Нильс шел по центру комнаты, рассматривая свои голые ноги. Они по-прежнему дрожали, холод мешал ему окончательно сосредоточиться. На какую-то долю секунды Нильс даже засомневался: а стоит ли продолжать все это? Можно ведь уйти, позволить Леону действовать жестко. Сам он ни разу за всю жизнь не выстрелил из своего служебного пистолета — и ни разу не выстрелит в будущем, в этом он не сомневался. У него просто рука не поднимется. Может быть, именно поэтому он и стал переговорщиком — ведь в полиции только переговорщики всегда безоружны.

Нильс откашлялся и крикнул:

— Петер! Ты что, думаешь, я идиот? — Он сделал два шага в направлении спальни. — Ты что, думаешь, я не знаю, каково это? Каково работать так, как я и ты?

Он знал, что Петер слушает, он слышал его дыхание. Главная его задача теперь — завоевать доверие Петера и убедить того отпустить детей.

— Люди, которые с этим не сталкивались, не знают, что такое отнять у кого-то жизнь. Не знают, что это все равно что загубить свою собственную.

Нильс сделал паузу, чтобы его последние фразы на мгновение повисли в воздухе.

— Ответь мне, Петер! — крикнул он командным голосом. Такой жесткий тон удивил его самого, но Петер солдат, ему нужны приказы.

— Я сказал: отвечай, рядовой Янссон!

— Что ты хочешь? — крикнул Петер из спальни. — Что ты хочешь, гад?

— Нет! Что ты хочешь, Петер? Что ты хочешь? Ты хочешь убраться отсюда к чертовой матери? Я тебя прекрасно понимаю. Это действительно гадкий мир.

Никакого ответа.

— Я сейчас войду к тебе. Я безоружен и полностью раздет, как ты и просил. Я медленно открою дверь, чтобы ты меня увидел.

Нильс сделал три шага по направлению к двери.

— Я открываю дверь.

Он подождал несколько секунд, настраивая дыхание, помня о том, как важно дышать ровно и ничем не выдавать волнения. Закрыл глаза на мгновение, снова открыл их, толкнул дверь и остановился в проеме. На кровати недвижно лежала девочка лет четырнадцати-пятнадцати, Клара. Первенец. Постельное белье залито кровью. Петер сидел в дальнем углу комнаты и удивленно таращился на голого человека в дверях. На нем была солдатская форма; вид какой-то туповатый. Раненый зверь с охотничьим ружьем, нацеленным на Нильса, в руках и пустой бутылкой, стоящей между ног.

— Я сам решаю, что мне делать, — прошептал Петер, но голос его больше не звучал так уверенно, как раньше.

— Где Софие?

Петер не ответил, но, услышав тихий всхлип из-под кровати, опустил оружие и навел его на маленькую свернувшуюся калачиком на полу Софие.

— Мы все собираемся подальше отсюда, — сказал Петер, впервые глядя Нильсу в глаза.

Нильс выдержал его взгляд:

— Да. Мы собираемся куда подальше. Но не Софие.

— И она тоже. Вся семья.

— Я сейчас сяду.

Нильс сел на кровать. Кровь мертвой девочки капала с покрывала на пол, пачкая его босую ногу. В воздухе висел тяжелый запах слежавшихся одеял и спиртного. Нильс подождал немного, бездействуя. Он чувствовал, что Петер не готов убить свою младшую дочь. Существует много способов и техник для переговоров с захватчиками заложников, настолько много, что Нильс, например, отстал в профессиональном плане от двух своих коллег, которые прошли специальный курс в Штатах, в самом ФБР. По идее, он тоже должен был лететь тогда вместе с ними, но боязнь путешествий вынудила его остаться дома. Ему даже подумать было страшно о том, чтобы усесться в многотонный железный корпус и висеть на высоте почти сорока тысяч футов над Атлантическим океаном. Результат оказался довольно предсказуемым: начальники перестали задействовать Нильса в переговорах и вызывали его только в случае болезни или отпуска коллег, как сегодня вечером.

Если действовать по учебнику, тогда сейчас нужно начинать торговаться с Петером. Заставить его проговорить какие-то желания или выдвинуть требования, любые, какие угодно — только чтобы потянуть время и дать его мозгам успокоиться. Это может быть что-то совсем банальное, например, еще немного виски или сигарета. Но Нильс давным-давно отказался от всяких учебников.

— Софие! — крикнул он и тут же повторил снова: — Софие!

— Да… — послышалось из-под кровати.

— Сейчас мне нужно поговорить с твоим папой, и это не детский разговор. Так что тебе придется выйти.

Нильс говорил жестко, очень жестко, ни на секунду не отводя при этом глаз от лица Петера. Софие не отвечала. Нильс был теперь офицером Петера, его начальником, его союзником.

— Давай делай то, что мы с папой просим. Выходи из комнаты. Иди на лестничную площадку!

Наконец Нильс услышал, что девочка пошевелилась под кроватью.

— Не смотри на нас! Выходи, сейчас же! — громко сказал он.

Он слышал, как маленькие шажки пробежали по гостиной, как открылась и захлопнулась входная дверь. В спальне остались Нильс, Петер и труп девочки-подростка.

Нильс рассматривал солдата. Петер Янссон, двадцать семь лет, рядовой в отставке. Настоящий датский герой. Петер развернул ружье и приставил дуло снизу к своему подбородку.

Он закрыл глаза. Нильсу казалось даже, что он слышит, как Леон шепчет ему с лестничной площадки:

— Дай ему сделать то, что он хочет, Нильс. Дай придурку выпустить себе мозги.

— Где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?

Нильс был совершенно спокоен и разговаривал с Петером таким тоном, как будто они близкие друзья.

Петер открыл глаза, не глядя на Нильса, взгляд был направлен вверх. Может быть, он верующий. Нильс знал, что многие солдаты на войне разговаривают с полевым священником чаще, чем признаются в этом.

— Ты хочешь, чтобы тебя кремировали?

Петер еще сильнее сжал ружье.

— Если хочешь, я могу что-нибудь кому-нибудь передать. Я ведь последний, кто видит тебя живым.

Никакой реакции. Петер тяжело дышал. Этот последний поступок — лишить жизни себя самого — требовал, похоже, больше смелости, чем понадобилось на убийство жены и дочери.

— Петер, ты хочешь, чтобы я к кому-то зашел? Хочешь передать кому-то последнее слово?

Нильс говорил с Петером так, будто тот одной ногой уже в царствии небесном. За воротами в следующий мир.

— Того, что ты видел и делал в Ираке, не должен видеть и делать ни один человек на Земле.

— Правда.

— И теперь ты больше не хочешь здесь оставаться.

— Нет.

— Я тебя прекрасно понимаю. Есть какой-то поступок, благодаря которому тебя должны помнить? Ты сделал что-то хорошее?

Петер задумался, очевидно, о чем-то вспоминая. Впервые Нильсу удалось заставить Петера подумать не о том, как разнести в клочья себя, свою семью и весь этот проклятый мир, так что он продолжил гнуть свою линию:

— Петер! Ответь мне! Ты сделал что-то хорошее! Что и когда?

— Там была одна семья… в деревне возле Басры, которую ужасно обстреливали… — начал было Петер, но Нильс видел, что у него нет сил закончить рассказ.

— Это была иракская семья? И ты их спас?

— Да.

— Ты спасал жизни. Не только убивал. Это будут помнить.

Петер опустил ружье и на мгновение ослабил защиту, как задетый боксер.

Реакция Нильса была молниеносной: он тут же очутился рядом с ним и схватился за дуло ружья. Петер, который вовсе не собирался выпускать оружие, удивленно взглянул на Нильса, и тот решительно ударил его по голове тыльной стороной ладони.

— Отпусти! — крикнул он Петеру.

Раздавшиеся хрипы и стоны Нильс сначала принял за протест Петера, но тот молча сидел перед ним и был похож на человека, который полностью капитулировал. Завладев ружьем, Нильс обернулся и увидел, что девочка на кровати пошевелилась.

— Леон! — крикнул Нильс.

Полицейские ворвались в комнату — во главе, как всегда, мчался Леон. Все они набросились на Петера, хотя тот не оказывал никакого сопротивления. Было слышно, как бригада «скорой помощи» с шумом бежит вверх по лестнице.

— Она жива! — Нильс поспешил выйти из комнаты, и кто-то тут же набросил ему на плечи одеяло, которое держали наготове. В дверях Нильс задержался и обернулся. Петер плакал. Он был не в себе. Нильс знал, что плач — это хорошо, там, где есть плач, есть надежда. Врачи положили девочку на носилки и понесли прочь из квартиры.