Завтра курьер службы безопасности нанесет в открывающуюся в девять часов библиотеку обычный ежедневный визит и тоже заинтересуется творчеством Дугласа Римана.

Эвери повернул ключ в двери своей квартиры.

— Эй, Мегги! Я вернулся.

Молчание. В холле горит свет, в гостиной бормочет с экрана телевизора обозреватель четвертого канала.

По спине пробежал озноб, сердце заколотилось. Как необычно тихо в доме, ни звука, кроме невнятно бубнящего телевизора. Эвери охватила та же тревога, что на автомобильной стоянке в аэропорту.

Может быть, Гроган и американец все знают и продолжают играть в кошки-мышки?

Насторожившись, в полной готовности к любой неожиданности, он отступил в холл и прижался спиной к стене.

Из детской, приложив палец к губам, вышла Мегги. На ней все еще была медицинская форма, пышные черные волосы плотно схвачены черепаховыми заколками.

— Только что уложила, — коротко шепнула она.

Он снова обрел дыхание, выжал улыбку. С глубоким облегчением зашагал в гостиную в поисках спиртного. Едва успел отхлебнуть глоток виски, как появилась Мегги, тихонько закрыв за собой дверь.

— Выпьешь, милая? — отсутствующим тоном спросил он.

— Я тебе не милая, Макс Эвери. Где тебя черти носили?

Он оглянулся. Мегги стояла, охваченная великолепным гневом, скрестив руки на груди, расставив ноги. Румянец играл на молочно-белых щеках.

— Ты объявил мне, что едешь на переговоры в Уэльс, — приступила она к разборке.

— Подвернулось еще кое-что, — соврал он.

Зеленые глаза по-кошачьи сузились.

— Ты хочешь сказать, Джерри Фокс подвернулся. Как ты можешь, Макс, ведь ты обещал!

— Да нет же, Мегги, ничего страшного. Спад. Нам нужны деньги.

Она потрясла головой.

— Но не такие.

— Ребятам надо помочь.

— Не верю своим ушам. Это я — ирландка, это моего дядю убили англичане, твои гнусные англичане-убийцы!

Эвери осушил бокал одним глотком.

— Мои родители такие же ирландцы, как твои, и корни наши гораздо глубже. Ты что, совсем позабыла о нашей идее?

Она вдруг опустила руки, словно сдаваясь на его милость.

— Нет, дорогой, только методы их мне противны. Я вижу, что англичан силой не выгнать. По крайней мере сейчас. Меня просто тошнит от насилия. Я не желаю, чтобы это коснулось нашего сына. Если ты все еще связан с ирландцами, дело кончится плохо. Удача отвернется от тебя рано или поздно.

Он налил еще. На этот раз два бокала. Один протянул ей.

— Хочешь начать новую жизнь?

— Что ты имеешь в виду?

— Все продать. Начать сначала. Где-то в другом месте. Может быть за границей.

Тревога исчезла из ее глаз, мгновенно озарившихся внутренним светом.

— Ты это серьезно? Уехать?

— Я подумываю об этом.

— И больше не будет Джерри Фокса? — спросила она.

— Гарантирую.

Мегги победно заулыбалась.

— Тогда теперь же скажи ему, чтоб убирался. Он поджидал меня сегодня, когда я возвращалась из больницы. Я испугалась.

— Он ждал тебя? — поразился Эвери. Зная, как Мегги его не любит, Фокс обычно ловил его только в офисе.

— Просил, чтобы ты ему позвонил.

Он передернулся.

— Позвоню завтра из конторы.

— И скажешь, что все кончено?

Они чокнулись.

— Скажу.

Дэнни Гроган не мог оторвать зачарованного взгляда от стекла, за которым разворачивалось неаппетитное зрелище — уж заглатывал живую лягушку.

Загипнотизированное существо выглядело каким-то фантастическим куском плоти: ножки и туловище уже скрылись в пасти змеи, голова и передние лапы еще торчали наружу.

— Господи, Кон, ну и гадость!

Змея остановилась передохнуть, а полусъеденная лягушка, смирившись с судьбой, стоически ожидала конца.

Гроган нервно облизнул свои тонкие красные губы, выпрямился, все еще под впечатлением этой медленной поэтапной смерти.

— Слава Богу, я успел пообедать.

Он наконец отвел глаза от террариума на подоконнике офиса, мимоходом взглянув в окно, откуда открывалась ночная панорама моря и саутгемптонского предместья Оушн-Вилледж.

Кон Мойлан развалился в кожаном кресле, заложив руки за голову и водрузив длинные ноги на стол. Пиджак дорогого костюма расстегнут, узел галстука от Армани распущен под воротничком сорочки.

— Знаешь, Дэнни, — рассуждал он, — в детстве я всегда жалел, что в Ирландии нет змей. И ненавидел за это святого Патрика. [22]Я коллекционировал все, что попало, — жуков-оленей, пиявок, бабочек. Чуть не стал энтомологом. В школе предпочитал насекомых и рептилий обществу других мальчишек. Обещал себе, что когда-нибудь обязательно заведу змей. Теперь у меня дома в саду есть бассейн специально для лягушек, которых ест Шипучка Сид.

— Да ну? — буркнул Гроган.

«Не удивительно, что ты так и не женился», — подумал он про себя. Ни одна из известных ему женщин не согласилась бы жить рядом с такой пакостью.

Присутствовавший в офисе Лу Корриган был немногословен. Пока Гроган следил за изощренной казнью лягушки, американец изучал масштабную модель гостиничного комплекса, который Мойлан собирался строить на побережье Турции.

Лу познакомился с ирландским инженером-предпринимателем всего несколько дней назад, приехав помогать новому руководителю европейскими операциями Временного совета ИРА. Мойлан, казалось, почувствовал к нему расположение. Знакомство Корригана с войсками специального назначения США произвело на него впечатление, и он поинтересовался, нельзя ли заполучить одну-две американские снайперские винтовки «беретта». Его восхитил рекламный проспект этого оружия, чуть ли не с двух километров пробивающего дыру диаметром в полдюйма и простреливающего бронежилеты, которыми экипированы английские солдаты и полицейские в Ольстере.

Корриган понял, что Мойлан отлично разбирается в снайперском деле, и пообещал что-нибудь придумать. Перед ним открывался новый перспективный канал, еще одна дорожка в тайный мирок сторонников Временного совета в Штатах.

— Много полезного можно позаимствовать в животном мире, — провозгласил Кон Мойлан, поднимаясь и засовывая руки в карманы брюк.

Самым поразительным в этом высоком человеке с жесткими чертами лица, обрамленного длинными черными волосами, которые в отличие от Грогана были тщательно уложены и смазаны гелем, оставались глаза под тяжелыми кельтскими бровями: пронзительные, неожиданно добрые и разноцветные, как у певца Дэвида Боуи. [23]Но эта странность не отталкивала, а, напротив, придавала взгляду острую гипнотическую выразительность, усиливая окружающую Мойлана мощную ауру власти.

— В мире животных главное — сила и власть. Непрестанная борьба за контроль над стаей и стадом, за власть, которая подчиняет других твоей воле. Но настоящая власть всегда принадлежит самке — у всех животных, кроме, пожалуй, человека.

Это было выше понимания Грогана, и он смиренно улыбнулся.

— Так как насчет Макса Эвери, Кон?

— Не доверяешь ему?

Гроган заколебался.

— Не знаю.

— Ты же патологически ненавидишь британцев, правда? — усмехнулся Мойлан. — Что говорит Временный совет ИРА?

— Они сказали, тебе решать.

— Что я могу решить?

Мойлан в раздумье пошел к окну, легкая сутулость подчеркивала массивность его плеч, непропорционально широких для длинного тонкого тела.

— О’Флаэрти взяли в Пэддингтон-Грин, значит, каждый, кто хоть как-то с ним связан, попадает под серьезное подозрение. Существование вашей с Фоксом самостоятельной ячейки целиком покоилось на том, что О’Флаэрти ничего не должен знать о наших действующих агентах и помощниках. Обе стороны забыли это правило, разболтались и несколько лет работали спустя рукава.

— О’Флаэрти ничего не расскажет, — заверил Гроган.

— Это дело британцев — выведывать подноготную.