Старшие братья были заняты своим. Мальчика хватились не сразу. Ему еще не исполнилось двух лет, так что он мог запросто утонуть и в луже. Наконец кто-то прибежал. Нянька по имени Бетти принялась катать Руала по траве. Он забулькал и вернулся к жизни.

Так он спасся в первый раз.

Случай этот произошел меж высоких деревьев просторного сада, посреди которого стоял низкий каменный особняк в стиле романтизма. Дом под номером девять по Ураниенборгвейен располагался на окраине тогдашней норвежской столицы Христиании [4], за королевским дворцом. Очевидно, эпизод с фонтаном относился к раннему лету 1874 года. Дворец по большей части пустовал. Христиания была стольным градом без власти, местом пребывания властителя без оного. Сама Норвегия была страной с непонятным статусом, протянувшейся далеко на север, к бесплодным пустынным местностям и бескрайним ледовым просторам. Город представлял из себя поселение, затерянное между европейской цивилизацией и примитивными кочевыми народами вроде саамов, самоедов и эскимосов. Многознающему гражданину мира известно, что Норвегия была тогда шведской провинцией — строптивой и непокорной областью, подчиненной монархам из рода Бернадотов. Норвегия перешла к Швеции в результате радикального перекраивания карты мира, которым завершились наполеоновские войны. В ту пору Швеция предприняла весьма неординарный шаг, посадив на свой древний трон одного из генералов французского императора — Жана Батиста Бернадота, впоследствии ставшего королем под именем Карла XIV Юхана. Теперь Норвегией управлял из Стокгольма его внук, Оскар II (точно так же, как прежде ею правили из Копенгагена датские короли).

В год, когда крошку Руала выловили из фонтана, на его малонаселенной горной родине происходили политические и культурные события, свидетельствовавшие о национальном пробуждении. За 60 лет до этого, 17 мая 1814 года, норвежцы приняли современную — демократическую — конституцию. А в 1884 году они еще больше ограничат королевскую власть, введя ответственность правительства перед стортингом.

Когда нация переживает эпоху расцвета, даже у численно небольшого народа рождаются выдающиеся личности. В северной провинции появились такие сочинители, как Бьёрнстьерне Бьёрнсон, Хенрик Ибсен и Кнут Гамсун, заявили о себе композитор Эдвард Григ и художник Эдвард Мунк. Впрочем, в 1874 году никто из них еще не приобрел международной известности. Это тем более относится к человеку, которому суждено было привлечь к себе наибольшее внимание — будущему исследователю Арктики Фритьофу Нансену.

В свое время, тысячу лет назад, независимое норвежское королевство было гордой, ширящейся державой: ее воинственно настроенные подданные совершали дерзкие набеги на чужие берега и приводили под власть королей-викингов все новые земли. Чувство собственного достоинства, которое с тех пор словно затаилось или погрузилось в дремоту, вновь стало пробуждаться под давящей пурпурной мантией Бернадотов. Литературные произведения, сочинения композиторов и полотна художников начали воскрешать утраченные грезы о Норвегии как родине богатырей. В маленькой стране возрождалась мечта о величии. И мечта эта могла достигнуть гигантских размеров у любого, вплоть до младших сыновей простого люда.

«Я преподавал в его классе географию, и это был спокойный, выдержанный мальчик, который давал четкие ответы на обращенные к нему вопросы, — вспоминал один из учителей Руала Амундсена. — А так он был крайне немногословен и казался погруженным в свои мысли». В этом раннем портрете Руал уже поглощен чем-то своим. Даже на уроке по самому для него занимательному предмету — географии — мальчик уходил в собственный мир, проявляя не более чем обязательный интерес к учительским объяснениям и картам. В голове у него рисовалась своя карта.

Сад на Ураниенборгвейен мог вместить до сорока ребятишек, так что иногда жизнь у братьев Амундсен била ключом. Младшему из четырех братьев было зачастую непросто самоутвердиться, и он искал прибежища в фантазиях, в грезах о будущих подвигах. Проникнуть во внутренний мир маленького Руала лучше всего помогает рассказ взрослого Амундсена, где он описывает как самые первые, навеянные Жюлем Верном, планы экспедиций, так и свое самое первое романтическое увлечение.

В 20-х годах XX века итальянец Эудженио Джованетти выпустил книгу под названием «Моя первая любовь», собрав в нее воспоминания разных знаменитостей. Весной 1926 года Руалу Амундсену случилось быть в Риме, и он (в минуту непринужденной раскованности) поведал эпизод из детства, где присутствуют все характерные особенности его последующей жизни. Этот поучительный рассказ перевела с итальянского одна норвежская газета, откуда мы его и перепечатываем — без сокращений.

«— Самый первый раз я влюбился в почтовую карету, — с улыбкой произнес Амундсен. — Я был тогда мальчишкой, ничего не знавшим и не читавшим. Незадолго до Рождества мы с моей подружкой Хеленой отправились пройтись по улицам, посмотреть, что интересного выставлено перед праздником в витринах. Нам попался магазин, витрина которого была забита игрушками из Нюрнберга. Что это была за роскошь! Что за великолепие! Сотни домов с садами вокруг, башни, лошади, пастухи, медведи, солдаты со всякого рода оружием. И вдруг Хелена говорит: "Смотри!" И… я вижу чудо из чудес: почтовая карета, запряженная четверкой, почтарь в сверкающей униформе, на крыше кареты лежат баулы, а дополняют несказанную красоту сигнальные колокольчики.

В конце концов мы решились зайти в магазин и осторожно поинтересоваться ценой. Торговец назвал устрашающую сумму. Поняв, что даже названная цена не охладила нашей любви к почтовой карете, он запустил игрушку, и мы услышали, что на ходу у нее звенят колокольцы, а почтарь музицирует. От всего этого недолго было сойти с ума.

Спустя месяц (к тому времени я и думать забыл про карету) Хелена уехала в Швецию, и в последующие два года мы с ней не виделись. За эти два года я совершил солидный рывок в своем развитии, а именно пристрастился к чтению, причем читал в основном об экспедициях к Северному и Южному полюсам. С каждым днем мой интерес к ним только возрастал. Воображение уносило меня в снега и льды Арктики и Антарктики, где я теперь дневал и ночевал.

То была эпоха электричества. Оно творило всяческие чудеса, открывало любые двери — почему бы ему не распахнуть и двери к полюсам? Мне пришло в голову, что можно построить электрический корабль, способный преодолевать какие угодно льды, способный красиво и элегантно, грозно и неудержимо пройти через полярные моря прямо к полюсу. Мысленно я уже проектировал такой корабль.

Мой воображаемый кабинет находился в темном углу изрядных размеров комнаты, между стеной и громоздким шкафом. Больше всего я любил представлять себе, что там же стоит на якоре мой ледокол, а еще придумывать новые приборы и инструменты, которые были бы достойны сего электрического дива.

Близилось Рождество, и после двухлетнего отсутствия в город вернулась Хелена. Должен признаться, я давно и не вспоминал о ней, голова моя была занята другим; за эти два года я сильно изменился, стал совсем не тем „представителем сильного пола“, которого Хелена знала до отъезда. В ту пору я (опять-таки в фантазиях) изобретал электрическую винтовку — единственное, чего еще не хватало на корабле. В остальном ледокол был готов (по крайней мере, в моем воображении) и ожидал лишь меня.

Наконец я придумал винтовку и, прежде чем отбыть на своем замечательном судне в ледовое одиночество, начал в последний раз мысленно проверять корабль и его оснащение… как вдруг увидел там, где он стоял на якоре, между шкафом и стеной, почтовую карету с почтальоном и баулами… Мой потрясающий корабль обернулся старомодной каретой! Радостный смех рядом поведал мне, что этим сюрпризом я обязан вернувшейся Хелене. Она считала, я по-прежнему мечтаю о допотопной карете, и сделала мне такой подарок.

Я поблагодарил Хелену (любезно, но довольно холодно) и все же, когда мы сели ужинать, вынужден был, по возможности тактично, уведомить ее, что за истекшие два года стал совершенно другим человеком. Наутро от Хелены пришло письмо, где она писала, что понимает, почему я принял ее подарок с такой холодностью. „Ты сразу увидел, что на карете нет колокольчиков — как было на той, двухлетней давности. Пожалуйста, не огорчайся: торговец уже заказал их в Нюрнберге и они будут даже больше прежних. Теперь ты доволен?“