Это письмо писала не невольница.

Он никогда не болел. Недомогания, валившие других с ног, он не воспринимал всерьез. Ему не приходилось испытывать потерю аппетита, слабость, боль, слепоту… Никогда прежде.

Наместнику было тридцать шесть лет, и он считал, что тело его наверняка не предаст. Если бы оно пожелало его подвести — это давно бы уже случилось. Хотя бы в чем-то.

Верное, доброе тело.

— Ы-ы, — сказал он.

Этим утром на него свалилось все сразу, словно накопившись за минувшие годы. Открыв глаза, наместник тотчас же ослеп — падавший в окно свет весеннего дня ворвался в глубь черепа, творя внутри страшное опустошение. Боль пронзила виски насквозь. Ваделар глухо застонал, но было ясно, что он должен встать и идти… Он не знал куда. Куда-нибудь, где есть вода.

К его губам приставили край сосуда. Он начал пить. Вода! Вода… Напившись, он понял, что никогда не сумеет вернуть долг милосердному существу, которое спасло ему жизнь, не ставя каких-либо условий.

— А-а-а… — с облегчением проговорил он. — А-а… А-а-а…

Высокий женский голос причинял боль. Жестокая, она забавлялась с ним, то подавая воду, то снова начиная говорить.

— Ваше высокоблагородие, обязательно нужно что-нибудь съесть. В противном слу…

— Ннн! — крикнул Ваделар. — Н… нннн…

При мысли о еде желудок сам полез ему в горло. Сбитая с толку женщина замолчала, но мгновение спустя отомстила, снова заговорив:

— И все-таки обязательно надо.

Ему бесцеремонно сунули что-то в рот. Он хотел крикнуть и выплюнуть, но… ощутил вкус. Кто знает?.. Это вполне могло иметь смысл. Желудок вернулся на свое место и начал поддакивать. Может, стоило ему довериться?.. Недоверчиво и осторожно наместник вонзил зубы в огурец; кислый сок потек в горло.

— Ммм, — сказал он.

Соленый огурец оказался хорош. Желудок был не против его принять.

— Ваше высокоблагородие?

— Еще, — неразборчиво пробормотал Ваделар. — Лучше один только сок.

Заскрежетал глиняный горшок, поставленный у изголовья кровати.

— Сейчас что-нибудь найду, — сказала невольница. — Кружка слишком большая… Не зачерпнуть.

Наместник раздвинул веки, вздохнул, геройски перевернулся на бок и, когда перед его глазами мелькнули округлые очертания горшка, упал в него лицом и начал пить. В зеленовато-коричневой жидкости плавал укроп и зубчики чеснока.

— А-а-а! — повторил он, опять переворачиваясь на спину и закрывая ладонью глаза. — А-а-а-а… Я… послушай… я не знал.

— О чем, ваше высокоблагородие?

— Не знал… что может быть такое. Я думал, что все это ложь, — медленно, с усилием признался он.

Утреннее недомогание никогда его по-настоящему не беспокоило. Да — иногда ему немного хотелось пить. Возможно, он был… слегка не в себе? Он выпивал кружку воды, ел с обычным аппетитом — а по утрам аппетит у него был просто замечательный. И смеялся, негодяй. Нечестивец. Он шутил над несчастными, которые хватались руками за голову, бежали от одного запаха еды, глотали какую-то дрянь.

— О нет, Весета, — сказал он. — Это не от вина. Я отравился, подали несвежую еду.

Красивая, словно Жемчужина, тридцатилетняя невольница с карими глазами понимающе улыбнулась.

— Да, да, ваше высокоблагородие, — сказала она. — Очень несвежую. Горшок с противоядием оставляю, но все же принесу какую-нибудь кружку. Не могу смотреть, как ты пытаешься утопиться, господин.

Она вышла.

Дневной свет уже не казался столь пронзительным. Наместник мог без опаски лежать с открытыми глазами, но голова все еще болела столь страшно, что ему с трудом удавалось собраться с мыслями. Вид возвращающейся невольницы растрогал его. Она зачерпнула лекарство и подала ему, а потом поддержала голову — мягко и заботливо. Дрожащей рукой он поднес кружку к губам. Он уже обрел дар речи и отчасти — способность двигать руками. Пришла пора учиться ходить… но он чувствовал, что пока еще слишком рано.

Оказалось, что лежит он не в своей постели, но на ступени, перегораживавшей комнату. Горшок с огурцами стоял ниже. Не слишком большой… но для хрупкой женщины наверняка очень тяжелый. Она притащила его сюда специально для того, чтобы спасти своего господина.

— Обещай мне, — сказал он, — что не уйдешь без особых на то причин, уже завтра или послезавтра… Я дам тебе свободу, Весета.

Она посерьезнела.

— О нет, ваше высокоблагородие. Это очень ответственное решение, и… сейчас не слишком подходящее время, чтобы его принимать.

— Я принял его не сегодня. Я армектанец, Весета…

У него не было сил объяснять. Но он сказал правду: решение созрело уже давно. Невольники годились самое большее для работ в каменоломнях, а домашние слуги должны быть свободными. Слишком многие армектанцы забыли об этом мудром правиле.

Огуречный рассол вызвал отрыжку.

В обычных условиях Ваделар не смог бы позволить себе такую девушку, как Весета. В невольничьих хозяйствах их называли невольницами первого сорта. Неудавшиеся Жемчужины или исключительно красивые и неглупые девушки, которые продались в неволю сами — еще достаточно юными, чтобы их можно было обучать еще два или даже три года. Они стоили дорого. Но теперь, купленные из вторых рук, они не стоили почти ничего. Война… Во всем Дартане избавлялись от невольников. Резко возрос спрос на телохранителей обоего пола, но прекрасные жемчужинки могли самое большее стать добычей озверевших солдат. Война, в которой все сражались со всеми, не оставила никому и нигде безопасного места. В покинутых рыцарями и их свитами имениях хозяйничали банды беглых наемников, а иногда обычных грабителей. Все лишнее продавали — ценность имели только живые деньги. Ваделар купил Весету за смешную цену и с самого начала понял, что хочет иметь такую… хозяйку дома. Любовницу. Но не невольницу.

— Госпожа Акея… — начала она.

— У госпожи Акеи есть сын, — прервал он ее. — А я хочу, чтобы у меня была хотя бы ты. Но не как домашняя птица, ворон в клетке. Я никому не нужен… Неудачник. Для Кирлана — никто… Для жены… тоже никто. Оказалось, что я не могу обеспечить великого будущего Ленету. Ведь я безответственный, Весета. Вместо того, чтобы карабкаться наверх, приносить домой мешки серебра… я хочу лишь святого спокойствия. Охотнее всего я лишь рассматривал бы свои математические таблицы… Я неудачник. Куда ты спрятала вино, Весета?

— Ты все выпил, ваше высокоблагородие. Ты и твои… гости.

Половину этих гостей он не знал. Какие-то знаменитые беженцы из Дартана. А вино… нет, ему не хотелось вина. Он представил себе вкус, запах — и ему стало нехорошо.

— Все равно, сегодня или завтра… Я дам тебе свободу. Мне нужен тот, кто хочет быть со мной по собственной воле. Останься или иди куда пожелаешь. Возможно, что уже скоро я перестану быть наместником, а тогда я превращусь в обычного мота. У меня ничего нет, так что самое большее вернусь под отцовскую крышу. Развод, даже любовница… мне там все простят, мать с самого начала не любила Акею. Хуже с внуком, которому дед уже прочит будущее воина или урядника, — Ваделар рассмеялся, схватился за голову, закашлялся и на несколько мгновений замолчал. — Ну, и насчет моих неудач… Вместо того чтобы служить Вечной империи… я купил себе драгоценность. Отец посмотрит на тебя и скажет: «Ваделар, раз ты можешь позволить себе такую служанку, то можешь позволить себе и содержать ее», хе-хе-хе… «Твои братья, сын мой…», — добавит он еще. Хе-хе… — Страдалец снова схватился за голову. — Лучше иди, Весета. Как только буду в порядке, позову свидетелей, подпишу акт об освобождении, и сможешь делать что захочешь.

Он с немалым трудом сел и долго пребывал в неподвижности, касаясь кончиками пальцев висков. Под ними что-то отчаянно пульсировало. Он не знал, что такое возможно.

Рядом со ступенькой лежал плащ на меховой подкладке. Погрустневшая невольница подняла его.