Лопес качал головой:

— Это невозможно. Есть ритуалы… Люди Ишмаэля помечены кровью, более того… Есть дети, которых приносят в жертву… Ишмаэль действует как понтифик какой-то религии.

— Все точно, Лопес. Религии, приверженцы которой — люди из высших кругов.

— В Брюсселе, вы имеете в виду?

— В Брюсселе. В Риме, поскольку в остальном Италия больше не играет роли. Она играла свою роль в 1962 году. Для американцев мы играем роль только потому, что здесь находится Ватикан. И даже Ишмаэль идет на уступки.

Лопес:

— Но те же самые американцы доставили нам сведения об Ишмаэле и Киссинджере. Как будто они сами на себя доносили. Я не понимаю…

Монторси покачал головой.

— Ишмаэль — это не АНБ. Иногда их интересы пересекаются, часто совпадают. Отец и сын продолжают поддерживать контакт, но отец не знает, что делает сын, когда не видит его. Я полагаю, что для многих руководителей АНБ Ишмаэль — тайна, они даже не знают, что он существует. Логика спецслужб — не линейная, Лопес. — Он погасил свою «житан». — Вы должны привыкнуть к этому, Лопес. Вы должны к этому привыкнуть.

Лопес был поражен.

— Но это все так несуразно… Зачем убирать Киссинджера, например? Большего американца, чем Киссинджер…

Монторси улыбался. Он закурил новую «житан».

— Простите, что я улыбаюсь, Лопес. Вы допускаете те же ошибки, что я допускал вначале. Признаюсь, вы довольно сильно напоминаете мне молодого Давида Монторси. Вы считаете, что все — либо белое, либо черное. Это не так. В любоймомент горизонт, с которым мы имеем дело, нем. Это как жизнь на нашей планете: вам кажется, что земля неподвижна, а сейсмологи замечают, что материки удаляются друг от друга и приближаются. Мы не сейсмологи. — Он стряхнул желтый пепел с сигареты. — Из Соединенных Штатов пришло согласие на обвинение Киссинджера перед международным трибуналом. Киссинджер ворочает интересами гораздо более высокого уровня, чем вы можете себе представить. Это не только лауреат Нобелевской премии мира. Это не только английский баронет. Повернем ситуацию так: многие годы Киссинджер был Ишмаэлем. Теперь, как это случается со всеми королями, его подданные готовы сожрать его. Ишмаэль готов исторгнуть его из числа своих верных.

— Киссинджера?

— Киссинджера. Многие годы некоторые близкие к нему люди работали с нами, сотрудниками Европейского агентства. Когда Ишмаэль его покинул, он покинул Ишмаэля. Благодаря этим людям мы вычленили целые структуры Ишмаэля на европейской территории. Он хитер и решителен — как любой, кто побывал хозяином мира. Я провел годы, сражаясь с людьми Киссинджера. Теперь я должен заботиться о его выживании. Это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

Лопес посмотрел на Монторси: старик с непроницаемым, твердым лицом. Разочарованный человек, годами питавшийся собственным горем.

— Сколько вам лет, Монторси?

— Перевалило за шестьдесят. Почему вы спрашиваете?

— По двум причинам. Первая: сегодня вам не дашь больше пятидесяти. В Брюсселе казалось, что вам около семидесяти.

Искренний смех Монторси:

— Это инъекции, Лопес. Игры, трюки, старые, как мир. Но они работают. Трюк с двойником сработал в отношении меня на улице Падуи. Инъекции аллергенов сработали в отношении Американца в ISPES.

Лопес:

— Есть также другая причина, по которой я спрашиваю вас о вашем возрасте. Вы прожили две жизни.

Четкая неотвратимая сильная печаль. Черная дыра усыпленного отчаяния.

— Могу сказать вам, что я прожил их больше, чем две. Но я понимаю, что вы имеете в виду.

— Я говорю о вашей жене. Почему Ишмаэль убил вашу жену? Вы были неудобным человеком. Достаточно было убрать вас…

Смятение.

— Лопес… Я сказал вам, что спецслужбы похожи на Бога. Я вам это повторяю. Происходят события, которые как будто не имеют объяснения. Годами я задавал себе вопрос, который вы только что сформулировали. Годами.

Он не заплачет. Но это звучало так, будто он плачет.

— Случилось так, что человек, принадлежавший Ишмаэлю, тот, что координировал операцию с ребенком на Джуриати и операцию с Маттеи тоже, являлся представителем важных государственных учреждений. Его звали Арле. Джандоменико Арле. Он возглавлял отдел судебной медицины Милана. Мы встретились, я и Арле, — и он сказал мне, что Ишмаэль меня заразил, что он выбрал меня в качестве врага. Я думал, что умер. Арле, впрочем, был для меня недосягаем. Я говорил себе, что мою Мауру убили. Но я не понимал. Я понял только позже. На самом деле я стал одним из врагов Ишмаэля: рана заразила меня. Со мной вступили в контакт спецслужбы. Европейское агентство еще не существовало, оно было создано только в 1992-м; между тем оно не является центральной государственной структурой. За одну жизнь я прожил много жизней — все они были посвящены разрушению Ишмаэля, который в свою очередь разрушил меня. Я начал свою вторую жизнь с конца — с разрушения. Когда Маура умерла, я тоже умер.

Он долго говорил о Мауре. Лопес слушал его. Монторси рассказал о Крети, о своем поступлении в спецслужбы, об обучении. Рассказал о расследовании смерти Мауры: выкраденные доказательства, исчезнувшие записи прослушиваний. Ему так и не удалось реконструировать последние часы Мауры. Он душой и телом отдался спецслужбам. Он пытался забыть. Он не забыл.

Лопес спросил:

— Но почему Джуриати?

Монторси:

— Это всего лишь символическое место. Ишмаэль использует множество символов. В некоторых случаях речь идет о детях: это случается, когда предполагается особое убийство. Джуриати было символичным в 1962-м: оно связано с Маттеи, с его партизанским прошлым. И оно символично сегодня, так как связано с первымребенком, найденным на Джуриати, то есть с начальным актом работы Ишмаэля. Возможно, это означает, что операция, проводимая в Черноббио, равнозначнатой, что привела к смерти Маттеи. Но это гипотезы. С Ишмаэлем смысл проясняется по прошествии лет. Нужно будет подождать. Возможно, Ишмаэль таким многозначительным способом возвращается в Италию. Возможно, нет. Нужно подождать.

Лопес размышлял. У него в голове не сходились детали картины, начертанной Монторси. Он спросил:

— Но почему дети? Зачем покрывать операции разведки религиозной структурой? Я не понимаю.

— Все потому, что вы думаете, будто политический уровень — последний уровень. А это не так. Есть другие реальности, выше политического уровня. Духовные реальности — эти реальности скрыто управляют политическим уровнем. Реальности, которые вам кажутся религиозными. Ясен один из ритуальных механизмов Ишмаэля: в преддверии каждого убийства происходит жертвоприношение ребенка. Вам это кажется второстепенным событием, возможно, каким-то заклинанием, потому что основное событие — убийство. Но это не так. Ритуал жертвоприношения ребенка на духовном уровне гораздо более важен, чем убийство, имеющее механическую природу: оно может удаться или нет, можно повторить попытку в случае провала.

— Мне это непонятно. В какую игру играет Ишмаэль? Мне не удается понять: тогда получается, что это действительно религия?

Монторси поигрывал бокалом:

— Это также и духовная операция. Жертвами Ишмаэля являются все представители политических и экономических кругов высокого уровня — люди, работающие на единую Европу, решительно противостоящие влиянию Соединенных Штатов. Сеть Ишмаэля предполагает устранить всех, кто пытается осуществить такое противостояние. А разделение двух континентов — это не вопрос разведки. Это вопрос духовный. А духовные вопросы нуждаются в ритуалах.

— И во время этих ритуалов приносятся в жертву дети.

— Это один ритуал из многих, Лопес. В агентстве мы заказали также некоторые исследования религиозной антропологии. Жертвоприношение ребенка — символ смерти и возрождения. В случае с жертвоприношениями Ишмаэля мы склоняемся к гипотезе, что убитый ребенок, которого находят перед убийством, символизирует смерть Европы, которая пытается родиться.