Кладбища всегда внушали грекам мистический ужас. В теле покойника могли сохраняться остатки жизни, а потому всегда оставалось опасение, что умерший может восстать из могилы или, по меньшей мере, послать в мир живых своего призрачного двойника. Кроме того, на кладбищенских аллеях и в некрополях по ночам появлялись сверхъестественные существа — например, адская Геката в окружении призраков и воющих псов.*

Зловещее видение такого типа предстало Диону — ученику Платона, тирану Сиракуз (409 — 354 гг. до н. э.). Избавившись наконец от негодяя Гераклида, Дион отдыхал в вестибюле своего дома, погруженный в раздумья. Внезапно он услышал за спиной чьи-то шаги. Дион обернулся и увидел перед собой рослую женщину, которая своим черным лицом и черным одеянием напоминала богиню мщения. Не обращая внимания на тирана, она мела метлой пол в зале. Дион позвал на помощь, но призрак тут же исчез. Несколько дней спустя сын Диона покончил жизнь самоубийством, а вскоре был убит и сам тиран.

Во время своего путешествия в Индию Аполлоний Тианский со своим спутником Дамием перевалил через снежные вершины Кавказа и спустился на равнину, залитую лунным светом. Достигнув берега реки Инд, они встретили Эмпусу — чудовищную обитательницу ада, которая все время меняла облик, а иногда становилась невидимой. «Сообразив, кто перед ним, Аполлоний осыпал чудовище бранью и велел своим спутникам сделать то же самое, объяснив, что это — действенное средство против такого явления. Фантом обратился в бегство, визжа точь-в-точь, как это делают призраки».

Позднее, уже вернувшись из Индии, Аполлоний отправился в путешествие по Греции и посетил Афины, Эфес и Коринф. Согласно Филострату, биографу Аполлония, в Коринфе этот философ встретил ламию — вампира. Среди спутников Аполлония был юноша Менипп, бедный студент, чьим единственным имуществом был плащ философа. Аполлонию пришлись по душе красота и рассудительность этого молодого человека, и он принял его в свое окружение. Вскоре до Аполлония дошли слухи, что в Мениппа влюблена некая чужеземная госпожа — красивая и невероятно богатая финикиянка. Она хотела выйти замуж за Мениппа, хотя нищий философ был ей не ровня; Менипп же с радостью готов был взять ее в жены, ибо любил ее всем сердцем. Он пригласил Аполлония как почетного гостя на свадебный пир, и учитель, почувствовав, что его ученику грозит опасность, объявил, что ради такого особого случая нарушит свой обычай воздержания от жирной пищи и вина. Явившись на пир, Аполлоний попросил представить ему невесту. Пристально осмотрев ее, он повернулся к Мениппу и спросил, кому принадлежат все серебряные и золотые чаши и прочие украшения в пиршественном зале. «Этой госпоже, — отвечал юноша, — ибо вот все, чем я владею», — добавил он, указав на собственный плащ. «Все эти богатства, — сказал Аполлоний, — ненастоящие. Это лишь иллюзия, а твоя прекрасная и восхитительная невеста — не смертная женщина, а вампир, ламия. Такие существа, конечно, ценят радости Афродиты, но еще больше любят пожирать человеческую плоть».

Невеста сделала вид, что подобная чепуха ей отвратительна. Она заявила, что философы вечно отравляют радость честным людям, пугая их дурными знамениями, и велела неблагодарному гостю покинуть дом. Но Аполлоний взял со стола серебряный кубок и взвесил его на руке. Тот оказался легче перышка. Спустя несколько мгновений кубок растаял в воздухе. Потом исчезла тарелка; Аполлоний произнес магическое заклятие, и все повара и слуги рассыпались в прах, а затем начали рушиться и стены дома. Не выдержав этого издевательства, невеста созналась, что действительно хотела сожрать Мениппа, предварительно откормив его, «ибо в ее обыкновении было питаться молодыми и красивыми телами, в которых кровь чиста и сильна».

Но страх перед призраками и привидениями не мешал древним грекам вызывать души умерших в особых местах, предназначенных для таких ритуалов. Заклинателей душ называли «психагогами» — «душеводителями». О самих ритуалах известно очень мало, но можно не сомневаться, что им предшествовали пост и сосредоточение. Почти наверняка для этих церемоний, проводившихся под покровом ночи, требовались также кровь и сожжение жертв. Психагоги были весьма влиятельными особами. Один из них не побоялся передать тирану Периандру (625 — 585 гг. до н. э.) дурные вести от его усопшей жены. Покойница явилась перед заклинателем обнаженной и дрожащей от холода, ибо на похоронах ее одежды погребли вместе с ней, а не сожгли на костре, как требовал обычай. Услышав это, мудрый Периандр повелел устроить общественный пир для всех коринфских женщин. Нарядившись в лучшие одежды, женщины собрались на городской площади, ожидая пышных зрелищ. Однако им было велено раздеться, после чего одеяния их собрали и сожгли в яме, посвятив покойной супруге тирана. Жена Периандра объявила устами психагога, что теперь ей тепло и уютно в царстве Аида.

Несмотря на то, что некоторые философы и, в первую очередь, Платон, возмущенно протестовали против некромантии, ритуалы заклинания мертвых остались важной составной частью эллинистической религии.

Наряду с культом мертвых и некромантией, существовали также особые магические обряды умилостивления покойных героев. Вообще, этих полубогов побаивались, но во времена опасности они становились милосердными покровителями и защитниками людей. Как правило, культ героя был тесно связан с каким-либо городом или районом; в более древние времена он мог иметь форму культа предков или домашних богов, центральным элементом которого являлось поклонение домашнему очагу. Усыпальницами некоторых героев служили небольшие здания, окруженные колоннадой, священными деревьями и садами. Могилы других были недоступны всеобщему обозрению, располагаясь под фундаментами общественных построек; точное их местонахождение хранилось в тайне из опасения, что кости героя могут похитить. Кости эти, как впоследствии мощи христианских святых, наделялись чудодейственной силой, дарующей удачу городу или местности, где они погребены. Отличной иллюстрацией к этому поверью служит миф об Эдипе. Узнав о том, что он убил собственного отца и стал супругом своей матери, Эдип во искупление этих чудовищных злодейств отправился в скитания по городам и весям Эллады. Несмотря на то, что все питают к нему отвращение, несмотря на то, что на нем лежит тягчайшая вина, города соперничают между собой за право предоставить ему кров, ибо всем известно: Эдип принесет удачу той земле, где будет похоронен.

Магические обряды в честь героев совершались ночью, в весьма торжественной обстановке. Они отличались от ритуалов, входивших в культ богов. Жрец культа открывал отверстие в западной стене гробницы героя и произносил магические формулы. В жертву герою приносили вино, молоко и умащения для волос; в отверстие вливали кровь, которая, как считалась, на время возвращала покойного к жизни. От усыпальницы героя исходила могучая сила, влиявшая на жизни людей и на благосостояние города, а подчас таинственным образом отражавшаяся и на судьбе всей страны. Агамемнон, покоящийся в такой усыпальнице, играет активную роль в действии трагедии Эсхила «Хоэфоры»: он ни разу не появляется на сцене, но без него трагедия осталась бы незавершенной. В «Персах» герой-царь Дарий восстает из могилы, чтобы принять участие в действии. В этой трагедии Эсхил впечатляюще воссоздал магический ритуал заклинания мертвого.

Но, как известно, от великого до смешного один шаг. Греки превращали в героев и причудливых аллегорических персонажей, шутливое поклонение которым становилось пародией на героический культ. В Мунихии воздавали почести мифическому Акратопоту, который пил неразбавленное вино. В глазах любого порядочного эллина он был закоренелым пьяницей: ведь греки всегда разбавляли вино водой. В Спарте поклонялись Кераону и Маттону — виночерпию и хлебопеку, а в Беотии место героев в аналогичном культе и вовсе заняли хлеб и пироги. Такая самоирония очень характерна для греков. В противовес им, все ближневосточные культы преисполнены торжественного пафоса. В Ветхом Завете невозможно обнаружить даже следов чувства юмора. Фригийцы, вавилоняне и ассирийцы неисправимо благоговейны в своей обрядности, а персы и евреи бесконечно суровы и строги.