13 января г-жа Вистинг и девочки-эскимоски поднимаются на борт «Ставангер-фьорда». «Так трудно было расстаться с малышками», — пишет Амундсен Хаммеру. Надо сказать, полярник настолько вошел во вкус семейной жизни, что называет своего сиэтлского агента и заместителя «дядя Хокон», как девочки. Мало того, требует, чтобы судовой маклер и свои письма подписывал так же: «дядя Хокон».
Едва троица покинула мегаполис, Руал Амундсен поселяется в отеле «Ритц-Карлтон» — в «добром старом "Ритце"». Пора заняться делами. Первый визит — по поводу музыкального обеспечения. «Вчера съездил навестить старика Эдисона [113]. Он непременно вышлет для эксп. граммофон и 300 записей. Тогда у нас будет 3 аппарата, пока что достаточно». Прочие дела связаны с самолетами.
Вскоре Руал Амундсен сообщает Леону вот что: «В Нью-Йорке я случайно узнал про аэроплан, способный находиться в воздухе как минимум 26 часов. Для нас крайне важно заполучить его. Стоит он 15 тыс. долларов, но окупится сторицей.Уже на второй год мы сможем покинуть шхуну, совершить перелет над полюсом, над неведомыми краями, и приземлиться в населенных местах».
Разработка нового плана продвигается необычайно быстро. Нужно только, чтобы Леон довел дело до конца: «М-р Генри Вудхаус [президент Американской лиги воздухоплавания. — Т. Б.-Л.] находится в Нью-Йорке и знает все подробности дела. Будь добр, телеграфируй ему и закажи "ларсеновский аэроплан" того типа, на котором мы остановились, он должен быть готов к 15 апреля».
Руал Амундсен редко придавал такое значение маскировке, как во время этой поездки в Европу. Еще до ее начала он скрывается под новым именем, накладной бородой и роговыми очками. Чтобы обеспечить своему новому тождеству материальность, он посетил норвежские представительства в Вашингтоне и 19 января, за два дня до отъезда, с удовлетворением пишет «дяде Хокону»: «Превосходнейшим образом получил в Ваш. все документы. Энгельбрект Гравнинг путешествует как спецкурьер норвежского государства, и все двери перед ним открыты!»
30 января 1922 года Энгельбрект Гравнинг останавливается в лондонской гостинице «Странд-палас». Полярник инкогнито прибыл в столицу Британской империи примерно в то же время, когда пришла весть о кончине сэра Эрнеста Шеклтона. Сердце исследователя перестало биться на острове Южная Георгия, в самом начале его третьей антарктической экспедиции. Похоронили сэра Эрнеста в Грютвикене, возле частной церкви норвежского китобоя К. А. Ларсена.
Ни одной газете не удалось добыть у Амундсена комментариев по поводу прискорбной кончины коллеги, ведь в эти дни норвежец как бы не существовал. Покорителя Южного полюса не было нигде — ни в Америке, ни в Норвегии, ни в Лондоне. Однако в письме от 2 февраля 1922 года, адресованном «дяде Хокону», Энгельбрект Гравнинг дает выход своим чувствам: «Скорблю по Шеклтону. Каково-то сейчас Вистингу».
В британскую столицу привело полярника опять-таки именно сердце. Несколько раз он действительно посещает именитого специалиста, и тот составляет довольно пространный эпикриз с диаграммами, который, однако, не вызывает у пациента особого интереса. Ведь он сам давным-давно поставил себе диагноз. Сердцу вредят долгие темные зимы. Туманный зимний Лондон для него — город солнца и лета. Здесь есть эффективное лекарство — коротенькая поездка за город, по железной дороге.
Да, поместье Ли-Корт безусловно даст холостяцкому жилищу у Бунне-фьорда сто очков вперед. Большой кирпичный дом в три этажа стоит в конце длинной подъездной аллеи, укрытый прохладной тенью высоких деревьев. Постройка выдержана в английском. сельском стиле, с эркерами и высокими окнами в белых рамах; коричневато-красный фасад увит плющом. Позади дома уступами тянутся лужайки. Здесь Кисс сама себе хозяйка. Пока старый Беннетт занимается делами фирмы или посещает свой лондонский клуб, она может совершать долгие прогулки по лесу и земельным участкам, которые муж скупил по всей округе. Может приглашать в гости родню и друзей, устраивать приемы и блистать в роли хозяйки, которая очень ей к лицу. На лужайках угощают чаем с серебряных подносов. Каждое воскресенье «после церкви» подают шампанское. Прислуги вполне достаточно — трое в доме, трое на кухне, трое в саду. А еще шофер, который водил старый, проверенный «роллс-ройс» хозяина.
Кроме того, после непродолжительной поездки автомобилем или поездом через идиллический суррейский ландшафт она может очутиться в шумном, пьянящем Лондоне. Кисс любит здоровую сельскую жизнь, но любит и находиться в центре внимания, среди людей — в кофейнях, на обедах, на балах. Дом у нее — полная чаша, а если чего недостает, так можно заказать прямо с доставкой на дом, деньги-то есть.
Лесоторговец в самом деле подарил своей Кисс поистине королевскую резиденцию. Полярник в этом жилище не владыка, а скорее, интересный и романтический гость — этакий странствующий трубадур, у которого в запасе множество пылких и всем известных баллад. Его имя и слава придавали сельской роскоши оттенок необычайности.
Полярник вновь под окном Богини. Он надеется, что они вместе поедут в Норвегию. Не как полярник с женой, но хотя бы как Энгельбрект Гравнинг и супруга лесоторговца — тихо, без шума. Наверно, потому маскировка и была так важна.
10 февраля он пишет Леону: «Программа все же чуточку изменилась. Кое-что не позволяет Кисс уехать, и я жду до пятницы 24 февр., стало быть, дома буду в понедельник 27-го». Кое-что не позволяет, как всегда, — не позволяет оставить сыновей, не позволяет выйти замуж за другого. Может, именно эти вечные препятствия и притягивают Амундсена, бросают ему вызов, ведь по натуре он вообще не привык отступать, ни перед чем.
В остальном «спецкурьеру» норвежского государства делать в Лондоне особенно нечего. Свое сердце он предоставил заботам врача; «Мод» препоручил Вистингу и Хаммеру; закупкой самолетов занимается Леон. В полной ли мере управляющий осмыслил значение этого нового элемента? — спрашивает себя Амундсен. «Как я уже говорил, они принесут эксп. большую экономическую пользу, нежели что-либо иное. Ведь фактически мы сможем все времялетать и к "Мод", и от "Мод". Ты хорошо знаешь, нам подбросят деньжат, если мы сможем первыми пролететь над полюсом», — пишет он Леону. В том же письме изложены стратегические принципы, касающиеся прибытия в Христианию: «И наконец, позаботься, пожалуйста, чтобы я мог сразу же уехать домой, в Урбг. Как сказано выше, на протяжении всего плавания я останусь в своей каюте, а на берег сойду в синих очках».
В тот мартовский понедельник возвращение полярника на родину происходит в полном согласии с инструкциями насчет возвращения с Южного полюса. Скрытность, маскировка стали удобной привычкой. И не только: все это говорит и о характере человека, не желающего в угоду общественности лишать себя свободы действий. В Сиэтле он видел, как французский полководец, герой войны генерал Фош [114], следовал по городу в торжественной процессии. «Бедняга, — писал он Леону, — мне было жаль его. Он походил на зверя в клетке, отдавшего себя на произвол судьбы».
Для победоносного военачальника бесконечные парады входили в обязанность. А Руал Амундсен не хотел, как Фош или — еще более близкий — Фритьоф Нансен, мириться с требованиями и ожиданиями общества [115]. Не хотел брать на себя иных обязательств, кроме тех, какие возлагал на себя сам. Не попадался в ловушки, был по-прежнему суверенным, независимым. Поэтому он мог ошеломить и внушить уважение, но вдобавок выглядел человеком, у которого есть что скрывать, есть что-то на совести.
В письме Гудрун и Роберту Маус полярник объясняет свое инкогнито нежеланием «связываться с газетчиками». И добавляет: «Кроме того, совершенно незачем, чтобы кто-то прознал, откуда я приехал». Приехал он из Лондона. И старался кое-что скрыть. Побывав в гостях у замужней женщины, он подобно большинству мужчин чувствовал необъяснимые уколы совести.
