— Помоги же мне, идиот!

Вместе они собрали внутренности Катона и вернули на место. Клеанф, ругаясь, запихивал их в живот, перетряхивая, пока они не разложились как нужно и он смог соединить края раны. Потом он взял кривую иглу, чистые нитки и туго зашил ужасный разрез отдельными стежками, но близко друг к другу. Десятки стежков.

— Он сильный, он может выжить, — сказал он, отступив, чтобы посмотреть на результат своей работы. — Все зависит от того, сколько крови он потерял. Мы должны благодарить Асклепия, что он без сознания.

Катон очнулся. После состояния мирного покоя наступила ужасная агония. Раздался страшный вопль, словно взрыв. Не крик, не стон. Его глаза открылись, он увидел много людей вокруг, лицо сына, отвратительное от слез и соплей. Статилл скулил, как собака, врач Клеанф с мокрыми руками отвернулся от таза с водой, кучка рабов, плачущий ребенок, голосящие женщины.

— Ты будешь жить, Марк Катон! — радостно крикнул Клеанф. — Мы спасли тебя!

Взгляд Катона прояснился. Он посмотрел вниз, на пропитанное кровью полотенце, лежащее у него на животе. Левой рукой он судорожно отодвинул полотенце и увидел раздувшийся живот, разрезанный неровно поперек, а теперь аккуратно зашитый, словно на нем пытались вышить какой-то узор.

— Моя душа! — пронзительно крикнул он и собрал все силы, все частички себя, которые всегда боролись, боролись, боролись независимо от того, каков будет результат.

Руки потянулись к швам. Они стали рвать их с отчаянной силой, пока рана опять не открылась, а потом принялись вытаскивать блестящие перламутровые внутренности и отбрасывать в сторону.

Никто не двинулся, чтобы остановить его. Словно парализованные, его сын, его друг и его врач смотрели, как он разрушает себя по частям, раздирая рот в немом крике. Вдруг тело его выгнулось в ужасной судороге. В серых глазах, все еще открытых, видна была смерть. Радужные оболочки скрылись за расширившимися черными зрачками. Наконец появился слабый золотой блеск, последний смертный налет. Душа Катона покинула тело.

Жители Утики сожгли его на следующий день на огромном погребальном костре с ладаном, миррой, нардом, корицей и иерихонским бальзамом. Тело завернули в тирский пурпур и расшитую золотом ткань.

Марку Порцию Катону, врагу всяческой помпы, это не пришлось бы по вкусу.

У него не было времени, чтобы подготовиться к смерти, но он сделал, что мог. Оставил письма бедному разоренному сыну, Статиллу и Цезарю. Оставил некоторые суммы денег для Луция Гратидия и управляющего Прогнанта, все еще безжизненного. И не оставил ни слова Марции, своей жене.

Когда Цезарь на Двупалом, гнедой круп которого покрывал тщательно уложенный алый генеральский плащ, въехал на главную площадь, прах был уже собран, а костер представлял собой черную ароматную кучу, окруженную молча смотревшими на нее людьми.

— Что это? — спросил Цезарь, покрываясь мурашками.

— Погребальный костер Марка Порция Катона Утического! — пронзительно крикнул Статилл.

Глаза стали холодными, жуткими, нечеловеческими. С каменным лицом Цезарь спешился. Плащ красивыми складками свисал с его плеч. Да, решили жители Утики, так и должен выглядеть победитель.

— Где его дом? — спросил он Статилла.

Тот повел его к дому.

— Его сын здесь? — спросил Цезарь.

Кальвин вошел вслед за ним.

— Да, Цезарь, но он очень переживает.

— Самоубийство, конечно. Расскажи мне.

— А что говорить? — спросил Статилл, пожимая плечами. — Ты же знаешь Марка Катона, Цезарь. Он ни за что не подчинился бы тирану, даже и милосердному.

Он полез в рукав своей черной туники и вытащил тонкий свиток.

— Это оставлено для тебя.

Цезарь взял свиток, проверил печать — колпак свободы со словами «М ПОРЦ КАТОН» вокруг него. В письме — ни единого упоминания о борьбе, которую Катон вел против того, что считал тиранией. Подчеркнуто лишь, что его прабабка была дочерью рабыни.

Кальвин сгорал от желания прочесть письмо. Он уже отчаялся получить этот шанс. Сильные, длинные тонкие пальцы смяли записку, отбросили. Цезарь посмотрел на них так, словно они принадлежали кому-то другому, и издал звук, не похожий ни на рычание, ни на вздох.

— Я не хотел, чтобы ты умер, Катон, как ты не захотел сохранить для меня свою жизнь, — сказал он резко.

Вошел молодой Катон, едва шевеля ногами, поддерживаемый двумя слугами.

— Разве ты не мог убедить своего отца подождать хотя бы до моего приезда, чтобы поговорить со мной?

— Ты знаешь Катона намного лучше, чем я, Цезарь, — ответил молодой человек. — Он умер, как и жил, — очень трудно.

— Что ты будешь делать теперь, когда твой отец мертв? Ты знаешь, что все его имущество конфисковано.

— Попрошу у тебя прощения и буду как-то продолжать жить. Я не похож на отца.

— Ты прощен, как и его простили бы, будь он жив.

— Можно попросить тебя об одолжении, Цезарь?

— Да, конечно.

— Можно Статиллу поехать в Италию вместе со мной? Отец оставил ему немного денег, чтобы он мог добраться до Марка Брута, который примет его.

— Марк Брут в Италийской Галлии. Статилл может присоединиться к нему.

Так-то вот. Цезарь резко повернулся и вышел. Кальвин за ним — после того как поднял записку и разгладил. Архивная ценность.

Оказавшись на улице, Цезарь отбросил мрачное настроение, словно его не было и в помине.

— Ничего другого я от Катона и не ожидал, — сказал он. — Самый непримиримый мой враг, он всегда ставил меня в тупик.

— Абсолютный фанатик. Подозреваю, что от рождения. Он никогда не понимал разницы между жизнью и философией.

Цезарь засмеялся.

— Разницы? Нет, дорогой мой Кальвин, не разницы, нет. Катон никогда не понимал жизни. Философия была его способом справиться с тем, чего он не мог понять. Философия диктовала ему, как себя вести. То, что он решил стать стоиком, соответствовало его натуре. Очищение через самоотречение.

— Бедная Марция! Ужасный удар.

— Подлинным ужасом была ее любовь к Катону, который совсем не желал, чтобы его кто-то любил.

Из высшего командования республиканцев только Тит Лабиен, оба Помпея и губернатор Аттий Вар достигли Испании.

Причина — Публий Ситтий, работавший на Бокха и Богуда, царей обеих Мавретаний. Узнав о победе Цезаря и падении Тапса, он тут же послал свой флот патрулировать море, а сам вторгся в Нумидию с суши.

Метелл Сципион и Луций Манлий Торкват плыли вдоль африканского побережья. Гней и Секст решили уйти в открытое море и запастись провиантом на Балеарских островах. Лабиен примкнул к ним, во-первых, не доверяя Метеллу Сципиону, а во-вторых, ненавидя его.

Флот Публия Ситтия встретился с жмущимися к побережью судами и атаковал их с такой силой, что захват был неминуем. Подобно Катону, Метелл Сципион и Торкват решили, что лучше самоубийство, чем унижение перед врагом.

Нумидийская легкая конница не могла противостоять Ситтию, который смял ее и безжалостно прошелся по царству Юбы.

Марк Петрей и царь Юба побежали в столицу Юбы Кирту, но нашли ворота запертыми. Жители Кирты в большом страхе перед гневом Цезаря не пустили их в город. Оба укрылись на вилле Юбы, невдалеке от Кирты, и там решились на поединок — самый благородный способ уйти из жизни. Результат был неизбежен: Юба был намного моложе и сильнее Петрея, постаревшего и поседевшего на службе у Помпея Великого. Петрей погиб. Но когда Юба попытался нанести себе смертельный удар, оказалось, что у него слишком короткие руки. Раб подержал меч, и Юба проткнул себя им.

Но самая большая трагедия разыгралась с сыном Луция Цезаря, которого взяли в плен и посадили под домашний арест на вилле под Утикой — дожидаться, пока у Цезаря появится время решить его судьбу. Слуги Цезаря присматривали за ним, а также за дикими животными в клетках, которые обнаружились среди брошенного Метеллом Сципионом добра. Цезарь решил придержать их для игр, которые он непременно хотел устроить в честь покойной Юлии. В свое время злокозненные сенаторы Катон и Агенобарб не разрешили провести в честь ее погребальные игры.