Время в пути пролетело довольно быстро. Эзена и Анесса выспались на все времена, поскольку выбрались из кровати только на следующий день перед полуднем. Мягкое покачивание корабля, плеск воды за бортами и кормой, потрескивание обшивки и холодное дыхание реки отлично способствовали сну. Хуже пришлось Готаху, который всю ночь вертелся на твердых досках стола, пока наконец под утро, разозлившись, не вылез на палубу и только там смог немного поспать, сидя на мягком кресле и опираясь на второе ногами. Два заспанных страшилища — ибо ни княгине, ни ее Жемчужине не хотелось причесываться перед завтраком, не говоря уже о подкрашивании бровей и ресниц или подрумянивании щек, — полдня провели за едой, разговаривая на такие темы, что у посланника на спокойной реке едва не началась морская болезнь. Он начал всерьез задумываться, не будет ли так постоянно. Возможно, комендант Йокес мог бы найти ему какое-нибудь занятие при войске? Женщины, как оказалось, даже самые необычные, были попросту страшными. Среди немногочисленных имевших хоть какой-то смысл замечаний широко разливалась невыносимая бабская болтовня обо всем и обо всех без исключения, подкрашенная преувеличениями, издевками, а под конец анекдотами и шуточками. Посланник держался мужественно, но, услышав два анекдота, рассказанных брюнеткой, и один, четыре раза начатый и так и не законченный блондинкой, сбежал в пустую надстройку и сидел там, размышляя о Громбеларде. Он также немного подумал о Кесе, с которой целыми днями мог разговаривать об истории Шерера и которая не разевала рот даже тогда, когда он рассказывал о Шерни, поскольку у нее имелось собственное мнение и собственные мысли, нередко достойные внимания. Она могла запомнить использованные им доводы и прийти с ними на следующий день, обратив часть из них себе на пользу и указывая на те места, где мудрец Шерни противоречил сам себе. Она была просто бесценна. Он ошибался, доказывая Эзене, что в Сей Айе ничего больше о Шерни уже не узнает. Ничего нового не увидит — возможно. Но он полгода приводил в порядок знания, которые получал всю свою жизнь. В этом ему помогала та, кто не начинал четыре раза один и тот же анекдот, чтобы наконец рассказать его до конца. Мужчины бывали умными или глупыми. Но женщины… собственно, пожалуй, все, кроме одной… бывали умны и глупы одновременно. Ее высочество Эзена, как только переставала быть княгиней, сразу же становилась двадцатипятилетней девицей, думавшей любой частью тела, но только не головой… Проницательная первая Жемчужина, которая вернулась из зимнего путешествия, таща для своей госпожи на поводке весь Дартан, за столом под парусиновой крышей, на речном корабле, наверное, не сумела бы даже сосчитать до десяти… Впрочем, все они были такими, без исключений! Та, которую он считал самой умной, следы беременности воспринимала как нечто унизительное, к тому же не пришла с ним попрощаться, когда он уезжал. Ни с ним, ни с кем вообще, даже со своей госпожой. Именно так и можно было дружить с женщиной.
Поздним вечером (было уже совсем темно), когда оказалось, что они подплывают к Нетену, княгиня и ее Жемчужина впали в панику. Служанки в тусклом свете фонарей причесывали и подкрашивали своих хозяек, поправляли кое-как зашнурованные военные платья, рылись в объемистых сундуках в поисках требуемой обуви. Готах, полгода проживший во дворце, никогда не видел, как выглядит жизнь женщин с изнанки. Ежедневные беседы за столом, достаточно пустячные (а какими еще они могли быть?), длились недолго. Многочисленные разговоры с княгиней всегда касались конкретных вопросов. Рубашка, которую носила ее высочество вместо платья, была проявлением бунта — это он понимал, поскольку каждому порой хотелось сделать что-нибудь неумное (он сам, будучи в дурном настроении, мог попросту весь день не вставать с кровати). Но теперь, на борту небольшого корабля, скрыть что-либо было невозможно, становилась видна повседневность, обычно скрытая в бесчисленных комнатах дворца. Готах уже понял, что будет стоять на коленях перед Йокесом, будет носить за ним миску с супом, дуть на ложку и подавать остуженную пищу прямо в рот, лишь бы получить какое-нибудь занятие и попасть в палатку с военными урядниками, офицерами, да пусть даже с поварами.
Баржи гвардии, ловко лавируя между снабженными фонарями буями (множество подобных светящихся буев обозначало на реке фарватер), приближались к ярко освещенной пристани. Быстро маневрируя на своих крошечных лодочках, портовые лоцманы выделяли места причаливающим судам, направляя другие на рейд. Для корабля ее высочества было предусмотрено свободное место. Вскоре сбросили трап, и княгиня в сопровождении телохранительниц, первой Жемчужины и посланника сошла на набережную. Прибывших ожидали выстроившиеся в ряд спешившиеся конники отряда Дома. Выгружающиеся со своих барж гвардейцы несколько искоса поглядывали на элиту конницы Сей Айе, присланную неизвестно зачем, словно их эскорта было недостаточно. Оба отборных подразделения издавна соперничали за звание лучшего отряда ее княжеского высочества. Однако Йокес вовсе не желал возобновлять соперничество, ему хотелось лишь принять княгиню сообразно ее рангу и обеспечить исполнение необходимого церемониала. Комендант давно уже безвылазно сидел в военном лагере; Эзена не без удивления заметила, что он похудел, двигался более энергично, а голос у него был как военная труба — в тишине Доброго Знака ему не приходилось кричать на солдат, но здесь, среди портового шума, негромкой команды никто бы не услышал. Конники ударили перчатками о щиты; Йокес в сопровождении Хайны приветствовал княгиню в Нетене. Комендант обменялся многозначительным взглядом и мимолетной улыбкой с Анессой, что наблюдательная Эзена сразу же заметила.
Черной Жемчужине не по вкусу были пышные церемонии.
— Пойдем отсюда, ваше высочество, — сказала она после короткого приветствия. — У нас с комендантом совершенно противоположные взгляды на некоторые вопросы. Я его понимаю. Он хочет поднять настроение своих солдат, так что охотнее всего привел бы сюда всех, чтобы они увидели твое прибытие. Но я, напротив, предпочла бы, чтобы тебя привезли спрятанной в мешке. Ни одна собака не должна знать, где госпожа Доброго Знака. Я согласилась на пол-отряда.
Хайна была одета в роскошную военную форму: превосходную кольчугу, скрытую под красной накидкой, черную военную юбку и два ремня с золотыми пуговицами — пояс ровно на талии, поддерживающий кинжалы в ножнах, и перевязь с висящим на левом бедре мечом. Все это прямо-таки источало богатство, рукояти оружия украшали золото и большие рубины, юбка и накидка были вышиты золотой нитью, а голенища высоких сапог, как и ремни, унизывали золотые пуговицы.
Йокес, который ненадолго отошел, чтобы указать место поварам и оруженосцу княгини, приплывшим на баржах гвардии, что-то крикнул Хайне. Невольница обернулась и сделала какой-то жест рукой. Йокес тоже ответил жестом. Эти двое наверняка умели договариваться. Прежде всего — что Эзена заметила с истинным удовлетворением, — они прекрасно друг друга понимали, между ними не было никаких разногласий. Жемчужина отдала приказ конникам отряда Дома, а Йокес сказал что-то Охегенеду. Поссорившиеся командиры наверняка бы не позволили командовать своими отрядами.
Комендант подошел, лично ведя мерина Эзены.
— Ваше высочество, — сказал он, — настоящая встреча будет в военном лагере, недалеко отсюда, но тебе уже пора ехать. Хайна покажет дорогу, я останусь еще на какое-то время здесь. Я должен отдать приказы пехотинцам, которых ты привезла, поскольку в лагерь они пока не пойдут, мне нужно также направить в соответствующее место обоз гвардии. Хайна и мой заместитель в лагере покажут тебе палатку… Я хотел выделить тебе, госпожа, часть здания комендатуры, но твоя Черная Жемчужина сказала, что ты должна уже сейчас привыкнуть к палатке, чтобы в поле она не стала для тебя чем-то новым. — Он слегка улыбнулся. — Может, оно и верно.
— Ваше благородие, ты позволишь мне остаться здесь? — встрял посланник. — Если не помешаю…
