Однажды Степкин где-то выкопал порыжевшую от времени, изданную еще в дореволюционные годы книжонку, где писалось о том, какую пищу должны употреблять оперные певцы, и решительно сказал девушке:

— Шутки в сторону, Наташенька. Нужно дорожить своим голосом. Завтра же перехожу на строгую диету.

— Но ведь диета предписана для теноров, а у вас, Игорь, баритон.

Давно уже не хохотала Наташа так звонко и неудержимо. Трепетали от смеха тонкие губы, даже родинка над верхней губой вздрагивала. А самоуверенному Степкину именно тогда показался иным по смыслу устремленный на него взгляд девушки. «Нравлюсь», — решил Игорь.

Сейчас, на поле Тушинского аэродрома, он держал Наташу за локоть, больше заглядывая ей в лицо, чем в небо.

А Наташа совсем забыла про Степкина. Она, не отрываясь, смотрела вверх. Ее увлекла картина воздушного праздника. Как зачарованная следила Наташа за стремительными перемещениями пятерки спортивных самолетов, выполнявших групповой пилотаж. Вытягивая вверх тонкие смуглые руки, бурно аплодировала она, когда на голубом фоне неба легкокрылые «ПО-2» построили гигантскую пятиконечную звезду. Медленно и величаво проплыла звезда над полем Тушинского аэродрома, провожаемая восхищенными взглядами москвичей. А после этого другие спортивные самолеты прошли в вышине строем, образуя слова «Слава СССР». За ними выполняла пилотаж пятерка реактивных истребителей. Потом проплыли большие четырехмоторные бомбардировщики, сверкнув белизной широких крыльев. И вот, наконец, диктор объявил:

— Колонну реактивных истребителей ведет подполковник Мочалов.

Стоявший рядом с Наташей усатый старичок с орденом Ленина на пиджаке улыбнулся:

— Люблю воздушные парады — на них молодеешь!

Наташа почувствовала, что волнуется. В этой колонне третье звено будет вести ее Боря. Прищурив глаза от солнца, еще выше подняла она голову, потому что ожидала увидеть самолеты высоко в небе. Но ошиблась. Низко, почти над самой головой промелькнуло первое звено реактивных истребителей. Самолеты бесшумно скользнули вперед, отбрасывая легкие тени. А секунду спустя обрушился на землю могучий рев двигателей, отставший от скорости полета.

За первым звеном пронеслось второе, затем третье. Наташа успела выделить в нем ведущего. «Боря!» — прошептала она, теряя машину из виду. И, конечно же, девушке показалось, что третье звено пролетело лучше всех остальных. Иначе быть не могло!

А воздушный парад продолжался. В вышине теперь распускались белые куполы парашютов. Это мастера спорта, совершавшие групповой прыжок, спускались на землю под аплодисменты зрителей. Потом, гудя моторами, проплыли над полем тяжелые, медлительные транспортные самолеты, и было видно, как из распахнутых люков выбрасываются парашютисты. Синие, красные, желтые шелковые куполы возникли над аэродромом, и было их так много, что небо стало на минуту разноцветным. Зрители горячо зааплодировали этому многочисленному парашютному десанту. Рослые, загорелые, приземлялись солдаты и офицеры, быстро управлялись с парашютами и вскакивали на ноги.

Равномерно стрекоча винтами, появились похожие на кубики вертолеты. Они смешно застыли в воздухе и вдруг все разом стали опускаться вниз. И снова оркестры и аплодисменты заглушили все кругом. Степкин легонько зевнул и, коснувшись Наташиной руки, сказал:

— Самолеты и вертолеты еще так-сяк, а парашютисты меня не интересуют. На завтра у меня два билета в театр. Пойдете?

Она обернулась и отрицательно покачала головой.

— Не могу, Игорь, честное слово, не могу. Вы не сердитесь. Я жду гостя.

— Это того самого старшего лейтенанта? — спокойно спросил Степкин. — Он что — родственник вам?

— Нет, не родственник, — покраснев, ответила Наташа, — он мой жених.

И опять раскатились над полем медным звоном оркестры, опять появились в небе машины, опять аплодировала им вместе со всеми Наташа. И пожалуй, был в этом людском море зрителей только один человек, которому совершенно не хотелось улыбаться, — Наташин спутник Игорь Степкин.

…Ласковый и безветренный пришел в этот праздник вечер. Наташа стояла на балконе. Отсюда хорошо видна была панорама одной из самых оживленных улиц Москвы. Вдоль ровных цепочек фонарей, сверкая красными и зелеными огоньками, мчались «зисы», «победы» и троллейбусы, переполненные пассажирами, непрерывным потоком стекались к площади празднично одетые москвичи. Наташа скучала. Двоюродная сестра Виктория и соседи по квартире ушли гулять. Они звали Наташу, но она отказалась. В душе оставалась смутная надежда, что Борис все же успеет после парада приехать на вечер в Москву. Она бы пошла тогда с ним вместе по этой же самой улице, и ей бы, конечно, хотелось, чтобы каждый москвич, видя Бориса, знал, что именно он провел сегодня в колонне реактивных истребителей третье звено.

В передней раздался продолжительный звонок. «Боря!» — обрадованно решила Наташа и бросилась открывать. Рывком распахнула девушка дверь и разочарованно отступила. Нет, это был не Борис. На пороге стоял плечистый офицер в авиационной форме с огромным букетом нарциссов. Наташа сейчас же узнала его.

— Товарищ Железкин!

— Я самый. Не забыли, значит.

— Как же можно, — радостно засмеялась Наташа, — когда я работала в библиотеке, вы единственный называли меня Натальей Семеновной. Но вы тогда старшиной были или старшим сержантом, а сейчас офицер.

— Так ведь годы прошли…

— Однако, чего мы здесь стоим. Идемте в квартиру.

Железкин следом за девушкой вошел в комнату.

— С праздником, Наталья Семеновна, — произнес он хрипловато, — поручил мой командир Борис Леонтьевич передать вам этот букет и письмецо. Сам он не смог приехать.

— Спасибо. Большое, большое спасибо, — откликнулась Наташа и приняла из его рук букет.

Девушка быстро вскрыла конверт. Там лежала записка с просьбой быть завтра дома в шесть вечера, чтобы вместе пойти в театр.

— Что же вы стоите? — пробежав записку, обратилась Наташа к технику. — Садитесь.

— Благодарю, не тревожьтесь, — остановил ее Железкин. — Мне пора на электричку. Что передать Борису Леонтьевичу?

— Передайте, что я очень рада, что буду ждать.

Проводив Железкина, Наташа возвратилась в комнату. Прижав к груди букет, она закружилась с ним по комнате. Остановилась у зеркала и, увидев в нем свои широко раскрытые сияющие радостью глаза, повторила последнюю строчку короткой записки:

И ей стало приятно от мысли, что есть на большой нашей земле человек, который ставит в конце каждой записочки короткое, но такое значительное, полное глубокого смысла слово «твой».

Был жаркий, ясный день. С девяти часов утра бродили Мочалов и Ефимков по Москве. Заходили в ГУМ, там Кузьма купил Галине Сергеевне несколько обновок, съездили на Ленинские горы, в университет, где Кузьма надеялся повидать своего старого знакомого, летчика Панкратова, который после ранения ушел в запас и теперь заканчивал филологический факультет. Но там им сообщили, что Панкратова нет в Москве, и они возвратились в центр.

Беседа не вязалась. Сергей думал о Нине. Отсюда, от Арбата, по которому они шли, несколько минут ходьбы до ее дома. Что она делает сейчас? Дома ли? Мысль о том, хочет ли он ее видеть, еще не пришла в голову, он просто думал о Нине упорно, настойчиво, с какой-то тяжелой мучительностью и не мог от этих дум избавиться. То ему казалось, что если он зайдет, то застанет ее в тоске и слезах, то думалось, что Нина вышла замуж за того инженера, о котором писала ему в письме. Острая боль перехватывала горло, и кровь начинала бунтовать в висках. «К черту», — обрывал себя Мочалов, рассеянно глядел на пестрые вывески магазинов, на продавцов газированной воды в белых фартуках, на бесконечный поток автомобилей, на шагавшего рядом Ефимкова. Но проходила боль, и опять думалось о той, первой Нине, которая может тосковать по нему, смутно надеясь на встречу.

Ефимков остановился и достал из кармана платок.