А через год с небольшим после кончины И.В. Сталина Постановлением ЦК КПСС от 7 декабря 1955 года был объявлен закрытый конкурс сначала на текст, а потом и на музыку нового гимна.

В уютных коттеджах в «Рузы» на полмесяца поселились А. Бабаджанян, Д. Кабалевский, Б. Мокроусов, К. Молчанов, Д. Покрасс, Г. Свиридов, В. Соловьев-Седой, А. Хачатурян, Т. Хренников, Д. Шостакович, Р. Щедрин, А. Эшпай, другие — все лучшие композиторы. Разместили в таких же царских условиях — по коттеджу на брата — и поэтов: Р. Гамзатова, Н. Доризо, Е. Долматовского, А. Жарова, Н. Заболоцкого, М. Исаковского, А. Твардовского, М. Светлова, А. Фатьянова…

«Лучшие из лучших», все с творческими идеями и с невероятным, вдохновенным рвением — гимн Родины создают! — были в приподнятом состоянии духа. Но комиссия отклоняла вариант за вариантом. Идея принудительного авторства быстро была исчерпана. Творческая группа посещала бильярд, каталась на лодках, шумела у ночного костра около двух недель своего проживания в ДТК — доме творчества композиторов. Родилось уже и двустишие:

Гимн на музыку Бабаева и текст Фатьянова «Слава земле трудовой» был напечатан в «Правде» в 1958 году. Его отклонили, как и произведения их коллег на эту тему.

Как-то приостановились на исправленном варианте «Широка страна моя родная».

Потом — на гимне Свиридова и Твардовского.

Так и осталось совместное проживание поэтов и композиторов в Рузе сладкой сказкой, веселым банкетом, шумным отдыхом, фейерверком смелых острот.

А гимн звучал прежний, сначала без слов, а после — со слегка отредактированным текстом тех же литераторов: Сергея Михалкова и Гарольда Эль-Регистана… Слова вроде «Нас вырастил Сталин на верность народу» были заменены на более подходящие ко времени, и вскоре забыты.

«Лучшие из лучших» захаживали в «Мокроусовку» и по традиции оставляли в ней свои гонорары.

Плыли облака над Старой Рузой, заволакивали синее небо нежной дымкой летнего марева, на другом берегу речушки Рузы пионеры играли в волейбол и слышались звуки ударов мяча, переливались на ветру серебристые стрекозы…

Члены авторитетной комиссии никак не могли прийти к окончательному решению. Наконец оно было найдено: оставить музыку Александрова, переделать только слова.

Был предложен и плюралистический выход: оставить в конкурсе только самых-самых знаменитых поэтов и «взять» у каждого по четверостишию. Поэты растерялись. Исаковский, Твардовский, по строчке у остальных — что это получится?.. Александр Трифонович об этом шутил: «всемером петуха зарезать» хотят… То был уже 1960 год, «середина» задуманного конкурса, который так и закончился ничем.

Чиновника можно понять: поэты народ непредсказуемый. Натвори он чего — и что делать с автором Государственного гимна? Если это группа авторов, то в таком случае уже можно говорить о паршивой овце, которая все стадо портит. Второе: в случае, если останется в авторах один С. Михалков, то народ не поймет. Люди будут говорить, что у нас гимны пишут баснописцы, а от великого до смешного, как говорено, один шаг. Третье: Союз многонационален, а где же авторы из нацменов? Тут и сгодился малоизвестный Регистан.

Все эта гимническая история, напоминаем, закончилась уже в шестидесятом году, когда Фатьянова не было в живых.

А пока вернемся в 1959 год — последний земной год «певчего избранника» России.

В одном из герценских флигелей Литинститута в те давно прошедшие годы размещался Литфонд. Ближе к маю в его угловатом коридоре стоял дым коромыслом и витали предчувствия Ялты, Коктебеля, Малеевки, Переделкина, Голицына, Тбилиси…

Поспешала в литинститутский сквер и Галина Николаевна, молодая цветущая женщина, жена-секретарь Фатьянова и импресарио. Еще с зимы лежало в Литфонде заявление Фатьянова на семейную путевку в Коктебель, куда по традиции отправлялись они каждое лето. Выезд планировался скорый, чемоданы были собраны, «победа» вымыта, дети — нетерпеливы перед фантастическим путешествием по украинской стороне. Оставались пустяки — выстоять очередь за такими же завтрашними курортниками и заплатить деньги, которые плотной стопочкой лежали в ридикюле Галины Николаевны.

Однако в выкупе путевки ей было односложно отказано. Она растерянно покрутилась в коридоре, позаглядывала в соседние двери, потопталась в нерешительности у доски объявлений.

— А вы знаете, что Фатьянова исключили из союза за моральное разложение? И нам пришло постановление, — Сообщила ей строгая чиновница. Она со значитением помолчала и добавила: — Путевку Фатьянову продать не можем.

Галине Николаевне стало обидно и за обманутые надежды, и за собственное унижение, и за клевету на ее мужа.

— Да? — Гордо сказала она. — Это моральное разложение, когда человек поет вместе с народом свои песни? — Она улыбнулась своей незабываемой широкой улыбкой. — Ну так вот: мы поедем в Коктебель и вместе будем разлагать ваших писателей!

И они уехали «дикими».

И «разлагали» писателей всей своей дружной семьей. Их любили все горничные и официантки, дворники и шоферы. Дружно, шумно впархивали Фатьяновы в столовую и усаживались за свой, «прирученный» годами столик. Тогда за соседними столами шла оживленная дискуссия о шортах, ее сопровождали остроты и каламбуры. Руководитель Союза писателей и автор гимна Советского Союза Сергей Михалков отдал специальное распоряжение на высшем уровне: в шортах столовую не посещать. Отчего-то это очень веселило отдыхающих. Ведь они усаживались за обеденный стол, буквально вынырнув из воды: столовая стояла на самом берегу моря. Алексей Иванович не входил тогда в состав Союза и находился в более выгодным положении. Он и его семья могли нарушить приказ непотопляемого писательского пастыря, не задумываясь о могущих быть тяжелыми последствиях.

Фатьянова исключали из Союза и восстанавливали многократно.

Вот типичная штрафная ситуация: он в центре внимания, он читает свои стихи и поет свои песни. Присутствующие не могут оставаться только слушателями и подпевают ему. Время близится к вечеру. Становится темно.

И кто-то звонит в милицию — нарушение общественного порядка.

Он любил компании, любил общаться, любил посидеть заполночь, почитать стихи дорогих ему поэтов так, как чувствует их только он один. Часто посиделки эти случались в гостиницах. Кто-то приезжал, например, в Москву, и столичные писатели приходили поприветствовать своего коллегу и друга. А уж если сам Фатьянов выезжал в другой город, в его номере собирались не только знакомые. Писатели, актеры, исполнители, просто зрители с концерта, их родственники, соседи, кто только не приходил пообщаться с поэтом! «Шуметь» можно было в номерах только до двадцати трех часов. Потом приходил дежурный:

— Прошу гостей покинуть помещение гостиницы….

Известен анекдотичный случай, немало говорящий о характере Фатьянова.

В Москву приехал ленинградский гость, композитор Модест Ефимович Табачников. Автор музыки к песням «Давай, закурим», «У Черного моря», «Ленинградские мосты», Табачников остановился в гостинице «Савой», что неподалеку от «Детского мира».

Итак, к Табачникову в номер пришли все его московские друзья, в том числе Фатьянов. И, конечно, он читал стихи своим хорошо поставленным, зычным голосом, и хорошо пел песни «Давай, закурим», и «У Черного моря», и другие. Дежурная несколько раз высказала недовольство, предложила посторонним оставить гостиницу, но ее совета не послушались. Наконец, пришел милиционер с намерением «прекратить безобразие». Едва завидев серый мундир, Алексей Иванович воскликнул с интонациями трагика:

— Я — депутат Верховного Совета и неприкосновенная личность! Оставьте нас!