— Я тебе еще нравлюсь? — шепнула она Мишель на ухо голоском, который совсем не изменился.
— По-моему, Джонатон тебя даже не узнал, — сообщила Мишель Анастасии, когда они отпустили друг друга.
Анастасия посмотрела на себя. Саймон, однако, улыбнулся мне так, как улыбался, когда речь шла о больших деньгах.
— Идемте с нами, — сказал он, в упоении успехом забывая обо всех причинах, по которым нам не следовало этого делать. — Выпьем в «Дурной славе». — И пошел. Анастасия вернулась к нему, их руки сомкнулись естественно, точно захлопнулись дверные створки. Я остался с Мишель. Протянул ей руку, но пальцы наши по обыкновению сцепились, и мы страдали всего лишь полквартала.
То есть почти всю дорогу. Клуб «Дурная слава» находился ниже по переулку, населенному в основном праздными водителями лимузинов и праздношатающимися попрошайками. Знаменитости праздновали в клубе, собирали вокруг себя поклонниц за большими банкетными столами и делали такие заказы по винной карте, будто каждая их вечеря — последняя. «Дурная слава» не работала в дневные часы. Там были под запретом темные очки, а также фотосъемка, сотовые телефоны и искатели талантов без сопровождения самих талантов. Одни считали, что это очень по-лос-анджелесски, другие — что это очень антиголливудски, но все приходили и оставляли следы своих кредиток.
По правде сказать, «Дурная слава» не имела отношения к Лос-Анджелесу и еще меньше — к Сан-Франциско. На стенах висели винтажные плакаты с рекламой отдыха и путешествий, восхвалявшие любые места, кроме здесь, любое время, кроме сейчас. «СКЕГНЕСС [16] ТАКБОДРИТ» — сообщал плакат Британских железных дорог 1908 года, карикатурно изображавший курортный пляж, где скакал несомненно самый веселый старый рыбак во всей Империи. Другие отпуска выглядели экзотичнее. Скажем, получившая солнечный удар ВАЛЕНСИЯ, называвшаяся — в назидание французскому отпускнику-оптимисту примерно 1930 года — JARDIN D'ESPAGNE. [17]И один из самых притягательных — ибо никто не мог внятно перевести на английский надпись, сделанную шрифтом «деко», — гласил: «BATAVIER-LUN GOEDKOOPSTE EN GEMAKKELJKSTE ROUTE GEREGELDE DIENST VOOR UR ACHT EN PASSAGE». [18]Под надписью, раскрашенный черными, зелеными и синими чернилами, плыл пароход, бывший современным году, быть может, в 1915-м. Никто ни разу не смог мне сказать, куда пароход направляется и зачем. Прошло время, и я уже сам не хотел знать, опасаясь, что придется мне найти нового любимчика. Это было существенно: у всех, кто посещал «Дурную славу» хоть сколь-нибудь регулярно, был любимый плакат, любимое место и время, и столики резервировались соответственно. И поскольку я никогда не был стеснен в средствах, пока писал романы, а люди их читали, я был вхож в круги, приближенные к шеф-повару.
Анастасия никогда не была здесь. Пока она складывала в карманы Саймону спичечные коробки, тот рассказывал ей о плакатах — кому из знаменитостей какой нравится и с кем он сам прежде обедал, — но первым метрдотель узнал меня.
— Были в отъезде? — спросил он: в отъезде пребывали завсегдатаи «Дурной славы», оказываясь вне ее стен.
— В отъезде, — сказал я, пожимая плечами, что, как я знал, подтверждало любой таинственный смысл, который люди придавали моим словам. — А вы?
— Всегда здесь.
Саймон вмешался.
— Нам бы хотелось столик, — сказал он. — Столик, чтобы выпить, Марсель. — Затем, оттаскивая Стэси от вазы со спичками, пояснил: — Это писатель Анастасия Лоуренс. И кажется, вы уже знакомы с Джонатоном. Сейчас его представляю я.
— Его романы?
— Его искусство. А Фредерикздесь? — Он имел в виду шеф-повара, владельца заведения, а также, кстати, работ некоторых художников из галереи Саймона.
— Фредерика нет. Столик на троих?
— На четверых, — сказала Мишель. Она снова попыталась втиснуть ладонь в мою. Марсель подвел нас к столику. «СКЕГНЕСС ТАКБОДРИТ».
Анастасия расхохоталась над плакатом. Никогда она не бывала так легкомысленна. Ошалела. А Саймон? Никогда не казался он таким трезвым.
— Поехали в Скегнесс, — предложила Анастасия. — Кто со мной? — Она посмотрела на Саймона.
— Пляжи есть и на Ривьере.
— Но туда не попадешь Британской железной дорогой. Составишь компанию, Мишель? Я была плохой подругой, я знаю. Для меня это такая… такая обуза.
— Ты помолвлена?
— Нет, — сказал Саймон. — С чего ты взяла?
— Обуза, — пояснил я Мишель. — А не узы.
— Но почему нет?
— Саймон считает, что мне лучше закончить роман, — ответила Анастасия, — прежде чем мы подумаем о…
— Не хочу, чтобы она отвлекалась, — сказал Саймон. — Я слишком высоко ценю ее работу, не хочу становиться у нее на пути.
— А я ее увижу, Стэси? — спросила Мишель. — Ты же разрешила прочитать Джонатону.
— Да? — Выходит, Анастасия до сих пор не знала даже об этом. В ее глазах — таких ясных за голубыми контактными линзами — я увидел выражение, которое со временем стало мне знакомо, как моя собственная рука, — слепой безнадежный поиск. — Ты видел?
— Только чуть-чуть, — сообщил нам всем Саймон.
— А ты нет? — спросила Анастасия у Мишель.
— Только Джонатон, — сказал Саймон, глядя на меня. — Я доверяю Джонатону как другу. Я уверен, он больше никому не показывал.
— И что ты… думаешь? — спросила меня Анастасия.
— Я думаю, нам нужно сделать заказ, — перебил Саймон. — Сервис здесь в отсутствие Фредерика совсем не такой, как при нем.
— Джонатону не понравилось… Тебе не понравился мой роман?
— Мне? — спросил я. — Я думаю, это одна из лучших вещей, что мне доводилось читать.
— А что еще ты читал? — спросил Саймон. — Ну, в последнее время?
— Сначала расскажи про мой роман.
— Вряд ли Джонатон…
— Ты очень груба с языком — вот что, наверное, шокировало меня больше всего.
— Ты не поверил, что я так умею?
— Я уже думал, что такого никто не умеет, больше никто. Вероятно, Саймон тебе говорил, что я написал два романа, и с каждой фразой я все меньше верил, что язык вообще способен что-то сказать. Я бросил писать. Но тут появляются «Как пали сильные», и английский встречает достойного противника. Чего бы ты ни умела, оно вернуло мне интерес к книгам.
— Честно? — Она улыбнулась. — Тебе не кажется, что я слишком… слишком похожа на другого автора?
— Пора заказать выпивку, Анастасия. — Саймон сказал так, что его услышали за соседними столиками. Официантка ждала. — Что ты будешь?
— Граппу.
— Какую, Анастасия? У них есть разная.
— Выбери за меня. — Она снова повернулась ко мне. — Так ты не думаешь, что я…
— Как я могу за тебя выбрать, Анастасия? Я не знаю, какую граппу ты предпочитаешь.
— Я тоже. — И призналась мне: — Я ее никогда не пробовала.
Саймон решил за нее, потом Мишель выбрала свой любимый херес-крим. По старой привычке я заказал «Лагавулин», и Саймону не оставалось ничего, кроме «Джонни Уокер Блю».
— Закажете что-нибудь из меню? — спросила официантка.
Не знаю, ел ли кто-нибудь из нас в тот вечер, но, поскольку беседа вышла из-под его контроля, Саймон не пожелал связать себя больше, чем уже связал.
— Нет, спасибо, — ответил он.
— Может, десерт? — спросила Мишель.
— Да, десерт, — согласилась Анастасия. — Будешь что-нибудь? — Она посмотрела на меня, потом на Саймона.
— Мы будем сплит «Александра», — сказала Мишель.
— Или яблочный пирог с карамелью? — спросила Анастасия.
— И яблочный пирог с карамелью, — ответила Мишель, — и, я уверена, Джонатон захочет крем-брюле. Что-нибудь еще? Нет? Значит, только эти три.
Когда официантка ушла, Анастасия напомнила мне, что я не ответил на ее вопрос.
— Ты и на мой вопрос не ответил, — вмешался Саймон. — Что ты сейчас читаешь?
