— Борис, ты любишь полных женщин. Какая красивая у меня теща — женись на ней!
Мокроусов отшучивался:
— Я бы рад, Алексей. Но если я женюсь на Анне Николаевне, я автоматически стану твоим папой. А эта вакансия у тебя занята Василием Палычем!
Друзья хохотали, Анна Николаевна их по-матерински воспитывала, Галина с Аленкой радовались, что всем хорошо.
На этот раз Борис Андреевич попросил Алексея Ивановича с ним поработать. Оркестровая музыка, которую он написал к спектаклю, мало подходила для сцены деревенских танцев, но сразу «брала» слушателя. Фатьянов прочел пьесу, выслушал музыку… Скоро он предложил три подходящих текста. Так, между шутками-прибаутками, были сложены замечательные песни к спектаклю «Свадьба с приданым»: «Зацветает степь лесами», «На крылечке твоем» и куплеты Коли Курочкина «Хвастать, милая, не стану…».
…В Театр сатиры они пришли с морозца и, набегу снимая пальто, направились прямиком на сцену.
Как некая рябь по воде, прошел среди артистов шепоток о том, что это — то, чего они давно ждут.
Борис Равенских сверился с часами и таинственно улыбнулся.
Два рослых красивых человека прошли к роялю.
Борис Мокроусов сделал проигрыш, во время которого Алексей Фатьянов уже смотрел на зрителей деревенским гоголем — лукаво, добродушно и надменно…
Хвастать, милая, не стану —
Знаю сам, что говорю.
С неба звездочку достану
И на память подарю.
Обо мне все люди скажут:
Сердцем чист и неспесив…
Или я в масштабах ваших
Недостаточно красив?
Актеры замерли — пьеса обретала лицо и оно было лицом Курочкина — Доронина, а никак не наоборот! Герои и персонажи оживали.
Куплеты Курочкина все слушали трижды, и повторяли бы еще, да нужно было исполнить две оставшиеся песни. По три раза слушали и «На крылечке твоем…», и «Зацветает степь лесами…».
Виталий Доронин — незабываемый, редкий актер русской чеховской школы — поздравлял и благодарил соавторов за удачу. Он поклонился Фатьянову с Мокроусовым:
— Вот это — прямое попадание! — Голос его, который запомнили навсегда миллионы людей, таял от сердечных чувств. — Какие же вы!.. Вы титаны! — И отдельно — поклон Фатьянову, с которым раньше не был близко знаком: — Мой поклон тебе — титану!
— Хвастать, милый мой, не стану, — нарочито скромно отвечал Фатьянов.
«Куплеты Курочкина» оказались настолько точным попаданием в самую суть создаваемого актером образа, что не сблизить их не могли.
С того дня подружились Фатьянов с Дорониным.
Прежде работавший в ленинградских театрах Виталий Дмитриевич был старше Алексея, но судьбы их были связаны минувшей войной. Так же, как и Фатьянов, он ездил на полуторке по фронтам с Передвижным фронтовым Московским драматическим театром. Так же, как и Фатьянов, он тяготел от Ленинграда к Москве, к ее изысканной простоте и радушию.
Часто поэт заходил на репетиции и оставался за кулисами до позднего утра. Он дышал театром, этим незабываемым воздухом своей юности. Частенько ноги сами вели их в Дом актера, Дом композитора или ЦДЛ. По дороге Фатьянов вдруг принимался читать стихи, может быть, написанные нынешней ночью. Он верил своим стихам, он отвечал за каждое слово, он видел и слышал то, о чем писал. И все же затаенно выжидал критики. Желая слышать только хорошее, он боялся придирок. Всегда порывистый, открытый, предельно прямой в критике чужих стихов, он, как прилежный школьник, вежливо внимал замечаниям в адрес своих…
Столичные театралы терпеливо ждали премьеры.
И она прошла весной, двенадцатого марта 1950 года. И еще долго билеты на этот популярный спектакль достать было невозможно.
Гардеробщики едва успевали принимать пальто, шляпы и зонтики. Только и говорилось, что новый спектакль — постановка необыкновенная. Не было в ней никакого студийного экспериментаторства — все традиционно в фабуле, костюмах и сценографии. Почему же столько шума было в театральных кругах? Потому что песни сотворили чудо. Молодые актеры играли блестяще, пели сами, песни были чудесны. Похожее сбылось потом в театре на Таганке благодаря песням и сценическим образам Высоцкого…
Через три года после театральной премьеры «Свадьбы с приданым» киностудия имени Горького сняла по спектаклю кинофильм. Красивые песни, простые, как разговор, сразу стали любимыми. Даже сатира здесь звучала без привычной издевки, с легким, добрым, понятным юмором. Простоватый гражданин Курочкину у Доронина был не чужд высоким чувствам. Жениховская самоуверенность Курочкина вызывала у зрителя добрую улыбку. Тогда, как Аркадий Райкин выставлял на смех рядового советского гражданина, обличая в нем простеца и едва ли не психически больного человека. Такого, над которым, вообще-то, грех смеяться — его необходимо лечить.
Здесь тоже царил смех, но врачующий душу — смех любовный. Фатьянов умел использовать разговорные интонации в стихах песен. Они окрашивали привычный мир русского простолюдина в яркие тона, наполняли его жизнь каким-то высоким, поэтичным сознанием. Песни восстанавливали изъязвленный невзгодами народный организм — их можно было петь хором…
Виталий Доронин вскоре после этого спектакля получил Государственную премию СССР за театральную работу. Вера Васильева стала кинозвездой, ее красота входила в эталоны. «Улыбка, как у Веры Васильевой», «глаза, как у Веры Васильевой», «фигура, как у Васильевой» — звучало наивысшей похвалой женской внешности. Владимир Ушаков повторил судьбу своего киногероя, став женихом, а следом — и мужем этой красивейшей женщины страны. Он не сделался знаменитым актером, не получил премий и наград, но этот брак был для него выше всяческих поощрений.
И сады, и поля,
И цветы, и земля,
И глаза голубые,
Такие родные твои,
Не от солнечных дней,
Не от теплых лучей —
Расцветают от нашей
Горячей и светлой любви.
Может быть, в фильме «Свадьба с приданым» и была неправда о жизни колхозников. Но какая может быть правда в искусстве, если оно служит всего лишь воспитанию чувств. Оно — не Истина, а всего лишь вечный путь к ней…
И не сиюминутной правде жизни служило творчество Фатьянова, а вечной красоте чувств, которая одна и может «спасти мир».
Никита
1. «Умоляю, роди сына…»
Говорят, когда рождается сын, Бог дает матери третью руку.
Отец Фатьянов мечтал о наследнике, как любой мужчина, и жену в роддом на этот раз он отправил загодя, помня опыт билльярдной.
Он часто приходил справляться о ее самочувствии, ожидая «начала» под окнами палаты. Галина Николаевна, которая не чувствовала приближения родов, открывала окно и подолгу расспрашивала мужа о домашних делах, о друзьях, об Аленке, по которой скучала. Тревожные дни перед родами — самые тревожные в жизни женщины, казались долгими, как в приполярных широтах. Галина Николаевна уже не боялась дурного исхода, предвещаемого врачами. Первые роды ободрили ее, вселили уверенность. Окрепшая сила материнства была сильнее страха за собственную жизнь. Она не знала: кто в ее чреве беспокойно готовится к появлению на свет. И только молила Бога, чтобы это был мальчик.
Муж писал Галине Николаевне нежные послания в дорогом для нее «фатьяновском» тоне:
«…Умоляю, роди сына, назови Никитой, несмотря на высказывания В.П. С.-Седого назвать Глебом…».
Василий Павлович звонил по нескольку раз на дню и призывал наречь мальчика — если это будет мальчик — Глебом. Но Алексей Иванович уже придумал подходящее имя. Он всерьез опасался, что друг силой авторитета повлияет на жену, и победит. Не на шутку мучимый этой боязнью, он все настойчивее провозглашал в письмах свою волю:
