И цену триумфа им пришлось заплатить сообща. Руал отправился в искупительный поход на север. А когда он не достиг цели, именно Леон стал ему опорой у крайнего предела. Тогда-то и выяснилось, что во вселенной Руала Амундсена крайнего предела нет.

Смерть Леона не была геройской гибелью в снежной буре или в штормовом море, он даже не пустил себе пулю в лоб, как офицер. Скончался от внутреннего кровотечения. Но в конечном счете Леон Амундсен тоже стал жертвой Южного полюса.

Через полгода после кончины Леона Амундсена Ураниенборг был передан норвежскому государству — как мемориал и музей Руала Амундсена. Акт передачи совершил посол Гаде в присутствии короля, премьер-министра и председателя стортинга. Лейтенант устроил все так, как было бы при жизни полярника. Разумеется, впустить публику в приватные комнаты, в кабинет и в ванную, совершенно не в духе полярника, но каждому святому положено иметь свою церковь. У полярника не было могилы — пусть же особняк у Бунне-фьорда станет его мавзолеем. «Руал Амундсен очень близок всему своему народу, — говорит Гаде в заключение своей речи. — Поэтому вполне справедливо, что его дом будет принадлежать всему норвежскому народу, который сохранит его навсегда как священную память о полярнике».

Ожесточенный спор между Херманом Гаде и Густавом С. Амундсеном едва не закончился в суде. В многолетней тяжбе Гаде, к превеликой досаде лейтенанта, пользовался адвокатскими услугами Эйнара В. Нансена. Никто лучше него не знал более или менее тайные делишки вокруг Бунне-фьорда. Щадя память национального героя, Нансен и Гаде в итоге согласились на компромисс: Ураниенборг подарили государству, а Рёдстен, который Гаде изначально хотел превратить в пансионат для моряков, отошел наследникам. Прежде чем дело получило огласку, была поставлена последняя точка в споре о двух злосчастных имениях, из-за которых происходило столько разногласий и возникло стоЛько враждебности вокруг полярника.

Ко времени передачи сам Херман Гаде давным-давно обосновался во Франции. На желанный посольский пост его так и не назначили, но никто не мог запретить бывшему послу в Рио приобрести себе замок там, где он хочет. Фредрик Херман Гаде скончался зимой 1943 года в Шато-Дюмениль в Сен-Дени, на окраине оккупированного Парижа.

За пять лет до смерти Гаде мог прочитать о сенсационном происшествии, которое едва не обратило в ничто все усилия создать другу долговечный памятник. Вечером 11 января 1938 года над Ураниенборгом заметили дым. Как вскоре выяснилось, загорелся флигель — дом Бетти, или Малый Ураниенборг, — где старая нянюшка делила кров с тремя тетками Амундсен. Только благодаря удачному направлению ветра вилла с реликвиями не стала добычей огня. (Пожарная машина застряла в снежных заносах на извилистой дороге.)

Пожар оказался более чем загадочным. В снегу нашли выброшенный из окна сгоревшего дома норвежский флаг с косицами. А чуть поодаль стояла дамская сумка с четырьмя письмами, одно из которых было адресовано бывшему американскому президенту Эдгару Гуверу [203]. И наконец, в золе, оставшейся от жилища нянюшки, обнаружили останки женщины.

Первую половину загадки удалось раскрыть весьма быстро: погибшую женщину звали Юханна Эурдал, тридцативосьмилетняя дипломированная медсестра из Сюккюльвена. В тот день она вместе с сестрой приехала из Вестланна в столицу, чтобы обратиться к врачу по поводу расстройства психики. В кафе на Скуввейен сестра ненадолго оставила ее, отлучившись по делу. Тогда Юханна Эурдал вышла на улицу и поймала такси, которое по узким зимним дорогам отправилось с нею в неблизкий путь до Свартскуга. Последний отрезок пути до Ураниенборга она прошла пешком, через заснеженный лес, некоторое время бродила там вокруг построек, а потом вломилась во флигель, выбросила на улицу флаг, разложила костер и, сидя в кресле, позволила пламени сделать свое дело.

Сумасшедшая женщина покончила с собой — вполне заурядная история. Но почему она сделала это в уединенном мемориале Руала Амундсена?

В одном из писем брата упоминается, что барышня Эурдал служила прислугой в одном из бергенских семейств в Сиэтле. Там она могла контактировать со своим славным соотечественником. Утверждали также, что она работала и в Ураниенборге. В таком случае, видимо, очень недолго, и тот факт, что она легко нашла дорогу к усадьбе, если не сказать к флигелю прислуги, свидетельствует в пользу данного допущения.

Самоубийственный пожар в доме Бетти, пожалуй, не имеет биографического значения; тем не менее он знаменателен как символ многих завуалированных обстоятельств, связанных с историей жизни полярника. Руал Амундсен сам окутывал свою жизнь туманом. Тогдашние историки видели свою задачу не в прояснении неизвестного, а скорее в закреплении мифов, созданных самим полярником. Учитывая огромное значение Руала Амундсена для своего времени, этот биографический вакуум стал необычайно просторным полем для всяческих домыслов. Поразительно, сколь велика была власть полярника над человеческой фантазией. Молчание, секреты, тайные сговоры не только сделали мифом его личность, вся его жизнь обернулась притягательной загадкой. Победы праздновались, но никто не считал погибших на поле брани. И вовсе не вина, а склонность к замалчиваниям привела к тому, что Руал Амундсен и его подвиги так и остались весьма зыбкой территорией.

«Сегодня с именем одним — один народ, единый сердцем». Под такой шапкой вышла «Афтенпостен» 14 декабря 1928 года. Правительство решило объявить день покорения Южного полюса национальным днем памяти Руала Амундсена. Ровно в полдень весь народ, во всех городах и весях, посвятит полярнику две минуты своей жизни — две минуты полного молчания.

Отметили этот день и в зарубежных представительствах, и в норвежских диаспорах многих стран. Но утверждать, что «весь мир» почтил память норвежского полярника, было изрядным преувеличением, хотя «Афтенпостен» именно так и писала. Норвежский посол в Лондоне Беньямин Фугт прислал на родину следующее донесение: «Один из здешних норвежских корреспондентов сказал мне, что тщетно пытался уговорить разные английские газеты вспомнить эту дату в своих публикациях. Ответ был один: "14 декабря, Южный полюс, нет, с этим мы примириться не можем"».

Во всех норвежских школах произносили речи, пели патриотические песни и призывали к двухминутному молчанию. По радио целый день передавали программы, посвященные знаменательной дате. В столице славословия полярнику разносились над людскими толпами из громкоговорителя, укрепленного на башне церкви Христа Спасителя. Официальная Норвегия во главе с королем и кронпринцем собралась в крепости Акерсхус. Присутствовали здесь и Фритьоф Нансен, и капитан «Фрама» Свердруп, и капитан «Мод» Вистинг, и еще живой капитан Густав Амундсен.

«Афтенпостен» так описывает минуты молчания в старинной крепости: «Все встают. Почетный караул низко опускает норвежский флаг перед бюстом Руала Амундсена — наступает глубокая, благоговейная тишина, слышен лишь бой часов, который разносится по всей стране, везде и всюду, где живут норвежцы, расходится волнами в мировое пространство, неведомо как далеко…»

Речь памяти полярника произнес слегка неуместный здесь корпулентный капитан Готвалдт, начальник радиослужбы дирижабля «Норвегия». Кое-кто явно был удивлен таким выбором. В этот час на ораторской трибуне полагалось бы стоять преемнику, наследнику по героической линии норвежских полярных исследований, Ялмару Рисер-Ларсену. Однако Густав Амундсен и его сын ожесточенно протестовали против того, чтобы герой-летчик «со слезами на глазах стоял перед всем миром, играя на давно порванных струнах дружбы».

Предшественник, Фритьоф Нансен, произнес свою речь в память Руала Амундсена еще осенью. И все тем же загадочным образом волны эфира донесли ее до всех радиоприемников в стране. Конечно же слова Нансена и стали подлинной надгробной речью Руалу Амундсену.