Бу-у-ум! Она ударила мечом по щиту. Толпа подпрыгнула от неожиданности.

— Вот удел женщин первого класса! Но что изменилось бы, если бы я была женщиной низшего класса или вообще не принадлежала бы ни к одному из них? Я все равно оставалась бы гражданкой Рима! Я все равно девственницей легла бы на ложе мужа, а потом все равно стала бы его рабой! Я все равно зависела бы от милости своей семьи, овдовев. Но по крайней мере, у меня была бы возможность выбрать себе профессию, что-то производить или продавать. Я могла бы сама зарабатывать себе на жизнь, как художница, краснодеревщица, знахарка или травница. Я могла бы торговать овощами с моего огорода или курами из моего птичника. Если бы я захотела, я могла бы продавать свое тело как проститутка. Я могла бы немного откладывать из своего заработка себе на старость!

Бу-у-ум! На этот раз все мечи на ростре ударили по щитам. Женская часть аудитории пришла в восторг, мужчины возмутились.

— Поэтому, как римская гражданка и женщина, я чувствую себя вправе выразить возмущение от имени всех гражданок Рима, которые имеют любой вид дохода и право им распоряжаться. Я стою здесь от имени женщин моего собственного, первого класса, получающих доход с приданого или небольшого наследства. А также от имени всех женщин низших классов или вообще не принадлежащих ни к какому из них, которые получают доход от продажи яиц, овощей, картин, от каких-то ремесел, проституции и т. д. и т. п. Ибо всех нас теперь обязывают отдать свой годовой доход, чтобы финансировать безумства римских мужчин! Когда я говорю «безумства», я имею в виду безумства.

Бум, бум, бум! На этот раз к ударам мечей о щиты присоединились топот множества женских ног и какофония цимбал шлюх. Все это длилось и длилось. Завсегдатаями Форума все больше и больше овладевал гнев, они ворчали и трясли кулаками.

Гортензия подняла вверх меч и покрутила им над головой.

— Голосуют ли гражданки Рима? — во весь голос крикнула она. — Выбираем ли мы магистратов? Голосуем ли мы за или против законов? Есть ли у нас шанс проголосовать против этого позорного lex Clodia, по которому мы должны отдать годовой доход в казну? Нет, у нас нет шанса проголосовать против этого безумия! Безумия, которое родилось в головах троицы самодовольных, привилегированных полоумных мужчин! Марка Антония, Цезаря Октавиана и Марка Лепида! Если Рим хочет брать с нас налог, тогда Рим должен разрешить нам голосовать за магистратов, голосовать за или против законов!

Снова вверх взметнулся меч, на этот раз к нему присоединились мечи остальных женщин, стоящих на ростре. Радостные вопли женщин из толпы перекрыли гневные выкрики завсегдатаев Форума.

— Интересно, как эти идиоты, которые правят Римом, будут собирать этот крайне несправедливый налог? Мужчин пяти классов регистрируют цензоры, их доходы записываются! Но нас, римских гражданок, нет ни в одном списке, ведь так? Так как же эти идиоты, которые правят Римом, будут определять наши доходы? Может быть, какой-нибудь глупый агент казны подойдет к бедной старушке на рынке, продающей свои вышивки, или фитили для ламп, или яйца, и спросит ее, сколько она зарабатывает за год? Или, что еще хуже, произвольно решит, сколько она зарабатывает, и при этом окажется типом, фанатично ненавидящим женщин? Допустим ли мы, чтобы нас травили, запугивали, били дубинками? Допустим?

— Нет! — вырвалось из нескольких тысяч женских глоток. — Нет, нет!

Мужские глотки на этот раз не издали ни звука. До завсегдатаев Форума вдруг дошло, что их мало.

— Конечно нет! Все мы, стоящие на ростре, вдовы. Среди нас вдова Цезаря, вдова Катона, вдова Цицерона! Разве Цезарь брал налоги с женщин? А Катон? А Цицерон? Нет, не брали! Цицерон, Катон и Цезарь понимали, что у женщины нет права голоса! Единственное право, которое дал нам закон, — это иметь немного своих собственных денег, освобожденных от всех налогов, а теперь lex Clodia собирается лишить нас и этого! Но мы отказываемся платить этот налог! Ни одного сестерция казна от нас не получит! Пока мы не получим других прав — права голосовать, права сидеть в сенате, права быть избранными в магистраты!

Голос ее утонул в громе аплодисментов.

— А как быть с Фульвией, женой триумвира Марка Антония? — прогремела Гортензия, заметив, что чуть ли не вся коллегия ликторов, энергично расталкивая толпу, пробирается к ростре. — Фульвия самая богатая женщина в Риме и распоряжается своими деньгами! Но будет ли она платить этот налог? Нет! Нет, она не будет! Почему? Потому что она дала Риму семерых детей! И добавлю, от троих самых достойных порицания негодяев, когда-либо взбиравшихся на ростру или на женщину! В то время как мы, которые чтим mos maiorum и остаемся вдовами, должны платить!

Гортензия подошла к краю ростры и поглядела на ликторов, приближающихся к первому ряду толпы.

— Не вздумайте даже пытаться арестовать нас! — рявкнула она. — Возвращайтесь к вашим хозяевам и передайте им от дочери Квинта Гортензия, что женщины Рима — sui iuris от самых высших до самых низших — не будут платить этот налог! Не будут платить! Убирайтесь, кыш, кыш!

— Кыш! Кыш! — подхватили внизу женские голоса.

— Я занесу эту свинью в списки! Я запишу их всех! — рычал Антоний, задыхаясь от ярости.

— Ты не сделаешь этого! — огрызнулся Лепид. — Ты ничего не сделаешь!

— И ничего не скажешь! — прикрикнул Октавиан.

На следующий день красный от стыда Луций Клодий созвал Плебейское собрание, чтобы отозвать свой закон и внести новый, который обязывал всех sui iuris женщин в Риме, включая Фульвию, платить в казну одну тридцатую часть своего дохода. Принять его приняли, но в силу он не вошел.

Третьего января, после тяжелого зимнего перехода через Кандавские горы, Брут и его небольшая армия подошли к Диррахию. Изгнанный из Салоны Марком Антонием губернатор Иллирии Публий Ватиний занимал с одним легионом лагерь на Петре. Брут через один из многих фортов ввел свое войско в циркумвалляционную линию, построенную пять лет назад, когда Цезарь и Помпей Великий вели там осадные действия друг против друга. Но в действиях Брута не было необходимости. Не прошло и четырех дней, как солдаты Ватиния открыли ворота своего лагеря и перешли к Бруту. Их командир Ватиний, сказали они, уже вернулся в Иллирию.

И под рукой Брута внезапно оказались три легиона и двести кавалеристов! Меньше кого бы то ни было умевший командовать войском, он был весьма удивлен. Однако он понимал, что пятнадцати тысячам солдат требуется снабженец, чтобы кормить их и вооружать. Поэтому он написал своему старому другу, банкиру Гаю Флавию Гемициллу, который служил еще у Помпея Великого: не послужит ли он и Марку Бруту? Затем новоявленный военачальник решил пойти на юг к Аполлонии, где сидел официальный губернатор Македонии Гай Антоний.

И тут прямо с неба посыпались деньги! Сначала прибыл квестор провинции Азия, молодой Лентул Спинтер, который вез в казну дань, собранную с этой провинции. Не будучи поклонником Марка Антония, Спинтер тут же передал деньги Бруту и возвратился к своему начальнику Гаю Требонию, чтобы рассказать ему, что освободители не собираются сдаваться. Не успел Спинтер уехать, как квестор Сирии Гай Антистий Вет прибыл по дороге в Рим с данью от Сирии. Он тоже передал деньги Бруту и решил остаться — кто знает, что будет в Сирии? В Македонии гораздо лучше.

В середине января Аполлония сдалась без боя, ее легионы заявили, что предпочитают Брута противному Гаю Антонию. Хотя такие люди, как молодой Цицерон и Антистий Вет, требовали, чтобы Брут казнил этого менее всех одаренного и самого неудачного из троих братьев Антониев, Брут отказался. Вместо этого он позволил плененному Гаю Антонию беспрепятственно покидать его лагерь и вообще обходился с ним очень вежливо.