрельбах. В их отсутствие за третий столик обычно садится писарь эскадрильи старший сержант Сеничкин.

Того, кто привык представлять писаря в образе рассеянного, суетящегося, вечно что-то подсчитывающего и прикидывающего человека, Сеничкин непременно удивит. Он высок ростом и богатырски широк в плечах. Своей армейской форме он умеет придать франтоватый вид. Гимнастерка и брюки у него всегда безукоризненно отглажены, а подворотничок может поспорить с белизной ровных крепких зубов старшего сержанта. Выправка у Сеничкина такова, что его с полным основанием можно было бы изображать на плакатах в помощь молодым солдатам, обучающимся приветствовать, ходить в строю, обращаться с оружием. Справедливо однажды заметил Ефимков, оценивая внешний вид подчиненного: «Быть бы вам, Сеничкин, старшиной, а не писарем». Но и писарь Сеничкин отменный. Он всегда готов дать любую справку, уточнить любую цифру.

— Сеничкин, сколько налетал вчера Спицын? — спросит, бывало, Ефимков.

Зашуршит бумага, и минуту спустя, а то и меньше, раздается громкий ответ:

— Один час пять минут, товарищ капитан.

— Сколько пробоин сделал в конусе Карпов?

И писарь на память называет число.

В гарнизонной футбольной команде Сеничкин незаменимый центр защиты, а в художественной самодеятельности — непревзойденный исполнитель частушек.

При появлении нового командира старший сержант Сеничкин вскочил, с грохотом отодвинув табурет.

— Садитесь, — кивнул Мочалов.

Сеничкин быстро собрал готовальню, разбросанные цветные карандаши и попросил разрешения пойти в клуб на репетицию. Правда, репетиция начиналась еще через час, но писарь подумал, что своим присутствием может обременить командира. Мочалов попросил у Сеничкина летные книжки Карпова и Цыганкова и разрешил идти.

Оставшись с Ефимковым, Мочалов подробно расспросил его, как летают Карпов и Цыганков, что им хорошо и что труднее дается в технике пилотирования.

Первым пришел лейтенант Карпов. Он был среднего-роста с усиками и подвижными темными глазами на обветренном лице. В разговоре лейтенант производил впечатление человека застенчивого и немногословного. Беседа Мочалова и Карпова вначале состояла из коротких вопросов и ответов: где родился, какое образование, где отец и мать.