С трудом разлепив глаза, которые так и норовили закрыться, Саша с каким-то ленивым изумлением обнаружил себя на плечах Арнольда, который, сшибая ногами горящие тумбочки и кроя все подряд четырехэтажным матом, тащил его к горящему выходу.

— Я же так хорошо спал, — сказал Саша и отключился.

Саша очнулся через три дня в лазарете, и врач рассказал ему, что такое отравление угарным газом.

— Еще минут пятнадцать, и вас бы уже никто не откачал. С ожогами вам повезло, у вас их практически нет. А вот вашему другу повезло меньше. У него серьезно повреждены обе руки. Очень сильные ожоги. Его сразу отправили в Москву в военный госпиталь. Но ты не переживай, руки ему сохранят. О его поступке написали в «Красной звезде», представили к медали, так что, будь уверен, врачи сделают все возможное.

Врачи действительно сделали все возможное, и когда Саша навестил Арнольда в военном госпитале, тот находился в прекрасном расположении духа. Или делал вид, что это так. Он вслепую играл в шахматы с соседями по палате и заигрывал с медсестрами.

— Ну здорово, жертва образцово-показательной пожарной безопасности. Надеюсь, ты мне принес выпить? А то порядки здесь строгие, а родители считают, что я получил серьезную психологическую травму и сразу сделаюсь алкоголиком.

— А то, — Саша вытянул из-под халата литровую фляжку коньяку. — Удобнейшая вещь. Плоская, а вмещает целый литр. Ты как себя чувствуешь-то?

— Нормально. С руками порядок. Врачи сказали, что всеми пальцами смогу шевелить. На фортепьяно, как Ференц Лист, конечно, теперь не сыграю. Но я, как ты знаешь, играть вообще никак не умею, так что эта новость меня совсем не расстроила. Вот шрамы, правда, на всю жизнь останутся. Но с другой стороны, шрамы только украшают мужчину, правильно?

Через год они окончили университет, и жизнь сразу как-то внезапно развела лучших друзей в разные стороны. Саша поступил в прокуратуру, работа в которой занимала все свободное время, Арнольд начал заниматься журналистикой. Первое время они перезванивались, а потом потеряли друг друга из вида. Затем началась перестройка, и Саша узнал, что Арнольд пошел в политику. С тех пор он следил за карьерными перемещениями Арнольда вплоть до его назначения первым вице-премьером Москвы. Полгода назад Арнольд объявился собственной персоной. И вот сегодня Саша узнал то, что он узнал. И что теперь делать?

Александр Борисович Турецкий посмотрел на часы. Оказалось, что он просидел в кафе почти что два часа. Он достал из кармана мобильный телефон и включил его. На экране высветилось: «У вас четырнадцать пропущенных вызовов».

«Что теперь делать?» — спрашивал Сашу внутренний голос.

«Работать! Что у тебя, Турецкий, работы мало? Андреева из тюрьмы вытаскивать. Разбираться с Андрейченко и Донским».

«С Арнольдом что делать?» — настойчиво повторял внутренний голос.

«Не знаю я, что делать с Арнольдом, не знаю. Неужели, не понятно? Не знаю».

Несмотря на субботу, выходной день, телефон в кабинете за последние два часа звонил столько, что каждый раз, протягивая руку к трубке, Александр Борисович боялся, как бы не обжечься. И еще, каждый раз он думал, почему все считают, что Александр Борисович Турецкий в субботу обязательно должен быть на своем рабочем месте. На этот раз звонок оказался от Иры.

— Ириш, — съехидничал Турецкий, — ты что, выясняешь, правда ли я на работе?

— Неправда. А если бы и так? Ты муж мне или нет? — и безо всякого перехода она сменила тон с кокетливого на серьезный: — Шурик, выручай. Ситуация критическая.

— Что случилось? — устало спросил Саша.

— Съезди, пожалуйста, вечером на концерт Владика Гиндина.

— Что?! — не поверил своим ушам Турецкий. — Ира, мы же с тобой договаривались. Мало того что я дома каждый день слышу об этом гениальном мальчике, так теперь я еще и на концерт должен ехать?

— Подожди, ты не понял. Ему срочно надо отвезти ноты. У него через четыре часа концерт, а без нот он не сможет играть. У нас там везде специальные пометки. Я тебя очень прошу, приезжай.

— А ты-то почему не можешь отвезти?

— Шурик, ты не поверишь.

Когда Турецкий вошел в квартиру и увидел Иру, он действительно не поверил своим глазам. Зато наконец-то поверил в то, что Ира говорила ему по телефону.

Под правым глазом благоверной Александра Борисовича Турецкого к этому времени расплылся изумительной формы и оттенка синяк.

— Я не знаю, как так получилось, — пожаловалась Ира, — обычно я ударяюсь лбом, а тут как-то не так повернулась — и вот. Теперь ты понимаешь, что я сама не могу ехать.

Александр Борисович вздохнул и поцеловал жену в лоб:

— Хотя бы не болит?

Ира отрицательно помотала головой:

— Я сразу лед приложила.

Александр Борисович вздохнул во второй раз:

— Ну давай, я сейчас чаю выпью и поеду.

— Какой чай? — заторопилась Ира. — Времени нет. Ты должен приехать хотя бы за час до концерта. Сразу найди Владика и передай папку с нотами. Объясни ему, что я не смогла приехать, но желаю ему ни пуха ни пера. Если тебя не будут пускать, скажи, что ты от меня.

— Кто это, интересно, меня не будет пускать с моим удостоверением? — ' усмехнулся Турецкий.

— Шурик, не маши там направо и налево своим удостоверением. Обязательно поднимется шум, и Владик может разнервничаться. А ему перед концертом ни в коем случае нельзя волноваться. И как только отдашь папку, сразу перезвони мне. Только не заезжай никуда выпить чай по дороге. Выпьешь в буфете. И вообще, там после концерта будет банкет. Считай, что это тебе компенсация.

— Откровенно говоря, я бы предпочел другую компенсацию, — наклонился Турецкий к жене и поцеловал в шею.

— Шурик, иди, а? — сказала Ира и, сунув ему в руки папку с нотами, вытолкнула за дверь.

Когда дверь закрылась, Александр Борисович Турецкий вздохнул в третий раз.

Пятнадцатилетний «гениальный мальчик» Владик Гиндин оказался на поверку не по годам серьезным молодым человеком в очках с копной черных волос.

— Большое спасибо, — сказал он, принимая папку с нотами из рук Турецкого. — А Ирина Генриховна что, не придет?

— К сожалению, у Иры очень сильно начал колоть бок, и она испугалась, что может не успеть. Поэтому вот прислала меня. Но она просила передать тебе ни пуха ни пера.

— Спасибо. А вы ее муж, да? — серьезно поинтересовался маленький гений.

— Да, — сказал Александр, уже заранее предвкушая следующий вопрос насчет прокуратуры.

— Вам повезло, — серьезно сказал Владик Гиндин, вздыхая. — У вас очень красивая жена.

Если Александр Борисович Турецкий имел бы привычку в случаях большого изумления хлопать глазами, сейчас бы он начал делать именно это.

— Да, — сказал он после десятисекундной паузы. — Да, конечно. Мне очень повезло.

— Ну я пойду, — сказал Владик Гиндин.

— Да, хорошо, — кивнул Турецкий. — И это, — остановил он Владика у двери, — удачи тебе. — Турецкий пожал руку юному музыканту.

— Спасибо. Передайте, пожалуйста, Ирине Генриховне, чтобы она поправлялась, — попросил Владик.

Выйдя в коридор, Александр Борисович набрал домашний номер:

— Ириш, все в порядке. Папку с нотами только что отдал. Владик просил передать тебе, чтобы ты поправлялась.

— Надеюсь, ты не сказал ему, что со мной произошло?

— Нет, я сказал ему, что у тебе заколол бок.

— Ну спасибо. И вообще, Шурик, у тебя какой-то странный голос. Ты что сейчас делаешь?

— Собираюсь идти искать буфет. А то ведь чаю я так еще и не выпил.

— Шурик, спасибо тебе огромное. Но ты бы все-таки остался, послушал, как он играет.

— Ира!

— Ладно, все, молчу. Спасибо тебе еще раз. Целую.

Александр Борисович Турецкий мрачно шел по холлу концертного зала в ту сторону, куда указывала коричневая стрелка с надписью «буфет».

«Мальчик, — думал он, — тоже мне мальчик нашелся. Нет, конечно, кто скажет, что это девочка… и так далее, но все-таки. Какой же он мальчик? «У вас очень красивая жена». Спасибо тебе, Владик. Сам я об этом не догадывался.