Наконец поток музыки замедлился, водоворот стих и замер. Нора оттолкнулась от стены и коснулась спины Кормака, а потом скользнула руками по его груди. Он не удивился, наоборот, казалось, он ожидал ее и повернулся, чтобы принять ее голодный, ищущий поцелуй. Он положил флейту на стол и потянул Нору к себе на колени, и они продолжили ласкать друг друга, погружаясь в ощущения, словно это был первый, а не тысячный раз, когда встречались их губы. В голове у Норы вертелся отрывок песни, что-то о плюще, обвившемся вокруг дуба. Где тут была нужда, а где любовь? Вопрос так и ускользнул, оставшись без ответа, а его заменила неистовая страсть, желание столь сильное, что сейчас Нора отказалась бы от чего угодно, лишь бы исполнить его.
А потом все это рухнуло, распавшись на кусочки и упав обломками у ее ног. Перемена была столь неожиданной и пугающей, что Нора отдернула голову и охнула, а Кормак в тревоге схватил ее за плечи. Она встала и попятилась, заметив страх на его лице, но зная, что ей никак не объяснить того, что с ней произошло.
Нора не знала, сможет ли она вынести взгляд Кормака. Она бросилась вверх по лестнице и закрылась в ванной, включив воду, чтобы заглушить плач. Ванна должна все это смыть: ее слезы, обман, и снова сделать ее цельной — по крайней мере, она на это надеялась. Но Нора знала, что взгляд Кормака сейчас, потрясение и боль, когда она попятилась, — все это была лишь малая толика того, что он ощутит, когда она объявит ему о своем уходе; от этого предчувствия плечи ее еще сильнее затряслись, дрожа от рыданий.
Она просидела в ванной минут двадцать, когда наконец услышала негромкий стук в дверь.
— Нора, ты как там? Пожалуйста, поговори со мной.
— Заходи, — дверь приоткрылась, и Нора увидела его обеспокоенное лицо. — Заходи уж совсем.
Кормак присел у края ванны, где из пены высовывалась ее голова. Дом был заново переоснащен, но ванна до сих пор была старая, на ножках, широкая и глубокая. Нора закрыла глаза и почувствовала, как его пальцы гладят ее по щеке. Кормак поцеловал ее лоб и горящие глаза. Нора откинулась назад, слушая, как он капнул шампунем себе на ладони и начал намыливать ей волосы, медленными ритмичными движениями массируя виски, в которых отчаянно бился пульс. Она почувствовала, как ее страх раскрошился и смылся с водой, когда Кормак промыл ей волосы. Когда Нора поднялась, вся мокрая, из ванны, он закутал ее в огромное белое полотенце и пронес на руках до спальни, хоть это было и недалеко. И на этот раз ничего не разбилось, было лишь победное отступление, сладкое слияние.
Глава 10
Чарли Брейзил пробирался сквозь высокую траву на краю пасеки, во рту у него пересохло, а желудок только что узлами не завязывался. Странные вещи происходили здесь последние несколько дней. Он чувствовал, что на него смотрят, слышал шепот, куда бы ни шел, а слухи кружились в воздухе словно призраки. Он пришел домой сегодня вечером, а там был детектив, тот самый, который приходил несколько лет назад и разговаривал с его родителями. Чарли слушал, наблюдал и ждал снаружи, пока полицейский не сел в машину и не уехал. Похоже, слухи не врали: тот умерший, найденный в болоте, был единственным братом отца, Дэнни Брейзилом. Но когда Чарли вошел в дом несколько минут спустя после того, как уехал детектив, родители не сказали ему ни слова.
Но не Дэнни Брейзил был причиной его мучительной тревоги — во всяком случае, не совсем Дэнни. Как Урсула узнала о том, что он здесь устроил? Она не могла ничего знать, просто не могла. Наверняка она просто обманывала его, играла с ним. Но она, должно быть, была здесь — как еще она бы узнала о Броне? Чарли снова испытал жгучий стыд, вспомнив свои ощущения, когда Урсула сидела на нем верхом, широко расставив ноги; вспомнив об остроте в ее голосе, когда она говорила о Броне. Он хотел задушить Урсулу, разорвать ее на части за то, что она так думает; он не мог это выносить. Подняв руку, чтобы вытереть горький вкус ненависти с губ, Чарли что-то услышал и резко остановился на полушаге.
У пчеловодческого сарая не было двери, и изнутри был слышен шум, еле слышимый рвущийся звук. Он присел у окна и посмотрел сквозь сорняки наверх, на чердак. Вечернее солнце снова осветило сидевшую на корточках Брону Скалли. Она была полностью поглощена тем, что рвала на лоскутки какой-то кусок ткани. Наверняка она знала, что Чарли приходит сюда каждый день, она не могла не видеть, что за пасекой ухаживают. Но сегодня он пришел раньше, чем обычно. Возможность понаблюдать за тем, как она вела себя, когда была совсем одна, взволновала Чарли, так же, как и тогда, когда он пошел сюда за матерью много лет назад. Солнце освещало платье Броны, и ее тонкие бледные руки выглядели позолоченными.
Вдруг вдалеке залаяла собака, и Брона вскочила на ноги и сбежала вниз по лестнице так быстро, что Чарли не успел спрятаться. Впервые их глаза встретились, и Чарли словно наэлектризовал ее взгляд. Девушка тоже казалась потрясенной, и на мгновение она замерла, увидев молодого человека на расстоянии вытянутой руки. Когда она рванулась в дверь, его рука почти невольно обвилась вокруг ее талии. На короткий задыхающийся миг Чарли придержал Брону, ощущая тепло ее тела через тонкую ткань и чувствуя, как его пронзает острие возбуждения. Брона коротко выдохнула — единственный звук, который он когда-либо от нее слышал, — и земля словно вздыбилась кипящей волной у него под ногами. Но она оттолкнула его, выбежала наружу и исчезла, а он даже не успел отреагировать.
Брона была встревожена и напутана — неужели из-за него? Такая мысль его расстроила. Чарли вспомнил застывшее мгновение: ужас в глазах девушки, следы слез на ее лице — только сейчас он понял, что именно они блестели на ее бледных, слегка веснушчатых щеках. Когда они стояли лицом к лицу, смотрел он не на ее глаза, а на бесшумно двигавшиеся губы. Он стал невольно гадать, издает ли она хоть какие-то звуки, когда плачет. Его охватило неистовое желание обнять ее, помочь ей как-то.
Чарли колебался, гадая, нужно ли ему последовать за ней, не желая сходить с того места, где впервые прикоснулся к ней, он застыл на месте будто зачарованный, ослабев от ее взгляда. Затем это чувство прошло, он медленно повернулся и сел на ступеньку лестницы, ведущей на чердак, прокручивая эту сцену в голове, переживая снова и снова неожиданное возбуждение от прикосновения к ней, разбирая в замедленном темпе, как протянул руку, как его рука на мгновение обвила ее талию. Он всего лишь пытался остановить ее, чтобы понять, что случилось. Чарли просто хотел помочь ей. Но как сообщить ей о своем желании? Большинство говорило, что она глухонемая, другие протестовали, что она вовсе не глухая, просто отказывается говорить, упрямая, тронутая. Чарли знал правду; Брона понимала каждое слово, которое ей говорили. А направленные на нее взгляды ни с чем нельзя было спутать. Чарли знал эти взгляды, полные смешанной жалости и презрения, потому что сам встречал их — даже напрашивался на них. Так было легче, чем пытаться приспосабливаться, из чего все равно бы ничего не получилось.
Наверняка Брона знала, что рано или поздно они встретятся на этом пороге. Что, по ее представлению, тогда должно было случиться? Чарли пытался не думать об этом, один в своей узкой постели ночью, испытывая томление, от которого никак нельзя было освободиться. Он не позволял себе думать о том, чтобы прикасаться к Броне с такими намерениями, но иногда Чарли просыпался взмокший от пота, постельное белье было липкое, и он ощущал стыд от того, чего желало его подсознание. Чарли склонил голову и попытался стереть это ощущение из памяти, зная, что его никак не уничтожить — ощущение ее бедра под его ладонью, то, как терлись друг об друга ткани под весом его руки. Это было автоматическое движение, сказал он себе, просто рефлекс. Кто угодно протянул бы руку, чтобы остановить ее.
Чарли поднялся по лестнице на чердак посмотреть, чем Брона там занималась. Он нашел картонный чемодан, лежавший открытым, его содержимое было разбросано вокруг — мужской чемодан, судя по виду. Одежда определенно мужская. Где она нашла это? Наверное, она принесла с собой. Чарли был здесь несколько раз и никогда не находил ничего подобного, но чердак был наполнен коробками проржавевших гвоздей, старыми молочными канистрами, катушками прогнившего упаковочного шпагата. Он опустился на колени и поднял одну из рубашек. Вот чем занималась Брона. Две рубашки были полностью порваны, рукава и туловища разодраны на ленточки. Чего она хотела?
