Для Руала Амундсена Ураниенборг был не просто пристанищем, он означал также принадлежность к стране. Сколько бы полярник ни склонял голову перед Фритьофом Нансеном, он продолжает стоять на своем по отношению к Норвегии в целом: «Я сам поговорю по приезде с Кнудсеном, и все же напомни ему о моем утверждении в одном из предыдущих писем — если не будут выполнены все обещания до единого, я больше не пошевелю и пальцем». Леону Руал признается в том, в чем не может признаться Нансену: «Мне бесконечно все надоело… в том числе мои дорогие соотечественники. От них не дождешься ничего, кроме обещаний, обещаний и снова обещаний».

Продажа Ураниенборга означала бы куда более серьезный и безапелляционный разрыв, чем просто расставание с недвижимостью на берегу Бунне-фьорда: «Я почувствую себя свободнее, зная, что порвал все связи с родиной. Обращение, которому нас подвергают после похода на Южный полюс, подсказывает мне, что не мешает выправить бумаги для получения американского гражданства. Вернувшись из следующей экспедиции, я буду волен мгновенно стать гражданином Североамериканских Соединенных Штатов. Сам знаешь, насколько легче мне тогда будет работаться».

Исходящая от норвежского героя угроза сменить гражданство рассчитана на премьер-министра Кнудсена. Это угроза передать в чужие руки достижения Норвегии: Северо-Западный проход, Южный полюс, Северный полюс и т. д. Родина не стоит для Амундсена во главе угла, как для Нансена. Если верить письму, для Руала самое важное — работа. Но что он подразумевает под работой? Ему не хочется заниматься научными исследованиями и открывать законы природы, как того требует от него Нансен; работа Амундсена — открывать мир. Для дела его жизни Норвегия — источник средств, государственная казна, из которой можно черпать. Когда черпать оттуда больше не получается, надо сменить гражданство. Полярник готов к переселению в Америку — как последний гонимый нищетой эмигрант.

Эта серия отчаянных шагов в отношении норвежского правительства была умным маневром со стороны Руала Амундсена. Он проделал их через Леона. Таково было распределение ролей. Руал выступал в виде несгибаемой воли, в виде бескомпромиссной, первозданной силы. Леон мог играть этой силой, но обычно пропускал ее сквозь фильтр такта и дипломатической хитрости. Тогда Руал Амундсен представал могучим и бесстрашным человеком, не утрачивая при этом цивилизованного облика. Лишь перед Нансеном он унизился, раскрыв свое подлинное лицо. Уже второй раз.

19 мая, по-прежнему из Канады, полярный путешественник пытается что-то объяснить Леону: «Старик был прав, говоря, что я сердит. Возможно, он бы удивился меньше, если б знал причину моего гнева. Меня крайне разозлили сообщения о Густаве».

Значит, Руала Амундсена довело до угроз отменить экспедицию вовсе не нарушение правительством обещаний, а чисто семейное дело: большой воз может опрокинуться от малой кочки, большая экспедиция и подавно. «Мало того что приходится выплачивать его долги, надо, видите ли, покупать ему недвижимость, чтобы он не сошел с ума и не кончил жизнь самоубийством. При подобных обстоятельствах остается лишь ублажать его».

Хотя профессор, вероятно, и не удивился бы меньше, узнав причину гнева, совершенно очевидно, что Руал Амундсен на протяжении длительного времени чувствовал себя жертвой вымогательства. Ради собственного душевного спокойствия он предпочитает платить. В то же время Руал понимает, что каждый новый взнос затягивает его все глубже в болото. «Ты прекрасно знаешь, — пишет он Леону далее, — что, купив Густаву дом, я вынужден буду оплачивать его содержание и массу других вещей. Мы с тобой слишком хорошо изучили брата, чтобы соображать: он использует эту собственность для постоянного вымогательства. То ему подавай одно, то другое…»

Как ни странно, на полярного путешественника подействовало еще одно обстоятельство — холод. «Когда ты одновременно рассказал мне о вновь затянувшейся зиме (по-видимому, типичной для Бунне-фьорда) и о связанных с ней тяжелых условиях существования, которые вынуждают тебя провести зиму в городе (что я нахожу вполне разумным), я тем более посчитал момент подходящим, чтобы сбыть усадьбу с рук».

Леон перед Рождеством сам спрашивал брата, как он намерен распорядиться своей недвижимостью в свете грядущей экспедиции, но резкость и поспешность действий Руала заставили Леона не поднимать более этот вопрос. Кроме всего прочего, судьба усадьбы тесно переплеталась с его собственной.

В ту зиму семья Леона поддерживала порядок в Ураниенборге, добираясь туда на коньках, на лыжах или в подбитой шипами обуви. Что касается Густава, у Леона налажена постоянная связь с его женой Малфред, которой приходится тяжело. Некоторое время назад Леон послал Руалу следующий отчет о Густаве, с ее слов: «Она рассказала довольно много про Ежика, который, по заключению врача, действительно страдает сильным психическим расстройством, и скорее всего — из-за висящего над ним долга; иногда у него бывают приступы дикой злости или слабости, а еще он какой-то пришибленный… выяснилось также, что в последнее время он все чаще является домой навеселе, так что похоже, главная причина всех нарушений — в спиртном».

Леон не осознает, насколько тяготит Руала непрестанное давление со стороны Густава, хотя чувствует, что за неожиданными ходами полярника что-то скрывается: «Старик считает, ты сердитый из-за напряженного турне, о чем я тоже догадывался в связи с поспешной продажей Ураниенборга».

Хотя Руал Амундсен и «склонил голову», он с опаской ждет, какое впечатление произведет в Пульхёгде письмо, в котором он «дает отпор». А профессор рад, что высказался и облегчил душу. И все же в ответе не может не коснуться животрепещущего вопроса о значении пустяков для «серьезных предприятий», поднятого Амундсеном в тщетной попытке защититься. «Вы говорите, что к подобным вещам тоже следует относиться внимательно. Тут я совершенно с Вами согласен и, по-моему, сам неоднократно доказывал важность такого подхода, в особенности для полярных экспедиций; так что по сему поводу мы сходимся во мнениях».

Больше Фритьоф Нансен уступать не намерен. На что бы ни ссылался младший коллега, всё уже давно доказано. Вся деятельность Амундсена осуществлялась и осуществляется в рамках испытанной методики Нансена. Наставник не собирается выслушивать поучения от ученика.

Не странно ли, что у коллеги возник интерес к аэропланам? Фритьоф Нансен в свое время прыгал на лыжах с трамплина в Хусебю, но вести с воздуха полярные исследования он еще не пробовал.

Весной 1913 года, во время турне по Америке, Руал Амундсен переживал кризис. Кризис этот не был вызван самоубийством Ялмара Юхансена или смертью капитана Скотта, не был связан с чувством вины. Вопрос о вине — вернее, о долге — приобрел актуальность благодаря письму из Пульхёгды. Из чувства долга перед Нансеном, то есть перед Норвегией, Амундсен был обязан совершить поход на север. Это стало для него делом чести, выполнением договора, скрепленного смертью капитана Скотта.

Амундсен знал условия договора, знал и о планах покорения Южного полюса Фритьофом Нансеном. Если он все же предпринял безнадежную попытку отвоевать себе свободу действий, вероятно, им двигали могучие силы.

Нансену он выдвигал в качестве причины нарушение обещаний правительством. Норвегия, дескать, подвела его самого как руководителя, подвела участников экспедиции, подвела спонсоров. Эта аргументация была слабой, и Нансен одним ударом разбил ее. Однако тот же ход в отношении правительства окажется весьма успешным. Тем не менее нельзя воспринимать ультиматум исключительно в виде тактической уловки — он был в значительной мере спровоцирован отчаянием.

Для Леона психологическим основанием Руалова выпада служил усиливающийся нажим со стороны Густава. Понятно, что мысль о возможности нового самоубийства, да еще среди родных, была малопривлекательна. И все же доказательств того, что Руалом Амундсеном двигало чувство вины, практически нет.