Приближался час последнего откровения.

Канал шел дальше, прямой и булькающий, и несколько минут спустя гнетущая вонь его сточных вод проникла внутрь машины — смрад искусственной серы, удобрений и размокшей бумаги в потоке более горячих пузырьков воздуха. Новый поворот. Путь им освещали лучи света, разрезавшие темный силуэт кубического строения.

Это было здание, такое же, как другие, которые они миновали раньше. Силуэт как бы картонной коробки, но гораздо более высокой и широкой, чем другие ангары, — приближаясь, он увеличивался в размерах. Геометрической формы опухоль в самом сердце беспорядочных полей миланской области. Он увидел, как появилась дорога, похожая на взлетную полосу, гладкая и ровная, — она начиналась от этого здания и шла в направлении, противоположному тому, откуда они приехали. Крети неожиданно прибавил газу — последний рывок, — резко повернул, задняя часть автомобиля, казалось, снова перестала его слушаться, он вывернул руль в сторону, противоположную повороту. Затормозил. Там были другие машины. Не было ни полицейских, ни карабинеров. Возможно, это спецслужбы. Коллеги Крети и его молчаливого сорокалетнего спутника. Те осторожно открыли двери машины. Монторси сделал то же самое. Они вышли.

Он почувствовал себя меньше ростом и более жалким, стоя посреди этого широкого немощеного пространства правильных очертаний перед огромным складом. Он подумал, что это, должно быть, склад. Он увидел какую-то желтую машину, что-то вроде трактора со сложными механическими конечностями, что-то вроде электрокара. Автомобили стояли с включенными фарами, плотные лучи низкого света упирались во внешние стены склада.

Крети:

— Это заброшенный ангар. Здание служило ангаром одному клубу. Внутри они ставили свои самолеты. Это место было покинуто много лет назад.

В его лице было что-то англосаксонское. Он сказал Монторси:

— Следуйте за мной, пожалуйста.

Он сделал знак молчаливому человеку в черном пальто, тот сжал челюсти и остался неподвижен. Крети двинулся вперед, Монторси последовал за ним.

Коллеги Крети наблюдали за ними, опираясь на полуоткрытые дверцы своих машин. Монторси и Крети подошли ближе к легким распахнутым воротам здания, и оттуда открылся новый вид: каркас самолета, крашенного в белую краску биплана. Половина винта чудесным образом висела на разобранном моторе, стекол не было: их сняли.

Все глядели на них, следили за скрипом их ровных шагов по песку и гравию площадки. Две огромные высокие створки распахнутых ворот — казалось, их может снести дуновение ветра, — справа висела полуразвалившаяся ржавая цепь, — изнутри шел свет, более сильный, чем тот, что излучали фары многочисленных машин, припаркованных возле здания. На лице Монторси был написан вопрос.

Прежде чем войти, Джузеппе Крети обернулся к нему, пристально посмотрел. Потом снова пошел дальше.

Монторси подумал: «Вот теперь они меня убьют. Сначала попробуют выжать из меня все, что можно, а потом убьют. Со мной сделают то же, что сделали с ребенком».

Его снова охватила дрожь.

Внутри были обломки корпусов самолетов и совершенно целый планер с фрагментами светлого дерева. Возможно, его монтировали. Казалось, это место покинули внезапно, будто ввиду неизбежной катастрофы. В воздухе чувствовался жженый, до предела химический запах этой катастрофы.

Обтрепанные изношенные лохмотья висели на вешалке из дерева и металла, пыльной, высокой, непрочно прикрученной к стене. Еще одна роба, испачканная высохшим маслом. Да, это была катастрофа. Легкое, исторгающее запах катастрофы. Пучки света, очень яркие, насыщенно белые, падали сверху, позади скелета маленького спортивного самолета. Полосы ткани, застывшие твердыми складками, как меловая мантия, падали вертикально сверху и оканчивались клубком толстых и тонких веревок — это были парашюты. Монторси попытался угадать конечный пункт маршрута, освещенный фарами. Это был тот же самый свет, что и на поле в Баскапе прошлой ночью, тот, что освещал обрубленное, обгоревшее тело, бывшее некогда Энрико Маттеи. Однако эта точка была покрыта мраком. Им пришлось обойти вокруг круглого винта самолета, высокого, состоящего из неподвижных металлических фрагментов, почти как звездная карта из кусков бронзы, врезанных вертикально и горизонтально, код из многих цифр, сложный и последовательный, нечитаемый.

Потом их окружило наваждение — наваждение света.

Монторси подумал: «Здесь. Меня убьют здесь».

Поток света был очень сильным. Монторси понадобилось несколько секунд, чтобы привыкли глаза, воспаленные от усталости. В этом потоке он увидел горящее ярчайшим светом имя Ишмаэля. Он именно почувствовал, как яд раны проникает в его плоть, в мозг, во второе тело, большее размером, сотканное из неразличимых чувств и страхов.

Согласно пророчеству, лучистый знак Ишмаэля должен был отпечататься на нем, на лбу, побелевшем от света. В больной сердцевине его полного существа.

На земле лежало съежившееся тело. Другие люди разглядывали его, похожие на тех, что разглядывали самого Монторси снаружи ангара, — они казались более черными, потому что были освещены более ярким светом. Лунная станция. Высадка на далекой планете, небесном теле родом из другой эпохи. Распалась связь времен, будущее задохнулось в настоящем, оба они — в прошлом, все рушилось — огромной силы обвал.

Страх. Ужас. Неминуемость конца.Ощущение кары постепенно росло.

Он был готов к трансформации.

Съежившееся тело, напоминающее тело ребенка, подросшего малыша, который уже обрел осознание мира, но не полностью. Тело, летящее к свету миндаля. К свету цветов.

Он оглядел рану, кровавое мясо в середине затылка. Ощутил ту самую боль, которую испытала жертва. Увидел осколки кости, почувствовал треск, с которым она сломалась. Увидел темное пятно под разбитой черепной коробкой. Вытекло некоторое количество мозгового вещества. Волосы слиплись от крови.

Он шел как мертвец, шел все ближе.

Вблизи: маленькое светлое тело. Монторси вдохнул запах пыли, который ничуть не перекрывал младенческий аромат, исходящий от кофточки. У него сморщился лоб, сжалось лицо, свернулось само в себя — вертикальная полоса синей плоти без глаз. Его засасывала внутрь не боль, а что-то более сильное и первородное, как будто из него вырвали его собственное существо. Он увидел светлое лицо, желтоватое, синяки под глазами. Много крови. Погладил волосы, почувствовал под рукой другие сгустки крови. Погладил кожу — влажный, затвердевший хлопок. Почувствовал веснушки под подушечками пальцев. Труп почти пульсировал: боль и одиночество. Его охватило чувство вины.

Рана заразила его.

Его вырвало, он испачкал брюки.

Она была мертва. Это была Маура.

Меньше четырех часов до начала конца. Лопес пытался думать об ISPES, о прибытии Больших Шишек, но у него не получалось.

Он мог думать только о голосе по телефону, об этом шуме. 27 октября 1962 года.Что это значит? Что произошло 27 октября 1962 года?

Отдельные образы, не связанные между собой, — шквал. Труп на улице Падуи. Хохенфельдер с головой, склоненной на руль, а за окном, слева, — Ребекка. Человек в кожаной маске в здании промышленного склада. Ребенок на Джуриати. Карл М., сползающий на землю. Лаура, которая называет его «вялый хрен». Вунцам, обнимающий его. Сантовито тушит сигарету. «Ты нездоров». Ребенок на Джуриати. Он почти задыхался на Ратхаусмаркт, глотая торт. Ребенок на Джуриати. Ребенок на Джуриати. 27 октября 1962 года. 27 октября 1962 года.