Деревянный ромб самортизировал под моей тяжестью и развалился, ослабив удар о бетон. От удара у меня пару дней болели ноги и спина. Я остался жив. Старшего лейтенанта судили за халатность, приведшую к человеческим жертвам.

...Это было в разгар зимы. Я — молодой матрос, недавно прибывший на ПМ-130. Работая в лодке, порезался. Порез был ерундовый, и я забыл о нём. Через сутки рука вспухла и поднялась температура. Как типичный молодой матрос, ещё не знал, толком, как всё работает. Показал руку старшине. Он отмахнулся. На третьи сутки я проснулся и почувствовал, что умираю. Как потом выяснилось, у меня была температура 41С небольшим. Я не мог двигать руками, лимфы под мышками вспухли. У меня было заражение крови, но я этого не знал. С трудом выполз на палубу. Мела пурга. Я пополз на четвереньках к каюте фельдшера. Дополз, стукнул в дверь и потерял сознание.

Очнулся я через сутки в амбулатории. Когда очнулся, он поздравил меня с днём рождения и сказал: «Тебе повезло трижды: во-первых, я случайно услышал твой стук в дверь; во-вторых, обычно медбратья на кораблях заканчивают курс санитаров в армии и ничего не понимают в медицине. Я закончил три курса медицинского института и сразу понял; что у тебя заражение крови. В-третьих, у меня совершенно случайно оказалась последняя порция пенициллина. Базу занесло двухметровым снегом. В такую погоду нет передвижения по базе, да и не стали бы ничего делать для простого матроса. Я колол тебя всю ночь. Тебе оставалось жить буквально несколько часов».

Он оказался хорошим парнем, мы с ним подружились.

... Нас было триста. Вернулось около двадцати. Часть погибла в авариях, часть от радиации, часть сошла с ума, часть комиссовали по инвалидности, чтобы умерли уже дома. Из двадцати, что вернулись, кроме меня уже никого не осталось. Мне повезло — я выжил, заплатив за жизнь относительно невысокую цену. Она состояла из сломанного носа, выбитой челюсти, нескольких переломов и ножевой раны.

Это была плата за то, что я — еврей. Остатки набора: зубы, обмороженные ноги и ещё кое-что — заплачено за уроки жизни. Остальные заплатили за учёбу без того, чтобы получить диплом жизни. Кто спился и погиб. А кто и просто сгинул. Мои коллеги заплатили за свою учёбу и не выжили. Я же — выжил,

Я всегда боялся оглядываться в прошлое. Мне казалось, что, как только оглянусь, — моя удача закончится, везение прекратится, и я отстану, исчезну из поезда, как исчезли все мои друзья. Сегодня я уже, в принципе, всё прошёл и подошёл к возрасту, когда уже не жалко, мне захотелось оглянуться и посмотреть назад.

Я живой. Сумел выжить и пережить всех и всё, построить себе ещё одну новую жизнь. Жизнь в новом мире. В новом доме. С новыми соседями. И говорить на новом языке.

Может быть — это была цепь удач. Может быть — это была воля Божья. Может быть — это было и то, и другое.

Это чудо, что я сейчас здесь и могу описать пережитое. Это моё чудо. Спасибо тому, кто мне это чудо подарил.

Я вас всех помню, друзья мои и попутчики. Я не забыл никого. Вы все остались в моей памяти, живые и настоящие. У меня нет угрызений совести перед вами потому, что я не грешил, а так вышло, что мне повезло больше.

Четыре года я мечтал о том, как, вернувшись домой, расскажу родителям, через что я прошёл. Вернувшись, я начал свой рассказ об атомных подводных лодках, о реакторах, о штрафной роте.

Неожиданно передо мной возникла молчаливая стена. Родители были не в состоянии принять эту информацию и забрать её от меня. Они не были готовы меня слушать, а может быть, и не хотели. Они просто боялись моих рассказов. Я замкнулся в себе и запер в своей памяти на долгие годы всё то, что мешало мне продолжать жить. Произошло очередное чудо. Я начисто забыл всё, что прошёл, и сбросил эту тяжесть с себя. Это дало мне возможность начать новую жизнь с нуля. Иногда, когда меня спрашивали о прошлом, я долго и мучительно вспоминал — где служил и что там делал.

Где-то лет пять тому назад картины прошлого стали возвращаться ко мне в цвете. Я стал просыпаться по ночам в холодном поту. Всё, что произошло, стало оживать в моём сознании. Как будто произошла авария, и я потерял память. Теперь она вернулась. Тогда я решил «выпустить джина из бутылки» и переложить этот груз на бумагу. Через месяц посмотрел на стопку лежащих передо мной отпечатанных листов и почувствовал облегчение. Всё то, что находилось глубоко внутри долгие годы, сейчас уже находилось не во мне, а на столе.

Это стало самым главным чудом моей жизни.

Закончив писать о самом страшном, я подумал, а почему бы не продолжить? Теперь уже во имя детей и внуков. Я всегда верил, что главное качество в человеке — это найти в себе силы продолжить движение вперёд и остаться продуктивным человеком и гражданином. Я жалею людей, живущих только воспоминаниями. Это значит — они закончили своё движение вперёд. Я знаком с одним только видом воспоминаний — воспоминаниями, облегчающими душу. Жизненный опыт, опыт борьбы должен помогать человеку в достижении следующей цели. Я не восторгаюсь людьми, попавшими в советскую тюрьму. Попасть в советскую тюрьму за неправильно сказанное слово или за мнение, не совпадающее с линией партии, в то время было очень просто. И я не вижу в этом героизма. Выжить в тюрьме или в лагере, остаться человеком, а потом всё же добиться своей цели — вот что ценно. Это и есть героизм!

Как сказал философ и математик Бертран Рассел: «В войне побеждает не тот, кто прав, а тот, кто остался в живых».

Четыре года я мечтал о кнопке звонка в квартире номер 4 дома номер 25, что на 6-й Линии Васильевского острова. Я позвонил. Вышла мама. Она охнула, заплакала и стала опускаться на пол. Я поддержал её. Мы постояли так несколько минут. Потом она пошла готовить папу к встрече со мной. Всё повторилось.

Стали приходить люди. Все поздравляли. Что-то говорили. Я плохо понимал, что они говорят. Потом отец сказал; что надо бы отметить моё возвращение и поставил на стол бутылку водки. Затем, по своему обыкновению, он пошутил, что я, наверное, привык пить стаканами и налил мне полный гранёный стакан.

Ответил, что пить-то особенно не хочу, но если пьём, то — пожалуйста! И залпом проглотил содержимое стакана. Выражение маминого лица изменилось. Она робко спросила, может быть надо закусить. Я ответил вполне серьёзно, что мы, обычно, после первой рюмки не закусываем. (У нас просто никогда не было достаточно закуски.) Папа, по инерции, продолжил шутить и налил ещё один стакан. Я выпил и его. На лице у них был написан ужас Мне даже не было понятно, что именно их смутило. Я вообще мало понимал, что происходило вокруг. Движущей силой всех моих действий служил только адреналин, который выделялся в моём ослабшем теле в огромных, несоизмеримых количествах.

Я был инопланетянином, свалившимся на неизвестную планету. Человеком, психически ненормальным по критериям того общества, в которое вернулся. Общество, в свою очередь, казалось мне тоже психически ненормальным. Мой взгляд на мир различал в нём только два цвета: чёрный и белый. В моём мире было разделение на врагов, на друзей и на нейтральных людей, которые не мешают и не вмешиваются. Врагов надо было остерегаться. С другом разделяют всё. Если друг стоял на кухне и мыл посуду, то следовало без пояснений встать рядом и делать дело, пока работа не будет завершена. Если друг звонил и говорил, что ты ему нужен, естественным было немедленно выехать к нему, не задавая вопросов. Никто не имел права вторгаться в твоё физическое и внутреннее душевное пространство. Святость и неприкосновенность личного пространства считалась обязательной, как по отношению к самому себе, так и по отношению к другим. Нельзя дёргать человека, когда он этого не хотел. Нельзя навязывать темы для разговоров, о которых человек не хотел говорить. Нельзя было задавать человеку вопросы на личные темы, пока он сам их не поднимал. Мы, например, с моим другом могли просидеть в одной комнате целый вечер, не произнося ни слова. И нам было хорошо вместе. Каждый думал о своём. Понятия опасности, горя, радости толковались мною по-другому. Девушка, плачущая из-за потери брошки, потери денег, ссоры с любимым человеком и другой ерунды, была, в моём понимании, психически неполноценна. Из-за таких мелочей не плачут, так как это же не связано со смертью. У меня была ясность и однозначность во всём. Решения принимал всегда быстро и на месте.