Наверное, первый раз в жизни Александру Борисовичу Турецкому не задали осточертевший вопрос о месте его работы. А лучше бы задали. Неужели в его душе поселилось чувство ревности! И к кому! Маленькому мальчику! Фу-ты, какая глупость.

Местный буфет, как и подавляющее большинство буфетов, расположенных в концертных залах, изобилием похвастаться не мог. Хотя и хвастался вовсю. Классические советские бутерброды — с двумя кусками сервелата, с ветчиной, с одним куском красной рыбы и с сыром — лежали на витрине так торжественно, как если бы они были свежепойманными устрицами. Зато имелись водка, коньяк, вино и, что в данный момент было гораздо актуальней для Александра Борисовича Турецкого, поскольку он был за рулем, кофе и чай.

Несмотря на то что всю дорогу он говорил и думал о чашке крепкого чая с лимоном, Александр Борисович почему-то заказал кофе. Уж больно тягостно сделалось у него на душе при виде коробки с выстроенными в ряд чайными пакетиками. Кофе, по крайней мере, варили прямо на месте. Пробежав взглядом по ряду уныло жмущихся друг к другу пирожных, Александр Борисович в результате остановился-таки на бутербродах с колбасой. Получив все, что ему причиталось, Александр Борисович отошел в самый дальний угол, туда, где свет был не таким ярким, и уселся за столик лицом ко входу.

Кардинальный пересмотр всех основополагающих ценностей, протекающий в России на протяжении последних пятнадцати лет, не мог не затронуть и одного из главных атрибутов красивой жизни по-советски — буфетных бутербродов с сервелатом. В отличие от тех, старых, нынешние бутерброды были обернуты массивным слоем пищевой ленты и украшены листочком петрушки. Для того чтобы размотать ленту, Александру Борисовичу понадобилась как минимум минута. Правда, несмотря на столь внушительный защитный слой, внутри бутерброды все равно оказались подсохшими. И кофе оказался дрянной.

— Ну и хорошо, — скакой-то Злостьюподумал Турецкий и принялся активно жевать бутерброд, запивая его напитком, за который любой турецкий султан посадил бы повара как минимум на кол.

Единственным несомненным достоинством нового буфета было отсутствие очереди. Что при нынешнем душевном состоянии Александра Борисовича Турецкого было уже очень много. Однако не успел Турецкий порадоваться этому обстоятельству, как в буфет начали заходить люди.

Первой зашла интеллигентная пожилая дама шестидесяти лет в очках, высокая и прямая, как палка. Она заказала кофе и, сев через два столика лицом к Александру Борисовичу, достала из черной бархатной сумочки с перламутровой пуговицей пачку папирос. Дама закурила и начала дымить так, что Александру Борисовичу стало жалко собственные легкие.

«Прямо Раневская, — подумал Турецкий, — Фаина Георгиевна собственной персоной».

Следующими зашли молодая мама с сыном. Следователь Турецкий сразу решил, что она учительница литературы. Мама подвела сына к витрине и сказала:

— Ну видишь. Я же тебе говорила, что здесь ничего нет.

Сразу после этого они удалились.

А вот при виде третьего посетителя Александр Борисович почувствовал, как у него внутри начинает что-то шевелиться. И этим чем-то определенно был не съеденный бутерброд.

В буфет вошла женщина на таких высоких каблуках, что у Александра Борисовича, что называется, отвисла челюсть. Как и все мужчины, Турецкий где-то слышал, что максимальная высота женской шпильки составляет что-то около пятнадцати сантиметров, но сейчас он видел перед собой каблуки, в которых было по меньшей мере сантиметров тридцать. Александр Борисович как завороженный следил за перемещением каблуков по полу. Ему подумалось, что женщина, не побоявшаяся забраться на такую высоту, должна быть чертовски в себе уверена. Пару раз ему случалось натыкаться в газетах на сообщения, что та или иная голливудская знаменитость наворачивалась-таки с собственных каблуков. Нет, определенно ходить на таких каблуках и не упасть…

«Упадет, — сказал сам себе Александр Борисович. — Точно упадет. Жаль вот только, поспорить не с кем».

Однако обладательница высоченных каблуков довольно-таки свободно дошла до стойки и небрежным тоном заказала себе пятьдесят граммов коньяку.

«Ну теперь-то уж точно упадет», — решил про себя Турецкий.

Однако женщина свободно выпила пятьдесят граммов и потребовала еще.

«Или я ошибаюсь, — подумал Турецкий, — или будет весело».

В какой-то момент ему показалось, что женщину слегка повело в сторону. Но скорее всего, это был оптический обман. Разделавшись со второй порцией, женщина неторопливо развернулась и, не удостоив Александра Борисовича взглядом, направилась к выходу из буфета. Все-таки ее слегка пошатывало.

«Нет, это уже просто дело принципа, — подумал

Александр Борисович, вставая из-за стола. — Ну не может она вот так вот. Да еще сто граммов».

Самоуверенная незнакомка направилась прямиком в зал.

«Вот черт! — подумал Александр Борисович. — Она еще к тому же пришла на концерт. А там Владик Гиндин».

Однако искушение увидеть закономерный результат женской самоуверенности оказалось слишком велико. Александр Борисович достал из кармана билет и, набрав полную грудь воздуха, вошел внутрь.

Заняв положенное место, он тут же принялся искать глазами объект своего интереса. Она сидела на три ряда впереди, немного слева, и, не шевелясь, смотрела в сторону сцены. Александр Борисович хотел было подумать о том, что, судя по тому, как прямо она держится, те сто граммов в буфете были неединственными, но не успел. В зале зааплодировали, и на сцене появился Владик Гиндин.

На протяжении следующих полутора часов Александр Борисович клял себя последними словами. Он обещал себе, что больше никогда не станет смотреть на женщин. Что женщины, коварные существа, способные увлечь мужчину куда угодно, даже на концерт Владика Гиндина. А уйти было неудобно. Во-первых, Александр Борисович оказался в самой середине. А во-вторых, и от этой мысли Турецкому делалось совсем плохо, Владик Гиндин мог разнервничаться!

«Господи, — думал Александр Борисович, — ну что я тебе сделал? Ведь сегодня суббота! А как я провожу день? Первую половину дня на работе, а вторую… И я даже не могу уйти, потому что боюсь потревожить «гениального мальчика», который два часа назад сообщил мне, что у меня очень красивая жена».

Наконец раздались финальные аплодисменты. Александр Борисович даже не поверил своим ушам. Пару раз уже аплодисменты подло его обманули, они смолкали, и концерт продолжался. Но на этот раз было все. Владик Гиндин встал из-за фортепьяно и поклонился. В этот момент Александр Борисович был готов подойти к нему и от чистого сердца пожать руку. Но он этого не сделал. Раздумал.

Довольно оглядываясь по сторонам, сидевшие рядом, очевидно, принимали его за восторженного поклонника фортепьянной музыки и улыбались в ответ, Александр Борисович вдруг, к своему изумлению, обнаружил, что предмет его, интереса внезапно исчез. Турецкий мог поклясться, что не видел, как женщина покидала зал.

«Мистика, — подумал Александр Борисович, — магия настоящего искусства».

Зрители, обмениваясь впечатлениями, потянулись к выходу.

«Черт, да теперь же должен быть банкет!» — подумал Турецкий.

Мысль о банкете выветрилась из его головы сразу после того, как Ира сообщила ему об этом. Ну разве мог предположить Александр Борисович Турецкий, что спустя три часа после собственного появления в этом храме искусства он все еще будет здесь?

«Зато Ира будет довольна, — подумал Турецкий, — что тоже неплохо».

Зайдя в зал, где стояли накрытые банкетные столы, Турецкий принялся первым делам искать глазами обладательницу высоченных шпилек. Долго искать не пришлось.

Она стояла перед блюдом, на котором были разложены маленькие бутерброды с красной икрой и, судя по цвету жидкости в ее рюмке, продолжала налегать на коньяк.

Вокруг толпились любители музыки, активно заедающие и запивающие собственные впечатления. Турецкий протолкнулся к столу и прочно утвердился возле блюда с сервелатом.