— Ли! — произнесла жена. — Что за чушь…

— Хорошо, девушка. Отправляйте телеграмму! Это останется между нами!

Ли Манделл положил трубку.

Он погасил свет и снова лег в постель.

— Ли, такой язык не подходит для общения с губернатором, — робко заявила жена юриста.

— Он поймет. Он на самом деле славный малый. Он всегда мне нравился. Конечно, если это войдет в моду… Я имею в виду участие в большой политике телевидения… Не знаю, к чему это приведет.

Ли внезапно постарел, озабоченно уставился в темноту.

— Он впервые попал на телевидение благодаря мне… В некотором смысле я несу ответственность за него.

В еврейском загородном клубе «Норт Оукс» предновогодний обед с танцами и выпивкой начал подходить к завершению. Официанты выносили на подносах из нержавеющей стали яйца всмятку, ветчину, копченую лососину. Теперь все могли снова подкрепиться, поехать домой, поспать, потом встать и посмотреть по телевизору бесконечный футбол.

Мервин Берг, юрист и президент «Рашбаум Тиэтрс, Инк.», внезапно потерял свою жену. Спросив у нескольких человек, не видели ли они ее, он решил, что она, вероятно, в дамской комнате. Испугавшись, что ей стало дурно, он отправился искать супругу. Он обнаружил ее в телефонной будке возле туалета. Она увидела его и помахала рукой, желая сообщить, что с ней все в порядке и что она скоро присоединится к нему в баре.

Она повернулась к телефону и снова заговорила:

— Простая телеграмма. Сэру Джефу Джефферсону, губернатору Калифорнии. Сакраменто. Текст: «Никогда не думала, что смогу назвать тебя Вашим Превосходительством. Поздравляю. С любовью, Шарлен». Вы повторите?

Девушка из «Вестерн Юнион» прочитала послание.

— Все? — спросила она.

— Да, — ответила Шарлен. — Запишите это на счет абонента, номер которого я назвала. С Новым годом!

Она повесила трубку и пошла к мужу. Она была высокой молодой женщиной с эффектными черными волосами; изумрудно-зеленое платье обтягивало ее изящную стройную фигуру. Подойдя к Мервину, она объяснила:

— Я проверяла, все ли в порядке дома.

— Как дети?

— Они спят. Давай… перекусим. Я проголодалась.

Она взяла мужа за руку и повела его в обшитую деревянными панелями столовую. Ансамбль оглушающе исполнял карибские мелодии для лучших еврейских семей Чикаго.

В Палм-Спрингс бар и веранда теннисного клуба были переполнены шумными гостями; голоса заглушали музыку, доносившуюся из столовой. Блондинка с обесцвеченными волосами и пухлым лицом, роскошно одетая и явно пьяная, подошла к сидевшему у бара загорелому молодому человеку, который попытался привлечь внимание бармена и заказать для нее очередную порцию джина с лимонным соком и льдом.

После четвертой неудачной попытки дама обратилась к молодому человеку:

— Пошлем к черту это заведение! Здесь нельзя добиться, чтобы тебя обслужили! Поедем домой!

— Праздник только начинается, — возразил молодой человек.

— Ты хочешь подыскать себе кого-нибудь помоложе? Да? — громко обвинила она.

— Джоан, дорогая, — попытался успокоить ее молодой человек, заметивший, что окружающие начали прислушиваться к их разговору.

— Я сказала — мы уходим!

Она слезла со стула, желая выразить этим возмущение, но ей удалось лишь продемонстрировать степень своего опьянения. Она направилась к двери, шагнула в ночь.

Воздух был холодным. Звезды мерцали на темно-синем небе. Она не видела их. Она была слишком пьяна, слишком рассержена. Молодой человек проследовал за ней. Он почти догнал ее, когда она, пройдя мимо бассейна, приблизилась к сырой лужайке.

— Джоан!

Она не остановилась, не обернулась. Он схватил ее за руку.

— Отпусти меня… ты… ты…

Не придумав худшего обращения, она сказала:

— …профессиональный теннисист!

Это было правдой и прозвучало, как худшее из ругательств.

— Джоан… успокойся… дорогая…

Он привлек ее к себе, обнял. Стараясь не замечать запаха перегара, поцеловал в губы. Она перестала сердиться, но возбудилась сексуально. Джоан ответила на поцелуй, крепче обняла мужчину, прижалась лобком к его отвердевшему члену.

— Вернемся в дом, — прошептал он.

Она засмеялась ему в ухо.

— Чем плоха лужайка?

— Здесь могут появиться люди, — умоляюще произнес он.

— Ну и пусть!

— Вернемся в дом, — повторил мужчина.

Она разозлилась.

— Ты стыдишься меня?

— Нет, дорогая, честное слово!

— Потому что я уже два года не снимаюсь в кино? Или ты считаешь, что я слишком стара для тебя? Запомни кое-что, мистер профессиональный теннисист! При желании я могла бы трахать сегодня губернатора Калифорнии!

Она оттолкнула его. Он побежал за ней. Догнал. Овладел Джоан на холодной сырой лужайке теннисного клуба за толстым стволом тамариска. Крики, пение, доносившиеся из бара, известили его о начале Нового года.

В Сакраменто часы на Капитолии пробили двенадцать раз.

Доктор Ирвин Коун внезапно вернулся в реальность, когда Спенсер Гоулд и Уолтер Крейг сели по обеим сторонам от него в ожидании начала церемонии.

Высокая, массивная дубовая дверь, ведущая из зала, открылась. Главный судья Верховного суда, одетый в черную мантию, появился на пороге, чтобы совершить ритуал с подобающей торжественностью. За судьей шел рослый седеющий блондин с худым, красивым лицом, на котором были заметны следы усталости, неизбежно остающейся после предвыборной кампании. Рядом с ним шагала блондинка с лицом слишком сильным для того, чтобы ее можно было назвать просто хорошенькой. Одетая в простое темное платье, она словно приближалась к алтарю старинного собора.

Репортеры, окружив маленькую процессию, непрерывно щелкали камерами.

Главные действующие лица собрались перед небольшой аудиторией. Фотографы замерли, готовясь запечатлеть для истории торжественный момент. Главный судья поднял принесенную им Библию. Он одним взглядом предложил мужчине положить левую руку на томик и поднять правую.

— Повторяйте за мной слова клятвы, — произнес главный судья. — Я…

— Я, Джефри Джефферсон… — сказал человек.

— …торжественно клянусь, что буду поддерживать и защищать…

— …торжественно клянусь, что буду поддерживать и защищать…

— …конституцию Соединенных Штатов Америки и конституцию штата Калифорния…

— …конституцию Соединенных Штатов Америки и конституцию штата Калифорния…

— …от всех врагов, внешних и внутренних…

— …от всех врагов, внешних и внутренних…

«От всех врагов, внешних и внутренних…» — эти слова застряли в сознании Доктора, вытеснив из него остальную часть клятвы. Все происходящее казалось нереальным. Даже в те мгновения, когда Доктор слышал фразы, произносимые главным судьей и повторяемые Джефом Джефферсоном. Ирвин Коун с трудом верил в реальность церемонии. Она скорее походила на сцену из телефильма с участием Джефа. Главный судья также казался актером. А Джеф исполнял роль губернатора, потому что это было предусмотрено сценарием.

Внезапно Доктор понял, почему ночь показалась ему холодной. И почему он испытывал усталость. Все дело было в смущении. Сильном смущении. Чувстве неловкости.

Нет, это не ощущение вины. Он не имел оснований чувствовать виноватым себя лично.

Взять актера, не имевшего никакого опыта в области политики, и забросить его на высшую должность в штате — это было достижением. Не дававшим повода для ощущения вины.

Если кто-то и был виноват, то лишь сама система. Люди, допустившие это. Толпа, которая позволяла манипулировать собой с такой легкостью.

Доктор всего лишь применил в политике свое основное правило, позволившее ему превратить ТКА в ведущую силу индустрии развлечений.

Когда-то давно простой, но искушенный в житейских делах человек сказал ему: «Не расходуй свои силы понапрасну. Найди слабое место и приложи их к нему».

Именно это он и сделал. И метод сработал. Тут не было никакого преступления. Никакого преступления…