— Трибуны вскоре должны прибыть из провинций, — заметил Гиртий. — Я знаю, Цезарь планировал использовать их, чтобы продолжить закупки земли. Не забывайте, он наложил огромные штрафы на республиканские города. Очередной взнос уже, вероятно, в Брундизии.

— Не забивай себе голову тем, где Антоний отыщет деньги, — назидательно проговорил Цицерон. — Займись лучше риторикой, юный Октавий. Вот прямой путь к консульству.

Октавиан улыбнулся ему, продолжая есть.

— По крайней мере, мы шестеро можем утешиться тем, что никто из нас не имеет земли между Теаном и рекой Волтурн, — сказал Гиртий, не раз поражавший присутствующих удивительной осведомленностью и даром провидения во многих вопросах. — Думаю, Антоний отбирает земли именно там. Но только латифундии, не виноградники. Земля, однако, меньше всего занимает его. В июньские календы он намерен просить палату заменить ему Македонию на две Галлии. Италийскую и Дальнюю, за исключением Нарбонской Галлии, поскольку Лепид продолжит управлять ею в следующем году. Кажется, Поллион в Дальней Испании тоже останется на второй срок, а Планку и Дециму Бруту этого не позволят. — Видя, что все с ужасом уставились на него, Гиртий решил сообщить худшее: — Он также будет просить палату сохранить за ним те шесть боевых легионов, что находятся сейчас в Македонии, с незамедлительной их переправкой в Италию.

— Это значит, что Антоний не доверяет ни Бруту, ни Кассию, — медленно проговорил Филипп. — Я признаю, что они, устранив Цезаря, оказали Риму и Италии огромнейшую услугу и что италийское сообщество может их поддержать, но на месте Антония я больше боялся бы Децима Брута.

— Антоний боится всего, — сказал Панса.

— О боги! — бледнея, вскричал Цицерон. — Это же полный идиотизм! Не могу утверждать, что там с Децимом Брутом, но я твердо знаю, что ни Брут, ни Кассий даже и не мечтают о поднятии мятежа. Ни против сегодняшнего сената, ни против народа Рима! Хочу только заметить, что я сам вернулся в сенат, а это всем демонстрирует, что я поддерживаю сегодняшнее правительство! Брут и Кассий — патриоты до мозга костей! Они никогда, никогда не поднимут никакого восстания!

— Я согласен, — неожиданно сказал Октавиан.

— Тогда что же будет с кампанией Ватиния против Буребисты и даков? — спросил Филипп.

— О, это умерло вместе с Цезарем, — цинично отрезал Бальб.

— Тогда лучшие легионы по праву должен иметь Долабелла. Для Сирии. Фактически они нужны сейчас там, — сказал Панса.

— Однако Антоний хочет иметь эти легионы здесь, на италийской земле, — сказал Гиртий.

— Для чего? — испуганно спросил Цицерон, посерев и покрывшись потом.

— Чтобы защититься от любого, кто попытается скинуть его с пьедестала, — ответил Гиртий. — Ты, наверное, прав, Филипп, неприятности могут назреть в Италийской Галлии. Там, где сидит Децим Брут. Ему остается только найти несколько легионов.

— Неужели мы никогда не избавимся от угрозы гражданской войны? — воскликнул Цицерон.

— Мы уже избавились от нее, перед тем как убили Цезаря, — сухо сказал Октавиан. — Это бесспорно. А теперь, когда Цезарь мертв, лидерство постоянно меняется.

Цицерон нахмурился. Мальчик ясно сказал — убили.

— По крайней мере, — продолжал Октавиан, — иноземная царица с ее сыном уехали, как я слышал.

— И распрекрасно! — гневно выкрикнул Цицерон. — Это она внушала Цезарю промонархистские идеи! Она, вероятно, и опаивала его. Он постоянно пил какое-то зелье, которое готовил ему хитрый египетский врач.

— Но чего она не могла сделать, — возразил Октавиан, — это заставить простой люд поклоняться Цезарю, словно богу. Народ сам так решил.

Присутствующие почувствовали себя неловко.

— Долабелла поспособствовал этому, — сказал Гиртий, — когда убрал алтарь и колонну. — Он засмеялся. — Потом подстраховался! Не разбил их, а сохранил. Правда-правда!

— Есть ли что-нибудь, чего ты не знаешь, Авл Гиртий? — спросил, смеясь, Октавиан.

— Я писатель, Октавиан, а у писателей природная тяга слушать все — от сплетен до пророчеств. Это консулы все время думают только о состоянии дел. — Затем он выложил еще одну сенсационную новость: — Я также слышал, что Антоний проводит закон о полном гражданстве для всей Сицилии.

— Значит, он получил огромную взятку! — проворчал Цицерон. — О, мне начинает все больше и больше не нравиться этот… этот монстр!

— Я не могу поручиться за сицилийскую взятку, — усмехнулся Гиртий, — но я знаю наверняка, что царь Деиотар предлагал консулам куш, чтобы вернуть Галатии прежние размеры. Такие, какими они были до Цезаря. Но те еще не сказали ни да ни нет.

— Дать Сицилии полное гражданство — значит заполучить в клиенты страну, — медленно проговорил Октавиан. — Поскольку я еще молод, я не имею понятия, что задумал Антоний, но я понимаю, что он делает себе очень хороший подарок — голоса нашей ближайшей зерновой провинции.

Вошел слуга Октавиана Скилак. Поклонившись обедающим, он подошел к своему хозяину.

— Цезарь, твоя мать очень просит тебя прийти к ней.

— Цезарь? — выпрямившись на ложе, переспросил Бальб, когда Октавиан ушел.

— Все слуги зовут его Цезарем, — проворчал Филипп. — Атия и я охрипли, протестуя, но он настаивает на этом. Разве вы не заметили? Он слушает, он кивает, он ласково улыбается, а потом делает то, что сидит у него в голове.

— Я весьма рад, Филипп, — сказал Цицерон, несколько недовольный столь нелестной характеристикой, — что у парня такой наставник, как ты. Признаюсь, услышав, что Октавий скоропалительно вернулся в Италию, я сразу подумал: вот для кого-то удобный случай совершить государственный переворот. Однако теперь, познакомившись с ним, я вообще перестал об этом думать. Он приятен, он скромен, но он не дурак. И не позволит сделать себя оружием в чужих целях.

— Я больше боюсь, — мрачно сказал Филипп, — как бы Гай Октавий не принялся делать других оружием в своих целях.

После того как Децим Брут, Гай Требоний, Тиллий Кимбр и Стай Мурк убыли в свои провинции, внимание Рима сосредоточилось на двух старших преторах, Бруте и Кассии. Несколько робких появлений на Форуме с целью разнюхать, нельзя ли вернуться к своим должностям, сказали им, что лучше пока никуда не соваться. Сенат предоставил каждому из них для охраны по пятьдесят ликторов без фасций, которые только делали их любое перемещение совсем уж кричащим.

— Уезжайте из Рима, пока страсти не улягутся, — посоветовала Сервилия. — Если ваши лица не будут мелькать перед глазами, народ их забудет. — Она фыркнула. — Через два года вы сможете выдвинуть свои кандидатуры на консулов, и никто не вспомнит, что Цезарь убит именно вами.

— Это было не убийство, это был необходимый поступок! — крикнула Порция.

— А ты заткнись, — спокойно оборвала невестку Сервилия.

Она могла себе позволить быть снисходительной, ибо уверенно выигрывала в этой войне. Порция сама преподносила ей победу на блюдечке, свихиваясь все сильнее и сильнее.

— Уехать из Рима — значит признать себя виновными, — сказал Кассий. — Мы должны выстоять.

Брута раздирали противоречия. Он соглашался с Кассием, но в глубине души жаждал удалиться от матери, чье настроение не улучшилось после того, как она дала отставку Понтию Аквиле.

— Я подумаю, — сказал он.

«Подумать» значило поговорить с Марком Антонием, который выглядел так, словно любая из оппозиций ему нипочем. В результате сенат, полный креатур Цезаря, повернулся к Антонию как к своей новой путеводной звезде. Успокаивало и то, что Антоний действительно любыми способами защищал освободителей. Он был явно на их стороне.

— Что ты думаешь обо всем этом, Антоний? — спросил Брут, устремив на него печальный, как всегда, взгляд больших карих глаз. — В наши намерения не входит бороться с тобой, вернее, со справедливым республиканским правительством. Лично я оцениваю твою отмену диктаторства весьма позитивно. Но если ты чувствуешь, что правительству наше отсутствие лишь поможет, тогда я уговорю Кассия покинуть Рим.