— Очень похож, — сказал Луций, проследив за взглядом кузена. — Надеюсь, ты не будешь соревноваться с Магном и не поставишь свою статую позади курульных магистратов в твоей новой курии?

— Неплохая идея, если вдуматься, Луций. Я бы мог отсутствовать еще, скажем, лет десять, но каждый раз на очередном заседании она напоминала бы сенаторам, что я возвращусь.

Они вышли на улицу, прошли по колоннаде и выбрались на дорогу, ведущую в город.

— Я хочу спросить тебя кое о чем, Луций. Как молодой Гай Октавий справляется со своей ролью городского префекта?

— А ты его сам не спрашивал, Гай?

— Он не упоминал, а я, признаюсь, забыл поинтересоваться.

— Не волнуйся, все хорошо. Будучи всего лишь префектом, он занял палатку претора с очаровательной смесью скромности и спокойной уверенности. И разобрался с парой довольно запутанных ситуаций весьма хладнокровно, как ветеран. Задавал правильные вопросы, вынес верный вердикт. Да, с ним все в порядке.

— Ты знаешь, что у него астма?

Луций остановился.

— Edepol! Нет, я не знал.

— Дилемма, не так ли?

— О да.

— И все же я думаю, что это должен быть он, Луций.

— Есть еще время. — Луций обнял кузена за плечи, слегка сжал. — Не забывай о своем знаменитом везении, Цезарь. Что бы ты ни решил, удача пребудет с тобой.

Клеопатра прибыла в Рим в сентябре, в конце первого рыночного интервала. Из Остии она ехала в занавешенном паланкине, впереди и позади которого шла огромная процессия слуг, включая отряд царской охраны в замысловатых и тяжелых пехотных доспехах, зато верхом на снежно-белых конях с пурпурной сбруей. Ее сын, немного приболевший и опекаемый няньками, находился в другом паланкине, а в третьем паланкине пребывал ее муж, тринадцатилетний царь Птолемей Четырнадцатый. Все три паланкина были задрапированы парчой, драгоценные камни в резной позолоте сверкали на ярком солнце. Начало лета, чудесный денек. Плюмажи из страусовых перьев с золотым напылением величественно колыхались над углами покрытых фаянсовой плиткой крыш. Каждый паланкин несли восемь сильных мужчин с иссиня-черной кожей, в парчовых юбках и широких золотых воротниках. Шли они босиком. Аполлодор покачивался в кресле-носилках под балдахином во главе колонны: в правой руке длинный золотой посох, на голове парчовая шапка, руки унизаны перстнями, вокруг шеи и на плечах золотая (символ высокого положения) цепь. Слуги — все! — в дорогих одеяниях, даже самые незначительные из них. Царице Египта хотелось произвести впечатление.

Они выехали на рассвете в сопровождении большого количества жителей Остии. Когда Остия осталась позади, одних провожающих сменили другие. Любой, кто случайно оказывался близ Остийской дороги в то утро, предпочитал поглазеть на царский поезд, чем заниматься своими делами. Ликтор Корнелий, посланный в качестве сопровождающего, встретил процессию в одной миле от Сервиевой стены. Он отнесся к своей обязанности с благоговейным страхом, граничащим с ужасом: «Ох, что я всем понарасскажу, вернувшись в коллегию ликторов!» Близился полдень, и Аполлодор смотрел с облегчением на видневшиеся вдали крепостные валы. Но Корнелий повел египтян вокруг Авентина к причалам римского порта, и там они остановились. Евнух нахмурился. Почему они не входят в город, почему ее величество находится в столь жалком месте?

— Здесь мы переправимся через реку, — объяснил Корнелий.

— Переправимся? Но ведь город справа от нас!

— Мы не будем входить в город, — очень вежливо сказал Корнелий. — Дворец царицы на той стороне Тибра, возле Яникула, а в этом месте хорошая переправа. Пристани есть как тут, так и там.

— Почему дворец царицы не в городе?

— Ц-ц-ц, это ведь невозможно, — ответил Корнелий. — Иноземным правителям нельзя входить в город, потому что это значило бы пересечь священный померий и сложить с себя все имперские полномочия.

— Померий? — переспросил Аполлодор.

— Невидимую границу города. В ее пределах никто не имеет власти, кроме диктатора.

К этому времени вокруг них собралась половина обитателей порта. Прибежали грумы, конюхи, мясники, пастухи с Овечьего поля. Корнелий жалел, что не взял еще ликторов, чтобы держать зевак на расстоянии от всего этого цирка! Простой люд Рима так и считал — к ним прибыл цирк. Замечательно, неожиданно, в разгар рабочего дня. К счастью для египтян, к пристани уже подплывала череда барж. Паланкины и кресло-носилки быстро перенесли на первую из них, а орда слуг заполонила другие. Царская стража садилась последней, спешившись и успокаивая нервничавших коней.

Недовольство Аполлодора усугубилось, когда поезд двинулся через запутанные лабиринты улиц на другом берегу Тибра.

Он приказал царской охране окружить паланкины и не подпускать к ним грязных, оборванных жителей этих трущоб, чтобы те не принялись выковыривать ножами драгоценности из обшивки. Казалось, тут даже у женщин имелись ножи. И ему совсем не понравилось, когда в конце долгого пути обнаружилось, что дворец царицы не обнесен защитной стеной. Как же теперь отгораживаться от бродяг?!

— Они потом разойдутся, — равнодушно сказал Корнелий, вводя поезд через арочные ворота во двор.

В ответ Аполлодор выставил стражу у входа и приказал караульным стоять там, пока толпа не рассосется. Что за дыра? Царскую резиденцию от всякого сброда не отделяет практически ничто. И что это за страна, если встретить ее величество был прислан единственный ликтор, к тому же без фасций? И где же сам Цезарь?

Вещи царицы прибыли много раньше, так что теперь глаза ее могли отдохнуть в более привычной для них обстановке. Все нашло свое место: картины, ковры, гобелены, кресла, столы, ложа, статуи и даже огромная коллекция бюстов всех Птолемеев и их жен. Желанная атмосфера уюта, жилья.

Настроение у нее было отвратительное. Естественно, она чуть раздвинула занавески, чтобы оглядеть незнакомый ландшафт. Дальние горы, массивная Сервиева стена, терракотовые крыши, как пятна на склонах холмов, высокие сосны, простые и зонтичные, какие-то лиственные деревья. Она, как и Аполлодор, впала в ступор, когда поезд на территории дока огибал гору зловонных отбросов и битых горшков. Где почетный эскорт, который должен был прислать Цезарь? Почему ее перевезли через эту… эту речушку, протащили через отхожее место, а потом сунули неизвестно куда? Кстати, почему Цезарь не ответил ни на одну из записок, которые она ему посылала по прибытии в Остию? В единственном коротком письме от него сообщалось, что она может, когда пожелает, занять свой дворец!

Корнелий поклонился. Он виделся с Клеопатрой в Александрии, но, знакомый с нравами восточных правителей, понимал, что она не узнает его. Она и не узнала. Она была оскорблена.

— Я должен передать тебе, о властительница, привет от Цезаря, — сказал он. — Как только у него будет время, он посетит тебя.

— Как только у него будет время, он посетит меня, — повторила она ему в спину. — Он посетит! Что ж, когда посетит, пожалеет!

— Успокойся, Клеопатра, веди себя как подобает, — решительно сказала Хармиан.

Они с Ирас выросли вместе с царицей, знали все ее настроения и потому ничуть не боялись ее.

— А что, неплохо, — сказала Ирас, оглядываясь. — Мне нравится этот огромный бассейн в центре комнаты. Как остроумно! В нем дельфины с тритонами. Это очень красиво.

Она подняла голову, посмотрела вверх и сморщила носик.

— Можно подумать, что они накрыли его крышей, правда?

Клеопатра едва сдержалась.

— Что с Цезарионом? — спросила она.

— Его унесли сразу в детскую, не беспокойся, ему уже лучше.

Несколько мгновений царица раздумывала, кусая губу, потом пожала плечами.

— Мы на чужой земле. Тут много странного. И эти горы, и непривычного вида деревья. Надо думать, что и обычаи тут непривычны для нас. Поскольку очевидно, что Цезарь не собирается бежать ко мне со всех ног, то нет смысла быть при параде. Где детская и мои комнаты?