Он нахмурился.

— Я согласен, что ты должна это сделать. Но я должен быть здесь, возле Нашего моря, где легче собрать информацию о том, что творится в других местах.

— Я отказываюсь это слушать! — сердито вскричала она. — Мне наплевать, что происходит вокруг Вашего моря! Ты и я отправляемся на барже Птолемея Филопатора, чтобы увидеть настоящий Египет — Египет Нила!

— Клеопатра, я не люблю, когда меня заставляют.

— Это для твоего же здоровья, глупый ты человек! Хапд-эфане говорит, что тебе нужен длительный отдых, и ты не должен сейчас заниматься делами. А что может быть лучше путешествия по реке? Пожалуйста, согласись! Цезарь, пойми, женщине нужны воспоминания об идиллических днях, проведенных с любимым! У нас еще не было таких дней. И не будет, пока Цезарь живет и думает как диктатор. Пожалуйста! О, пожалуйста!

Птолемей Филопатор, четвертый из тех, кто носил имя Птолемей, не принадлежал к числу сильных правителей этого дома. Он оставил Египту только два реальных напоминания о себе — два самых больших корабля, когда-либо построенных человеческими руками. Один, морской, имел четыреста двадцать шесть футов в длину, шестьдесят в ширину и шесть скамей, по сорок гребцов на каждой. Другой корабль был речной баржей с низкой посадкой: триста пятьдесят футов в длину, около десяти в ширину и всего две скамьи с десятью гребцами на каждом из весел.

Местом постоянного пребывания этой баржи служил эллинг, располагавшийся чуть выше Мемфиса по течению Нила. Ее построили сто шестьдесят лет назад, но она хорошо сохранилась, ибо за ней прилежно ухаживали. Поливали водой, смазывали маслом, полировали, постоянно чинили и выводили из укрытия, только когда фараону хотелось проехать по Нилу.

Планировка «Нильского Филопатора», как называла баржу Клеопатра, включала в себя даже купальни. Аркада колонн соединяла палубные надстройки, носовую и кормовую. Одна из надстроек предназначалась для аудиенций, другая — для пиршеств. Под палубой, над гребным трюмом, размещались личные покои фараона и комнаты для множества слуг. Повседневную пищу готовили на жаровнях, защищенных экранами; когда намечалось пиршество, огонь разводили на суше. Большое судно продвигалось со скоростью легионера на марше, и десятки слуг следовали за ним по восточному берегу. Западный берег был царством мертвых и храмов.

Изумительная баржа, отделанная золотом, электроном, слоновой костью, обставленная мебелью из редких пород дерева, привезенных со всех концов света, включая лимонное дерево из Атласских гор, с самой поразительной текстурой, какую Цезарю когда-либо доводилось видеть, хотя в домах у богатых римлян имелись подлинные шедевры из этой ценной породы. Постаменты под статуями либо сплошь золотые, либо из слоновой кости. Сами статуи — работы Праксителя, Мирона, даже Фидия. Всюду висят картины Зевксида и Паррасия, Павсия и Никия. С ними соперничают роскошные гобелены. Много персидских ковров. В драпировке преобладают прозрачные ткани гармонирующих с обстановкой расцветок.

«Вот теперь, старый дружище Красс, — думал Цезарь, — я верю в твои рассказы о невероятных богатствах Египта. Как жаль, что ты не можешь быть здесь и любоваться всем этим! Корабль для воплощенного бога».

Баржа шла вверх по реке, влекомая не только веслами, но и парусом из тирского пурпура, ибо в Египте всегда дул северный ветер. А на обратном пути гребцам помогало сильное течение Нила, спешащего к Нашему морю. Цезарь видел много гребцов, он знал, какова у них жизнь и как с ними обращаются. Гребцы везде были людьми свободными, как и многие профессионалы, но Египет — не место для свободных людей. Каждый вечер перед заходом солнца «Нильский Филопатор» причаливал к какой-нибудь царской пристани на восточном берегу, всегда свободной, потому что там не могли швартоваться никакие другие суда.

Цезарь думал, что ему скоро все это надоест, но скука не приходила. Движение на реке было оживленным и красочным. Сотни одномачтовых каботажных судов под треугольными парусами везли из портов Красного моря всякие товары и еду. Большие глиняные кувшины были наполнены тыквами, шафраном, кунжутом, льняным маслом, тут же теснились ящики с финиками и живыми животными. Вокруг то и дело сновали плавучие лавки. Но все это находилось под строгим контролем речной полиции, всюду поспевавшей на своих быстроходных лодках.

Теперь, когда Цезарь плыл по Нилу, ему было легче понять феномен разливов этой реки. Ее берега в самой низкой своей части не поднимались выше восемнадцати футов, а в самой высокой не превосходили тридцати двух. Если вода не поднималась до первой отметки, разлив был вообще невозможен, если же она перехлестывала через вторую, бурный поток устремлялся в долину, смывал селения и посевы и долго не отступал.

Краски вокруг были яркими, впечатляющими. Небо с рекой — идеальной голубизны; дальние скалы, обозначавшие край безлюдного плато, — где бледно-желтые, где темно-малиновые, а сама долина полыхала всеми оттенками зелени, какие только можно вообразить. В это время года (по сезону — середина зимы) река полностью возвратилась в свои берега, и сочные, буйные всходы спешили заколоситься, чтобы весной дать урожай. Цезарь думал, что деревьев там нет, но с удивлением обнаружил кое-где рощицы, а иногда даже небольшие леса: фруктовое дерево, считавшееся в Египте священным, местный платан, терновник, дуб, фиговое дерево, пальмы всех видов, не говоря уже о знаменитых финиках.

Приблизительно в том месте, где южная половина Верхнего Египта становилась северной его частью, от Нила отходила протока, стремившая свои воды на север — к озеру Мерила. Практически параллельная основному руслу реки, она омывала с востока узкий и длинный кусок земли Та-Ше, достаточно плодородной, чтобы давать в год два урожая пшеницы и ячменя. Предыдущий Птолемей прорыл от озера к Нилу большой канал, сделав эту водную систему проточной. Земля Та-Ше хорошо орошалась, как, впрочем, и вся территория Египта Нила, растянутая на тысячу миль. Голод в стране порождала Александрия, то есть три миллиона нахлебников в ней. Численность коренных египтян, их кормивших, была куда меньше.

Скалы и безлюдное плато за ними назывались Красной Землей, а долина с ее постоянно восполняемыми массами более темного плодородного грунта именовалась Черной Землей.

По обоим берегам Нила стояли бесчисленные храмы, построенные в одну линию: ряды массивных пилонов, соединенных перемычками над воротами; стены, дворы, еще пилоны и ворота, ведущие дальше, вглубь, в святая святых — небольшое помещение, озаренное светом, идущим, казалось бы, ниоткуда. В святилище обычно находилось изваяние — какой-нибудь египетский бог с головой животного или кто-либо из великих фараонов, чаще всего — знаменитый строитель Рамсес II. Перед храмами зачастую тоже ставились статуи фараонов, а к сокровенным святилищам подводили ряды образующих аллеи сфинксов с бараньими, львиными и человеческими головами. В глаза бросалось обилие изображений двумерных людей, растений, животных, ярко раскрашенных всеми мыслимыми цветами. Египтяне любили насыщенные цвета.

— Большинство Птолемеев строили, чинили или заканчивали строительство наших храмов, — рассказывала Клеопатра, когда они с Цезарем бродили по замечательному лабиринту верхнеегипетского города Абидоса. — Даже мой отец Авлет много строил. Он так хотел быть фараоном. Видишь ли, когда пятьсот лет назад Камбиз Персидский вторгся в Египет, он счел здешние храмы и усыпальницы-пирамиды кощунственными и либо покалечил их, либо разрушил совсем. Так что для нас, Птолемеев, осталась масса работы. Птолемеи, первые после коренных египтян, бывших подлинными правителями Египта, не остались равнодушными к этой беде. Я тоже заложила фундамент нового храма Хатор, но хочу, чтобы в этом строительстве ко мне присоединился и наш сын. С этого он начнет и впоследствии станет самым величайшим строителем храмов во всей истории Египта.