Это была настоящая любовь, скрепленная страданием и расставаниями. Тревожными фронтовыми ночами, серыми днями, небритый, уставший от набрякших от грязи сапог и бессменной шинели, он припоминал с благодарностью те короткие летние часы. Кружилась голова от той радости, что она тосковала о нем, разыскала его в полудеревенской Ивантеевке, не пожалела дорогих туфелек, которые совсем испортились от дорожного щебня. Казалось, точеная балерина на сцене и его теплая, родная Галя — два разных человека, по-разному умеющие жить и любить. Со схожим чувством благодарности многими десятилетиями позже биограф Алексея Фатьянова Татьяна Малышева разыскала Галину. Она приехала в Ленинград, пришла в ее дом, позвонила. Но постаревшая балерина не захотела ее впустить, не пожелала говорить, и предпочла остаться неузнанной. Конечно, она осталась по-своему права.

К середине сентября войсковое подразделение, в которое был зачислен рядовой Фатьянов, вошло в состав Шестой гвардейской танковой армии Второго Украинского фронта. Ее части стояли в Ивантеевке, Нижнем Новгороде, Днепропетровске…

Пришло время — бойцов и технику погрузили в эшелон, который двинулся к фронту. Теперь время шло быстро, отсчитывая километры, как секунды. Скоро они высадились в Днепропетровске, где некоторое время стояли в вч 05916. Были по пути и другие воинские части, да они не задерживались в памяти из-за краткого в них пребывания.

Рядовой Фатьянов получил приказ принять на себя обязанности фронтового корреспондента 6-й гвардейской Танковой армии. В редакции армейской газеты «На разгром врага» ему выдали «лейку», планшет, набор карандашей. Там же ему в знак благодарности за песни дали новенькую офицерскую форму «п/ш», что значит — полушерстяная. Это было, несомненно, вольностью для рядового. Но в песенном искусстве Фатьянов давно уже не был рядовым. Неважно, что во всю мощь аршинного плеча лежали солдатские погоны. Переступив европейскую границу, он сфотографировался на свою лейку в красивой форме, с щегольски выгнутой в зубах «козьей ножкой». Классический фронтовой корреспондент: лейка, планшет, козья ножка…

По двадцати-тридцати километров в день войска продвигались маршем вперед…

Непрестанно шли и затяжные дожди европейской осени 1944 года. Венгерская равнина раскисла. Танки и самоходки разворачивали за собою пласты жирной грязи. Вдоль лесных дорог стояли гигантские грибы, никем не собранные, пропитанные дождем. Зажиточные господские усадьбы смотрелись сиротливо, заброшенно, их пожилые владельцы, свекры-господари — подавленно. В погребах провисали копченые окорока и слоился пересыпанный красным перцем шпиг. Венгры неприветливо встречали русских, не совали им с улыбкой домашних гостинцев. Всем надоела война. Хозяйки в белых фартуках запирали ворота и жестко смотрели из-за коротких занавесок своих коттеджей вслед уползающим в распутицу танкам. Их лица казались Алексею некрасивыми.

Уже в середине октября 1944 года Второй Украинский фронт через Румынию вышел к границам Венгрии и Югославии. Южнее, по румыно-югославской границе, развернул свои войска Третий Украинский. Часть боевых сил Второго Украинского фронта уже вышла на подступы к Будапешту. Военные чувствовали, что впереди — кровопролитная битва за Венгрию, мужчины которой воевали на стороне гитлеровской Германии.

Советские танки уже двигались от города Дебренеца к озеру Веленце.

Озера Балатон и Веленце вместе с перешейком между ними были укреплены знаменитой линией Маргариты. Подступы к линии Маргариты — испещрены сетью каналов и водохранилищ, которые по причине мягкой зимы не замерзали еще в декабре. Этот оборонительный рубеж протяженностью сто десять километров, обращенный фронтом на юго-восток, противостоял нашим войскам. Чтобы обойти Будапешт с запада, не было иного пути — только через этот ощетинившийся огнем перешеек.

Стихотворение «Вчерашний бой» стало тогда своеобразным газетным репортажем.

Полуторка прыгала по кочкам обочины в хвосте бронеколонны. В ней размещалась походная типография и редакция армейской газеты.

Алексей перемещался на головных машинах. Он жил этими непролазными серыми буднями, считая, что должен видеть происходящее сам, сам должен участвовать. Готовые фронтовые репортажи и очерки он передавал в редакцию ежедневно, а иногда и чаще.

Армии же, подошедшие к Будапешту с востока и юго-востока вели смертельные, многотрудные бои.

Военачальники знали, что если, ложась костьми, не выйти в тыл будапештской группировке гитлеровцев, то те смогут мобилизовать для обороны новые силы и средства, а это грозит нам еще большими потерями.

Через пару дней после занятия нашими войсками обороны началась их перегруппировка. Офицерам стало ясно: удар нацелен на главный оборонительный узел, город Секешфехервар. Бои за него позже войдут в историю той войны, как одни из самых кровопролитных.

Вероятно, Фатьянов видел ту знаменитую артподготовку, о которой один из пленных венгерских офицеров рассказывал: «…снаряды ложились один около другого. Позднее налетели русские самолеты — это был сплошной ад, нельзя было высунуть носа…». Плотность огня тогда была такова, что каждый залп уничтожал все живое на линии в шесть километров — вал огня прокатился через линию Маргариты. Семь с половиной тонн снарядов выпустили советские пушки, но гул разрывов не прекратился — «работали» штурмовая и бомбардировочная авиация. Слышался стрекот бьющих по нашим самолетам «эрликонов». Авиационные офицеры с НП хрипло выкрикивали в микрофоны корректировочные команды. Разрозненные гитлеровские части отступали в направлении Секешфехервара, как и предполагало командование.

Можно представить, как горячили эти бои юношеское беззрассудство Фатьянова, и что репортерская работа отошла в тыл, на запасные позиции! Как хотелось ему даже ценой собственной жизни доказать себе, друзьям и Отечеству, всем живым и мертвым, что он не поэт, не артист, а в первую очередь — воин. Шли сообщения, что какие-то подразделения Третьего Украинского вошли в пригород Секешфехервара, и захваченные ими немецкие орудия уже бьют по врагу, что город защищают три танковые и одна пехотная дивизии немцев с поддержкой двух дивизий венгерской пехоты…

И советские войска вошли в город в ночь католического Рождества. В костелах шла праздничная месса, но мало было молящихся. Те, кто остались дома, с вечера не решались подкрасться к рождественским индейкам. Они так и оставались в остывших печах, а жители города — молились по темным углам и дрожали от страха. В ту ночь в небе не видны были звезды. Из-за сплошного огня оно становилось белым, как днем. Старые набожные венгры догадывались, что просто так в святую ночь не могло быть такого ада. Значит, в чем-то они провинились перед Младенцем Христом…

Автоматчик Алексей Фатьянов был в самом первом советском танке, ворвавшемся в город. Здесь он получил пулевое ранение, после чего — направление на перевязку, медаль «За отвагу» и десятисуточный отпуск домой.

На Киевском вокзале Москвы шел новогодний снег. Голос дикторши был ровен и мелодичен, как в мирное время. Мягкий снег сыпался на рельсы, убеляя и уравнивая все кругом. Близкое предчувствие победы переполняло спешащих к вагонам людей. Могло бы показаться, что нет войны, и снова начинается жизнь вместе с наступившим 1945 годом, сулящим мир. Но все пассажиры вокзала были мужчины, и серые их шинели красили праздничные дни в цвет военного пороха. Алексей шел по перрону в сопровождении племянницы Ии, крепко вцепившейся в рукав его шинели. Ей было трудно оторваться от Алеши, который хоть ненадолго скрасил их с матерью жизнь. Теплые влажные глаза, глаза беременной женщины, смотрели на него с тоской и лаской. Отец будущего ребенка оказался из армейских ловеласов и оставил Ию. Дядя, единственный мужчина в их семье, снова уезжал на фронт. Алексей подбадривал ее, шутил, обещал вернуться и понянчить «внучка». Ие становилось радостней от его привычного с детства сильного голоса.