— В чем дело?
— Я лучше буду переводить.
— Я понимаю английский.
— Я немного стесняюсь. Перед таким-то астрофизиком.
Ханна пыталась протестовать, но Нильс не обратил на это внимания, переводя с листа:
— 23 октября 2002 года около сорока чеченских террористов во главе с Мовсаром Бараевым захватили «Театральный центр на Дубровке». Около девятисот ничего не подозревающих зрителей, ожидавших начала спектакля, внезапно оказались главными героями террористической трагедии, повергнувшей в шок всю Россию. Террористы были вооружены до зубов, среди них было много женщин в поясах смертниц. Террористы требовали немедленного выведения всех войск из Чечни. Бараев заявил о серьезности своих намерений, сказав: «Клянусь Аллахом, мы стремимся умереть больше, чем вы хотите жить». Не было никаких сомнений в том, что террористы готовы претворить свои кровавые угрозы в жизнь… В помещение театра завезли огромное количество оружия и взрывчатки. Позже при расследовании выяснилось, что в театре было как минимум сто десять килограммов тротила, в то время как двадцати килограммов хватило бы, чтобы убить всех находящихся там заложников. Российские власти были в замешательстве. Путин отказывался уступить, хотя родственники заложников все настойчивее требовали найти какой-то выход. Молодая женщина, двадцатишестилетняя Ольга Романова, смогла войти в здание, чтобы попытаться уговорить террористов отпустить детей. Вместо ответа она была расстреляна прямо на месте. В течение следующих суток часть заложников была освобождена, в переговорах участвовали многие авторитетные люди и организации: Красный Крест, Врачи без границ и известный журналист Анна Политковская. В конце концов ситуация обострилась настолько, что рано утром в субботу 26 октября 2002 года подразделение российского спецназа закачало в театр через вентиляцию большое количество усыпляющего газа на основе фентанила и начало штурм. Операция не заняла много времени, большинство находившихся внутри были усыплены газом. Террористов — и мужчин, и женщин — уничтожили выстрелами в голову, в живых не осталось ни одного. Россию этот штурм потряс. То, что на первый взгляд казалось победой, обернулось трагедией практически неслыханных масштабов. Сто двадцать девять заложников — среди них десять маленьких детей — погибли, шестьдесят девять детей в результате штурма остались сиротами. Нескольких заложников убили террористы, но большинство из них погибли от отравления газом и из-за неправильного оказания медицинской помощи в те первые минуты, когда их выносили из здания. У входов дежурили всего несколько машин «скорой помощи», многим просто не успели помочь, многие задохнулись в переполненных автобусах, на которых их везли в больницы.
Нильс задержал дыхание и отложил статью в сторону. У него перед глазами стояли насмерть перепуганные дети, окруженные террористами, взрывчаткой, оружием, заряженным боевыми патронами. Томительное время ожидания. Страх. Должно быть, он смотрел какую-то документальную передачу об этом теракте.
— Да, но какое отношение все имеет к Владимиру Жиркову? — спросила Ханна.
— Хороший вопрос. Может быть, он написал эту статью, он же журналист.
— Ну да, но тогда итальянец мог бы приложить множество других его статей.
Нильс кивнул, листая бумаги о Жиркове.
— Вырос в подмосковном городе Химки. Мать была медсестрой, отец покончил жизнь самоубийством, когда Владимир был еще мальчиком. Здесь есть выписка из старой клубной стенгазеты, кажется, это говорит хоккейный тренер: «Двенадцатилетний Владимир Жирков — очень способный игрок, но если он надеется достичь больших успехов в хоккее, ему придется поработать над своим характером. Он часто бывает подавленным и иногда слишком быстро сдается». Зачем итальянец это перевел?
— Здесь есть выдержки из интервью, которое… Нет, непонятно, где оно было напечатано. Какая-то газета или журнал.
— Интервью с Жирковым?
— К сожалению, нет. Со школьным учителем Алексеем Саенко.
— Кто он такой?
— Он, похоже, был одним из заложников тогда в театре. Он говорит: « Ужаснее всего в театре давались ночи. Мы сидели в зале рядами, как будто пришли посмотреть на кошмар, которому, казалось, не будет никакого конца. В оркестровой яме лежало три трупа. Один из них принадлежал молодому человеку, который пытался сбежать, как только террористы ворвались в зал. Ему выстрелили в живот, я видел его вывороченные наружу внутренности. После выстрела он несколько часов лежал и стонал, так что когда он умер, я подумал: «Наконец-то». От его стонов я уже начал сходить с ума. Дети плакали, все время плакали, родители пытались их утешить. Террористы ходили по рядам. В центре зала они положили огромное количество взрывчатки, я не преувеличиваю — огромнейшее, это была гора смерти. Я сидел в нескольких метрах оттуда и думал, что нам никогда не уйти живыми. Главарь Бараев был совершенно неуправляем, обвешан ручными гранатами и, похоже, находился под влиянием одурманивающих веществ».
— «Я приехал в Москву, чтобы умереть!» — вырвалось у Ханны.
— Что? — Нильс поднял глаза от страницы.
— Он так говорил, — объяснила Ханна. — Я сейчас вспомнила. «Я приехал в Москву, чтобы умереть». Об этих его словах писали датские газеты.
Нильс продолжил читать:
— «В какой-то момент возник конфликт между одним из заложников и террористами. Одна молодая мать сломалась под таким давлением. Она держала у себя на коленях двух детей, младший был еще совсем младенец, стар-тему было лет пять, и он дрожал от страха. Вдруг она набросилась на террористов с руганью. Называла их психопатами, убийцами и маменькиными сынками, которые умеют только убивать женщин и детей. Ее стащили с кресла вместе с детьми, те кричали. Не было никаких сомнений, что ее сейчас расстреляют прямо на месте. Но тут вдруг поднялся мужчина, который сидел чуть дальше, совсем молодой парень. Он сказал, что террористы могут застрелить его вместо нее. Я до сих пор точно помню его слова: «Стреляйте лучше в меня, я к этому готов». В зале повисла жуткая тишина, все затаили дыхание. Террорист колебался, но в конце концов кивнул и указал женщине с детьми на ее место. Парень вышел вперед, он вел себя совершенно спокойно. Это самое четкое мое воспоминание из тех ужасных дней в театре: спокойствие во взгляде парня, который выходит вперед, чтобы быть застреленным. К нему подошел Бараев — я понятия не имел тогда, как его фамилия, но было ясно, что он тут главный. Он начал кричать. О преступлениях против чеченского народа, о том, как беспощадно русские вели себя в Грозном. Русские уничтожили всю его семью. Он был в ярости. Глаза его просто налились яростью, когда он поднял пистолет, приставил дуло ко лбу парня и… и ничего. Ничего не произошло. Он не спустил курок. Парень просто смотрел ему прямо в глаза, спокойно ждал того, что должно произойти. Но ничего так и не случилось. Парень вернулся на свое место, террористы изумленно таращились друг на друга. Почему Бараев не выстрелил? Что заставило его передумать? Я, конечно, не знаю ответа, но мне кажется, что дело было в самом парне. Он что-то такое излучал, что-то было в его взгляде. Я не сомневаюсь, что в тот день в театре на Дубровке я стал свидетелем самого настоящего чуда».
— А это, получается, та самая женщина с детьми? — спросила Ханна, поднимая фотографию.
— Наверное, — сказал Нильс, глядя на красивую женщину с двумя детьми, младший из которых вовсе не был младенцем. — Наверное, фотография сделана через пару лет после теракта.
— Вы думаете о том же, о чем и я? — Нильсу показалось, что Ханна улыбнулась.
— Да, — ответил он. — Тем молодым человеком в театре был Жирков. Это он спас женщину и детей.
— Как он тогда попал в тюрьму? Он ведь герой.
Нильс задумался. Наступила долгая пауза. Ханна поднялась и подошла к карте, на которой булавки покрывали мир явно случайным узором.
— Может быть, то, что он пережил в театре, заставило его критиковать российскую систему? — Нильс снова рассуждал вслух. — Поэтому «Мемориал» им и интересовался.
