Аббат де Вальмон попытался объяснить это явление с «научных» позиций. В данном случае он связал чудесный феномен с движением корпускул: «Они накапливаются в поту на ладони того, кто держит лозу; они испаряются из источников и рудников или исходят от пота беглого убийцы. Эти корпускулы и вызывают реакции лозы».

Впрочем, тайны и загадки не иссякали вне зависимости от того, давали им объяснения или нет. Как мы объясним чудесные исцеления на кладбище Сен-Медар? Ведь даже если наука сможет показать, за счет чего совершалось это чудо, все равно останется необъяснимым чудо другого рода, состоящее в том, что столь действенный феномен был открыт людьми спонтанно и коллективно. Какой слепец или паралитик отказался бы проверить на себе эффекты Сен-Медар, даже если они противоречили бы его научным убеждениям? Поистине, магическое целительство — один из самых поразительных оккультных феноменов.

Хильдегарда фон Бинген, средневековая святая, исцеляла своих пациентов драгоценными камнями и хлебом, на котором был начертан знак креста. Разумеется, такими способами нельзя излечить болезни, требующие хирургического вмешательства, например, аппендицит; однако народные методы успешно избавляют от многих других недугов. Назвав это эффектами суггестии, мы все же не объясним до конца ни ту меру, в которой наделен человек способностью к чудотворству, ни ту степень, в которой оказывается действенным подобное целительство. Антропологи утверждают, что среди первобытных народов бывают случаи, когда преступник, нарушивший табу, умирает на месте. Чем объяснить это, как не магией? А если вам больше нравится слово «внушение», ступайте к гипнотизеру и спросите его, как он работает. Вы не услышите ничего, кроме общих мест: гипнотизер сам не понимает, в чем его сила. Вера может лечить и может убивать. И магии в ней не меньше, чем в какой-нибудь каббале.

Впрочем, был на свете чародей, который полагал, что знает, каким образом лечит своих пациентов. Это Фридрих Антон Месмер (1734 — 1815), изобретатель «животного магнетизма». Базируясь на старинных теориях, наподобие той, что выдвигалась ван Гельмонтом, он утверждал, что человеческое тело и все живые организмы испускают некие материальные лучи, которые управляются душой. Жизненный дух, о котором говорили еще маги древности, спускается с небес и улавливается восприимчивым целителем-«приемником», который может перенаправить эту силу на пациента, благодаря чему ослабевший дух последнего приободрится. Люди, наделенные могучим жизненным духом, способны делиться своим здоровьем с другими людьми, если знают, как направлять лучи, несущие в себе эту силу. С этой целью можно просто прикасаться к больному, а можно направлять излучение при помощи железного стержня, проводника. В качестве «приемника» Месмер использовал большой бак с бутылками, которые улавливали жизненную силу и направляли ее в большую бутылку, помещенную в центре бака. В бутылках содержались намагниченная вода, стеклянная пыль и железные стружки. Этот аккумулятор накрывался крышкой. Из него наружу торчало несколько железных стержней.

Пациенту следовало всего-навсего подержаться за такой стержень. Вокруг бака Месмер расставил кресла для больных; во время сеансов играл маленький оркестр, ибо музыка — тоже великий целитель. Учитывал Месмер и влияние звезд, их симпатию и притяжение. Ничто в его частной клинике не вызывало отталкивающих ассоциаций с больницей. Пациенты собирались здесь за чашечкой кофе и вели приятные беседы. Прекрасные картины на стенах, дорогие часы и хрустальные безделушки создавали атмосферу великосветского салона. Месмер был отличным собеседником, не лишенным, однако, очаровательной скромности. Весь Париж устремился в его клинику, в том числе и бедняки, для которых этот благодетель отвел особые приемные часы. Он пользовался головокружительным успехом и творил чудесные исцеления. Враждебные отклики Медицинской академии ничуть не повредили ему. Месмеру было не привыкать к недоброжелательству: в свое время именно по этой причине он покинул Вену. Но во Франции на его защиту встал сам Людовик XVI: король предложил ежегодно выплачивать ему крупные суммы в качестве пособия, но Месмер отказался. Он хотел лишь, чтобы для него построили большую клинику, но этим грандиозным планам не суждено было сбыться. В конце концов Месмер вышел из моды, а его противники набрали силу. Самым преданным его пациентом и защитником был Кур де Жебелен, великий лингвист. Но, уже почти исцелившись, Жебелен внезапно скончался прямо перед баком. Задумаемся, сколько пациентов должно умереть в наши дни, чтобы медицинское светило утратило своей авторитет! Но парижане XVIII века были не столь терпеливы. Чем-то они походили на тех обезьянок, изображениями которых часто украшали панельную обшивку элегантных парижских салонов. Страстно увлекшись новомодной вещицей, они спустя мгновение уже бросали ее и обращались к другому. Месмер покинул Францию и отправился в Англию, где какое-то время жил инкогнито. Затем он переехал в Германию, где и умер.

В восемнадцатом веке магия и философия, политика и религия были переплетены между собой настолько тесно, что определить подлинный характер тайных обществ, заполонивших теперь всю Европы, практически невозможно. Под лозунгом филантропии выступали все: короли и аристократы, горожане, рабочие и философы. Впрочем, большинство из них довольствовалось красивыми жестами. Равенство для них исчерпывалось тем, что граф и рабочий сидели бок о бок в зале собраний вольных каменщиков, носили одинаковые белые фартуки, пели одни и те же гимны и высказывали одни и те же идеи. Когда же собрание подходило к концу, граф возвращался к своей роскоши, а рабочий — к своей нужде.

Противостояние политических идей и классовых интересов смягчалось сентиментальными фразами и показной благотворительностью, не имевшей ничего общего с анонимным милосердием розенкрейцеров семнадцатого века. Благодеяния обставлялись как можно более театрально и выстраивались с расчетом возбудить симпатию. Представление об этих душещипательных спектаклях дает заседание ложи «Искренность», состоявшееся в 1782 году. На этом собрании был дан обед в честь братьев Монгольфье, изобретателей воздушного шара. По этому случаю масоны собирались также короновать молодого героя войны, Клода Тьона. На заседании присутствовало сто семьдесят человек обоего пола. Председатель, маркиз де Сесеваль, произнес прочувствованную речь об открытии братьев Монгольфье, неустанно намекая на то, какой великой чести сейчас удостоятся изобретатели. Жозеф-Мишель Монгольфье застенчиво вышел на сцену и принял венок от графине де Шуазель-Гуфье. В этот момент раздался рокот барабан, двери зала широко распахнулись, и вошли солдаты, разворачивая бело-золотые флаги Франции.

Среди этих воинов маршировал и храбрый юный Тьон, потерявший руку при взрыве гранаты. Он вышел на сцену, где прекрасные дамы увенчали его золотым лавровым венком. Вновь зазвучали барабаны и трубы. Под дружные аплодисменты мадам ла Контес вручила доблестному юноше медаль. Трубач еще раз дунул в трубу, и все гости устремились к столам, ломившимся от деликатесов. А один из членов Ложи прочел заранее заготовленный куплет:

Естественно, Тьен тут же разрыдался — и все присутствующие вторили ему счастливыми всхлипами*.

Впрочем, не следует обвинять в подобной нелепости все тайные общества. Были и другие ложи, не пользовавшиеся поддержкой короля. Некоторые Мастера вели свои группы к революции, другие отстаивали ультракатолические идеалы. Большинство братств усердно ратовали за роспуск инквизиции, которая в те времена была все еще сильна. Оппозицию распадающейся государственной организации поддерживали в большей или меньшей степени масоны и мартинисты, розенкрейцеры и сведенборгианцы. Правда, во многих случаях эта оппозиция опять же была всего лишь красивым жестом, демонстрацией, не влекущей за собой никаких серьезных последствий. Однако со временем смешение богатых и бедных, аристократов и простолюдинов сыграло свою положительную роль, и пустопорожние фразы о братстве человечества, о равенстве в правах и обязанностях все же принесли свои плоды, ибо в них содержалось семя истины. Невозможно отрицать, что в совокупности своей тайные общества были двигателями политического прогресса и демократии, искренними борцами за идеал. Правда члены этих обществ были, по большей части, всего лишь мирными гражданами, и только внушали кое-кому страх, а реальной опасности практически не представляли. Их сопротивление было пассивным — и все же это было сопротивление.