«И таки засадил бы, гад!..»

Альфертс торопливо проглотил кружку жиденького, но очень горячего кофе и полез на чердак.

«Да ладно, не тужи, солдат. Обязанность фельдфебеля — глотку драть и придираться, а наше дело телячье. Хорошо, хоть живым остался. Да и смену свою не достоял».

Курт приволок лестницу, и вдвоём они управились за какой-то час. Гайс до войны плотничал в Гамбурге и для него это была привычная работа, даже в охотку. Если бы не холодина, можно было бы не торопиться, потянуть время. Рубанок держать в руках гораздо приятней, чем автомат. Но ветер усиливался, и снег, сухой и твёрдый, болезненно сёк лицо.

Когда Альфертс завинчивал последний шуруп, закрепляя новый засов, вдруг послышалась стрельба.

«Кто это шпарит? Наш МГ... Неужто красные опять напали?! Совсем обнаглели. Этих головорезов здесь, наверное, целая сотня! Ещё и не одна...»

Сверху он видел, как Гайс быстро собрал инструмент и метнулся за угол. Покоряясь порыву — быть там, где заваривается каша (таким уж он был человеком) Фердинанд Альфертс спрыгнул с лестницы и бросился вдогонку за Гайсом. Когда они вдвоём подбежали ко входу, то увидели начальника экспедиции, припавшего к пулемёту и щедро поливавшего звонкими очередями караульную смену. Рядом с майором торчала оторопелая пулемётная обслуга. Гайс и Альфертс присмирели.

Майор распрямился, свирепо пихнул кулаком пулемёт, повернулся к первому номеру — это был долговязый Рюдлофф — и закричал:

— Почему не выполняете команду?! Вы что, не видели, что это красные?! Отсидите десять суток, когда вернёмся. А теперь забирайте это дерьмо, — он ткнул пальцем в сторону пулемёта, — и немедленно в барак!

Только сейчас он заметил Гайса и Альфертса.

— Что вы тут забыли?

— Ремонтировали чердак, господин майор, — позволил себе выкрикнуть ефрейтор Гайс.

— Быстро внутрь! — прохрипел майор и, повернувшись к скалам, уже отчуждённо, словно самому себе, сказал: — Сейчас здесь опять начнётся ад... Холодный белый ад... — и первым зашёл в барак.

— Ты лестницу забрал? — спросил Гайс.

— Не задавай идиотских вопросов. Разве не видел, что нет?

— Тогда дуй скорее назад. Оставь её в тамбуре. А я отнесу инструменты в каптёрку.

Когда, щурясь от ветра и проклиная ненастье, Альфертс завернул за угол, то увидел, что лестница лежит на снегу, а створки окна, которое они ремонтировали, кто-то наглухо закрыл изнутри.

«Кто бы это мог быть? Странно. Может, фельдфебель наложил в штаны и поспешил усилить нашу боеготовность, закрывшись на все запоры? Но на чёрта сбрасывать лестницу вниз? Вот ублюдок!»

Он пожал плечами, подхватил громоздкую лестницу и что есть духу побежал к двери.

Ветер набирал ураганную силу. Начиналась сильнейшая метель.

«Майбах-І — Айсблуме. Атакованы группой красных десантников численностью в семь человек. Среди них я заметил гауптмана Айхлера, ранее посланного во главе группы из четырех человек с оперативным заданием. Силами отряда мы отбили атаку диверсантов. Во время перестрелки уничтожили трёх нападавших. Убит и гауптман Айхлер. С нашей стороны потерь нет. Причины, по которым гауптман Айхлер оказался среди врагов, выясняются. Судьба возглавляемой гауптманом группы пока что неизвестна. Учитывая соотношение сил, оснований для беспокойства не вижу. Гревер».

Этот текст он дал Эрслебену для срочной передачи в Центр. «Успеют ли передать до того, как разыграется метель и связь прервётся?.. Красные допустили ошибку, пустив вперёд этого негодяя. Если бы не Айхлер, меня бы вряд ли насторожило обычное передвижение смены караула. Лишь когда удалось разглядеть, что рядом с Айхлером нет обер-фельдфебеля, и я внимательнее присмотрелся к спутникам, то распознал чужаков».

Он вспомнил, как смотрел на Айхлера поверх ствола, медленно совмещая две точки — мушку и прорезь, как палец плавно, почти невесомо, потянул спуск.

«Интересно, где они перехватили его?.. Их командир, должно быть, в сорочке родился. Наверное, он рассчитывал, что мы, увидев своего гауптмана, прямо-таки расцветём от радости. Откуда ему было знать, что у меня с этим гауптманом личные счёты? Он правильно рассчитал, но недаром сказано: неисповедимы пути Твои, Господи. А то, что обе группы — явно на глазах друг у друга — слаженно и быстро приближались к объекту, заставило меня обратить внимание и на караул. А ведь всё могло бы обернуться для нас катастрофой. Они бы быстро разделались с нами. Значит, пост во вражеских руках, и я потерял ещё девять бойцов. Ран, Фегман, Вебер, Хензель тоже, конечно же, погибли. Наилучшие солдаты... Плохи дела. А что в наличии у красных? Сколько их?» — Он представил, как они все разом выйдут из-за ближайших холмов, белые, пугающие, и двинутся сквозь снежную метель и вой ветра, молча, неотвратимо. СЮДА! И ничто их не остановит.

Гревер зябко поёжился, несмотря на духоту.

— Текст передан, господин майор. Однако подтверждения приёма мы не получили. Как только позволит погода, мы повторим передачу, — устало доложил Эрслебен, зайдя в кабинет. Сел на предложенный Гревером стул и продолжил дальше, уже неофициальным тоном:

— Странно всё это.

Гревер промолчал. Потом задумчиво спросил:

— Вы думаете, он попал в плен? Эрслебен пожал плечами:

— Вероятнее всего. Что-либо другое трудно допустить. Гревер встал и, подойдя к круглому окну-иллюминатору, уставился в белую круговерть за двойным стеклом. С минуту он стоял неподвижно, словно стремясь увидеть сквозь снег что-то далёкое, неведомое, страшное. В его глазах блеснул недобрый огонёк.

— Как бы там ни было, это — чрезвычайное происшествие, и нам всем надлежит хорошенько подумать над тем, как преподнести в рапорте начальству произошедшее. В любом случае поведение гауптмана Айхлера пятнает весь отряд. К чему нам лишние хлопоты и неприятности, не так ли, граф?

Эрслебен молчал.

«Ерунда всё это, — неожиданно трезво подумал Гревер. — У меня несомненное преимущество над Айхлером: гауптмана нет в живых, и, что бы я не сказал, опровергнуть меня он уже не сможет. Но в таких случаях взаимного противостояния, или, проще говоря, партийных дрязг, решающее значение имеет не правота и доказательность, а фактор опережения — кто первый донёс, тот и прав. Хоть бы как изменились дальнейшие обстоятельства, тот, на кого доносят, навсегда останется виновным. Запущенный маховик обвинений остановить уже невозможно, он ломает хребет обвинённого даже после смерти или измены самого доносчика. Это закон. Четвёртый парадокс Гревера? Дерьмо! Дерьмо... Какое же кругом дерьмо!»

«Во время дознания Рюдлофф, стоявший за пулемётом, несомненно, подтвердит, что я оттолкнул его от пулемёта и лично расстрелял обе группы, включая и Айхлера. Этот факт — против меня. Они, конечно, истолкуют его как сведение личных счётов. Но мог ли я поступить иначе? Нет. У пулемётчика дрожали руки, и он преступно долго медлил, не открывая огонь и враг мог приблизиться на опасное для объекта расстояние. У меня не было выбора. Такой версии я должен придерживаться перед парнями из гестапо. Перевесит ли она чашу весов на мою сторону? Всё будет зависеть от их предвзятости, от того, что Айхлер передал в своей радиограмме. Забавно: его уже нет, а бумажка, этот донос, наполненный ядовитой ложью «партийного долга», остался. С какой стороны не подойди — мне не выпутаться, зря тешу себя надеждой».

А за стеклом сгущалась белая мгла ^{36} . Он знал, что это такое, и относился к этому явлению чрезвычайно серьёзно. Видимость ухудшается значительней, чем при самой сильной метели, в белую мглу погружаешься, как в вату. Звуковые ориентиры не действуют и, идя на шум, на самом деле можно идти в противоположном направлении. Возникают оптические иллюзии, размеры предметов искажаются: сугроб кажется исполинской горой, птица — чудовищным птеродактилем.

«Но это ненадолго, слишком уж дует низовка ^{37} . Скоро начнётся метель. А когда она окончится, придётся снарядить группу для раскопок. Надо непременно откопать трупы тех, кого я успел положить на леднике. Если красные позволят. Интересно, скольких я застрелил, кроме Айхлера? Все они красиво падали, пока не затянуло снегом... Если красные позволят... Теперь придётся допустить возможность окружения и осады. Наше положение весьма затруднительно. Вероятно, они начнут атаку».