Буковая пуща, самый большой лесной массив Шерера, что лежит на дартанско-армектанском пограничье, словно брошенный щит покидающего поле битвы воина, принадлежала Дартану. Со времен возникновения империи ее окраины основательно истощились, но тем не менее она таила бескрайние запасы всевозможных богатств, являясь настоящим сокровищем. Армект, завоевав весь Шерер, легко мог завладеть и этими лесами. Однако пущей, словно удельным княжеством, с давних пор владел один из самых могущественных дартанских родов. Несмотря на полную зависимость Золотой провинции от Кирлана, столицы Армекта, было бы политической ошибкой восстанавливать против себя весьма влиятельное семейство, собственность которого в любом случае приносила в имперскую казну значительные суммы. Ведь с этих владений платились налоги — и немалые. Такова была первая причина, по которой Буковую пущу оставили в руках ее законных хозяев.

Вторая причина была связана с первой. Относительная независимость владельцев пущи не являлась чем-то исключительным, подобной свободой пользовались многие магнатские и рыцарские Дома. Армектанская политика в отношении завоеванных территорий (а в особенности в отношении Дартана) была политикой здравого смысла; ведь сохранение привилегий одновременно позволяло держать под контролем их обладателей. То тут, то там злорадно поговаривали (и вполне справедливо), что кошельки дартанцев набиты… лояльностью по отношению к Кирлану. И в самом деле, ничто не могло так плохо сказаться на содержимом этих кошельков, как отсутствие лояльности, замеченное у их владельцев.

Наконец, третья причина — на первый взгляд наименее важная, но по сути самая непростая — не имела ничего общего с политикой и была почти непонятна тем, кто не знал армектанского образа мышления. Армект, край обширных, как море, открытых равнин, попросту не знал, что делать со столь гигантским лесом. Леса, естественно, имелись и в Армекте, причем вовсе не маленькие. Но они выглядели лишь пятнышками на бескрайних, поросших травой просторах, неотъемлемой частью которых являлись. Буковая же пуща представляла собой практически отдельный мир, раскинувшийся на сотни миль, с собственными озерами, болотами, реками и холмами… Поговаривали даже, что среди самых диких степей, где никогда не ступала нога человека, есть настоящее внутреннее море. Подобное явление было чуждо всем армектанским понятиям, всем традициям и обычаям сынов Великих равнин. Наверняка можно было бы включить Буковую пущу в состав Армекта — но только на карте. Ни один армектанец не признал бы этот край — такой край — частью Армекта. Подобное было попросту невозможно и столь же бессмысленно, как пытаться заставить моряка именовать морем не только воду, но и сушу. И всякое убеждение было тут бессильно.

Вопреки всеобщему мнению, Буковая пуща не везде столь дика, непроходима и опасна. Ее окраины давно пали под ударами топоров, уступив место многочисленным селениям, особенно со стороны Тройного пограничья, где встречаются Армект, Дартан и Громбелард. На протяжении полутора десятков миль юго-западный край леса пересекает тракт, несколько сокращающий путь между двумя важнейшими городами Шерера — Кирланом и Золотой Роллайной. Кроме того, если ехать от дартанской столицы, достаточно преодолеть всего каких-то двадцать миль леса, чтобы обнаружить нечто похожее на поляну, правда, огромных размеров. Эту слегка неровную местность пересекают несколько ручьев, даже небольших речек, зарождающихся на северо-востоке, где вздымаются к небу лесные дебри. Полосу довольно высоких холмов называют молодым лесом Йенетт. Поляна же носит название Сей Айе; «сей» по-дартански означает «добрый», старое же слово «айе» имеет несколько значений — традиционно так называют гербовый щит, но обычно оно употребляется в смысле, обозначающем «слово» или «знак».

Уже несколько месяцев Добрым Знаком, в течение веков принадлежавшим Дому К. Б. И., владела ее высочество Эзена — армектанка, имя которой не сходило с уст высокородных дартанцев, служа символом величайшего скандала в истории Дартана. Она была вольноотпущенной невольницей, которая по непонятной прихоти умирающего бездетного господина Сей Айе получила статус супруги и единственной наследницы всего его состояния. Закон Вечной империи, не разрешавший усыновлять вольноотпущенных, ничего не говорил насчет заключения подобных браков. Якобы даже имели место некие прецеденты, но не в Дартане — а ведь родственники умершего были живы. Буковая пуща стоила судебного процесса. О, она стоила десяти процессов. Однако был начат лишь один — о признании брака недействительным. «Ее благородие вольноотпущенная невольница», столь внезапно поднявшаяся до уровня одной из первых дам провинции, процесс этот проиграла еще до того, как был объявлен день предварительных слушаний. Ибо хотя Буковая пуща и была частью Вечной империи, но в еще большей степени она была частью Дартана…

Возле самой дороги тарахтела мельница. Низвергавшаяся с уступа вода ударялась о лопатки колеса, вскипая внизу пенной струей и широко разливаясь лишь за небольшим мостиком. Там она текла лениво и неспешно, уже не поднимая песок со дна. Большие круглые камни позволяли стиравшим белье женщинам подойти к самой воде.

Мужчины, занятые работой, разговаривают редко; на слова находится время в минуты перерыва, когда можно расслабиться и расправить плечи. Однако у ручья трудились одни женщины, и никаких перерывов не было. Мельничное колесо грохотало со всей силы, сердито шипела вода, но над всем царил невероятный шум голосов прачек, вкладывавших в разговор вдвое больше усилий, чем требовала сама стирка. Впрочем, слово «разговор» тут не вполне уместно, поскольку никто из женщин друг друга не слушал… В соседнем Громбеларде говорили, что Шернь поступила бы более справедливо, дав женщине вместо голоса разум.

Именно такая мысль пришла в голову стоявшему на мостике молодому человеку, который, держа под уздцы коня, тщетно пытался с помощью возгласов и жестов привлечь к себе хоть чье-то внимание. Наконец, разозлившись, он привязал коня к деревянным перилам, спустился с моста на дорогу, а потом к реке. Утопая в грязи и мокром песке, оскальзываясь и спотыкаясь на камнях, он размахивал руками, пытаясь удержать равновесие. Он начал ругаться — к счастью, ничего не было слышно. Подойдя ближе к прачкам, он заметил, что они по большей части молодые и довольно симпатичные, так что его гнев немного поутих — старых бабок он обругал бы на чем свет стоит без тени сомнения. Не желая заходить в воду, он поднес руки ко рту и снова крикнул. Его услышали — одна из склонившихся к воде девушек откинула за спину рыжую косу и недоуменно огляделась вокруг. Увидев незнакомца, одежда и меч на боку которого явно говорили о том, что человек этот принадлежит к благородному сословию, она что-то крикнула своим подружкам, потом еще раз, а после третьей попытки швырнула в одну из них мокрой тряпкой. Та рассерженно обернулась и смолкла. Вскоре все стоявшие в ручье смотрели на молодого человека, вытаращив зеленые, голубые, карие и черные глаза. Наступила блаженная тишина, если не считать гула мельницы и шума текущей воды.

Пришелец показал жестами, что хочет поговорить, но не намерен ни кричать, ни бродить по воде. Одна из девушек махнула рукой и показала на мост, после чего начала отжимать и бросать в корзину выстиранное белье. Путник вернулся к своему коню, отвязал его, медленно спустился с моста на дорогу и стал ждать. Девушка с длинными темными волосами ловко вскарабкалась на берег, одной рукой придерживая на голове тяжелую корзину с бельем. Стоя на дороге, она улыбнулась ему, одновременно опуская заткнутую за пояс юбку. Он успел заметить, что у нее изящные лодыжки и симпатичные коленки. Капающая из корзины вода намочила верх белой рубашки, которая прилипла к тяжелым, очень большим грудям. Молодой человек открыл рот, но девушка неожиданно смело его опередила.