— Но ты неудачно начал, — сказал Октавий.

— Неудачно?

— Цезарь не Бибул. В его армии ранг стоит мало. Даже старшие легаты, например его племянник Квинт Педий, не пребывают в такой роскоши, какой ты себя окружил. Готов поспорить, что у тебя здесь имеется и конюшня. Но поскольку Цезарь ходит пешком, пешком ходят и все остальные, включая его окружение. Один конь для сражения — это обязательно, но два или больше вызовут осуждение, как и большая повозка, полная личных вещей.

Взгляд влажных глаз, устремленных на этого более чем необычного юношу, выразил крайнюю степень смущения. Меценат налился краской.

— Но я — Меценат из Арретия! Моя родословная обязывает меня подчеркивать мой статус!

— Но не в армии Цезаря. Посмотри на его родословную.

— Да кто ты такой, чтобы меня поучать?

— Друг, — ответил Октавий. — Который очень хочет, чтобы ты правильно начал свою службу. Если Вентидий решил, что ты и Сальвидиен должны делить одну комнату, тебе придется делить ее с ним многие месяцы. Единственная причина, почему Сальвидиен не вышиб из тебя душу, кроется в том, что ему до начала кампании очень не хочется получить репутацию скандалиста. Подумай об этом, Меценат. После пары сражений мнение Цезаря о Сальвидиене возрастет многократно. А когда это случится, он с удовольствием вышибет из тебя душу. Может быть, твоя мирная внешность и скрывает воина-льва, но я в этом сомневаюсь.

— Что ты знаешь? Ты же еще мальчишка!

— Правильно, но я знаю, каков Цезарь как генерал и как человек. Видишь ли, я был с ним в Испании.

— Как контубернал?

— Именно. А также как человек, знающий свое место. Однако я бы хотел, чтобы в нашем маленьком уголке кампании Цезаря царил мир, а это значит, что тебе и Сальвидиену придется поладить. Мы хорошо относимся к Сальвидиену. А ты — избалованный сноб, — добродушно заметил Октавий, — но почему-то ты мне понравился. — Он махнул рукой в сторону сотен свитков. — Как я вижу, ты литератор, не воин. Я бы посоветовал тебе обратиться к Цезарю, когда он прибудет, и попросить, чтобы он сделал тебя одним из своих личных помощников-секретарей. Гая Требатия у него теперь нет, поэтому у тебя появляется шанс состояться как литератору. С помощью Цезаря, разумеется, а?

— Кто ты? — глухо спросил Меценат.

— Друг, — с улыбкой повторил Октавий и встал. — Подумай о том, что я сказал. Это хороший совет. Не позволяй твоему богатству и образованию восстановить тебя против таких, как Сальвидиен. Риму нужны разные люди, и Рим только выиграет, если разные типы людей будут терпимы к причудам и нравам друг друга. Отошли обратно в Арретий все, кроме рукописей и книг, отдай Сальвидиену половину комнаты и не живи в армии Цезаря как сибарит. Он, конечно, не столь строг, как Гай Марий, но все-таки строг.

Кивок — и он ушел.

Когда к Меценату вернулась способность дышать, он посмотрел сквозь слезы на свою мебель. Несколько капель упали с ресниц на удобную и большую кровать. Но Гай Меценат не был дураком. Он сразу почувствовал, что этот красивый парень обладает над людьми странной властью. Без высокомерия, без надменности, без холодности. Ни малейшего намека на флирт, хотя он отлично все разглядел. Понял, что Гай Меценат любит не только женщин, но и мужчин. Он понял это не по словам и не по глазам, но по каким-то неуловимым приметам, он безошибочно определил, что главная причина, по какой Меценат отвергает общество Сальвидиена, состоит прежде всего в необходимости время от времени уединяться, и отнюдь не всегда из склонности к литературным трудам. Что ж, в этой кампании придется ограничиться женщинами — и только.

И когда несколько часов спустя Сальвидиен вернулся, комнату уже освободили от мебели, а Гай Меценат сидел за простым складным столом, и его широкая задница покоилась на складном стуле.

Он протянул руку с ухоженными ногтями.

— Мои извинения, дорогой Квинт Сальвидиен. Если двоим суждено делить много месяцев один кров, то им лучше ладить друг с другом. Я люблю удобства, но я не дурак. Если я буду мешать тебе, скажи мне. Я буду поступать так же.

— Я принимаю твои извинения, — сказал Сальвидиен, который тоже понимал некоторые вещи в людском поведении. — Октавий приходил сюда?

— Кто он? — спросил Меценат.

— Племянник Цезаря. Он тебе приказал?

— О нет, — сказал Меценат. — Это не его стиль.

Тот факт, что Цезарь не прибыл в Аполлонию к концу марта, все объяснили экваториальными штормами. Все сошлись на том, что он застрял в Брундизии.

В апрельские календы Вентидий послал за Гаем Октавием.

— Это привез тебе специальный курьер, — сказал он осуждающе.

В перечне приоритетов Вентидия простым кадетам не полагалось получать почту таким образом.

Октавий взял свиток с печатью Филиппа, и в нем ворохнулось тревожное чувство, не имевшее отношения ни к его матери, ни к сестре. С побелевшим лицом он без разрешения опустился в кресло, стоящее возле стола, и так беспомощно посмотрел на «погонщика мулов», что Вентидий решил промолчать.

— Извини, ноги что-то не держат, — сказал Октавий, облизывая пересохшие губы. — Можно, я распечатаю его здесь?

— Валяй. Наверное, там ничего серьезного, — угрюмо сказал Вентидий.

— Нет, это плохие вести о Цезаре.

Октавий сломал печать, развернул один лист и с трудом вгляделся в него. Закончив читать, он, не поднимая головы, бросил бумагу на стол.

— Цезарь мертв, его убили.

«Он знал это, еще не открыв письма», — подумал Вентидий, хватая бумагу. Шевеля губами и не веря глазам, он прочитал письмо и, оцепенев от ужаса, уставился на Октавия.

— Но почему именно тебе присылают такое важное сообщение? И как ты узнал, о чем пойдет речь? Ты ясновидящий?

— Раньше такого никогда не было, Публий Вентидий. Я сам не понимаю, как я узнал.

— О Юпитер! Что теперь с нами будет? И почему эту весть не доставили мне или Рабирию Постуму?

На его глазах появились слезы. Он закрыл лицо руками, заплакал.

Октавий поднялся. В его дыхании вдруг появился присвист.

— Я должен возвратиться в Италию. Мой отчим ждет меня в Брундизии. Мне очень неловко, что первым об этом известили меня, но, может быть, официальные извещения еще не рассылались. Или задержались в дороге.

— Цезарь мертв! — глухо произнес Вентидий. — Цезарь мертв! Мир рухнул.

Октавий вышел из здания и пошел к причалу. Идти было недалеко, но шел он с трудом. Такого с ним уже много месяцев не случалось. «Успокойся, Октавий, астма сейчас тебе не нужна! Цезарь мертв, и мир рушится. Я должен знать все и как можно скорее, я не могу слечь здесь, в Аполлонии».

— Сегодня я уезжаю в Брундизий, — спустя час сказал он Агриппе, Сальвидиену и Меценату. — Цезаря убили. Кто хочет ехать со мной, может ехать. Я нанял достаточно большую лодку. Поход в Сирию отменяется.

— Я поеду с тобой, — сразу сказал Агриппа и, кликнув слугу, ушел паковать свой единственный дорожный сундук.

— Мы с Меценатом не можем сейчас уехать, — сказал Сальвидиен. — У нас будет работа, если армию решат распустить. Может быть, мы встретимся в Риме.

Сальвидиен и Меценат смотрели на Октавия, словно на незнакомого человека. Вокруг рта синева, в груди свист, но сам он был абсолютно спокоен.

— У меня нет времени повидаться с Эпидием и другими моими учителями, — сказал он, протягивая толстый кошелек. — Вот, Меценат, передай это Эпидию и скажи ему, чтобы он всех и все привез в Рим.

— Приближается шторм, — с тревогой сказал Меценат.

— Штормы никогда не останавливали Цезаря. Почему они должны остановить меня?

— Ты нездоров, — смело заметил Меценат, — вот почему.

— На море или в Аполлонии — все равно я буду нездоров, но болезнь не остановила бы Цезаря, и она не остановит меня.

Он ушел проверить, как пакуют его сундук, оставив Сальвидиена и Мецената в недоумении смотреть друг на друга.

— Он слишком спокоен, — сказал Меценат.

— Может быть, — задумчиво заметил Сальвидиен, — в нем больше от его дяди, чем кажется на первый взгляд.