Когда я повесил трубку, Генри поблагодарил меня и попросил:

– Если не трудно, налей вина и поставь рядом со мной на случай, если оно мне понадобится. Этот ишиас наваливается на меня раз в сто лет, словно саранча. Теперь пробуду в кровати или на полу несколько дней.

Я выключил свет в комнате и сказал:

– Если я вам понадоблюсь, я здесь.

Я лежал в кровати и читал. Был канун нового, 1993 года. Через несколько часов после приступа, около десяти, Генри позвал меня:

– Луис?

– Вы в порядке?

– Все еще жив.

– Хотите перебраться на кровать?

– Нет. Я нашел на столике аспирин с кодеином и сбросил их на пол. Проглотил несколько таблеток и допил вино. Это важно, чтобы коронер знал причину смерти. После того как дознание завершат, я хочу, чтобы меня похоронили на дереве, как индейца. Боюсь только, что не позволят. Необходимо иметь собственность, но даже и тогда не позволят. Придумай что-нибудь другое.

– Как насчет мессы на латыни? – спросил я.

– Нет. Я переменил мнение. Хочу национальные американские похороны.

– Мы с Гершоном найдем вам дерево в Нью-Джерси. Ведь есть же там какие-нибудь леса?

– Я хочу дерево в Монте-Карло. Вот было бы мило. Или в Ирландии. Лагерфельд перевезет мое тело в Ирландию, если ей оплатят дорогу, хотя, скорее всего, она сбросит его в море.

– А как поступить с вашими вещами? – спросил я в надежде, что он распорядится оставить что-нибудь мне. Это было бы знаком привязанности, как замечание о Дэнни Кайе.

– Все переходит на благотворительные цели в католическую церковь. Только Гершону оставить автомобиль за всю ту работу, которую он над ним производил. Он сможет продать его на запчасти. А роялти от моих пьес, которые резко подскочат после моей смерти, также пойдут на католическую благотворительность. Возьми на себя труд зафиксировать мою волю.

– Конечно, – подыграл ему я, слегка разочарованный тем, что мне ничего не оставили.

– Такого бы не произошло, если бы я был во Флориде. Моей спине нужно солнце. Обычно зимой на Кони-Айленде открываются солярии, но это все в прошлом… А летом можно поехать в Атлантик-Сити, если устал от Кони-Айленда. Знаешь, у них там в Атлантик-Сити существует полиция нравов. Женщины патрулируют пляжи в синих юбках и штрафуют тех, кто обнимается. Нью-Джерси всегда славился целомудрием. В Саудовской Аравии тоже есть полиция нравов. Прекрасный институт. – Голос Генри был немного вялым, кодеин и вино произвели свое действие. – Я за полицию нравов. Идеал государственного устройства для меня – коммунизм с королем и архиепископом как оплот морального порядка. Англия близка к идеалу, но у королевы нет власти, а церковь не может принять решения ни по какому вопросу. Иран тоже хорошее место. Если бы я был епископом, то не стал бы нарушать прикосновенность жилища, принимая во внимание право на частные оргии… – Он умолк. Наступила тишина.

– Генри? – окликнул я его, но ответа не услышал. Я вылез из кровати. Сколько кодеина он принял? Не произошла ли передозировка? Не похоже. Скорее всего, он просто перестал говорить, только могло ли его последним словом стать слово «оргии»?

Я вбежал в комнату Генри и сразу услышал его дыхание. Он спал на полу и выглядел вполне мило. Я подтянул одеяло ему на плечи. Затем решил, что лучше мне спать у него на кушетке. Если дыхание прервется, я успею оживить его. Только бы проснуться, как делает мать, заслышавшая плач ребенка.

Я постелил свои одеяло, подушку и простынь поверх его простыни. Блохи, вероятно, исчезли, но Генри не был самым чистоплотным мужчиной, поэтому мне хотелось успокоить себя запахом собственной постели. Маленькая кушетка была узкой, но удобной. Я ощутил, как чувствует себя Генри каждую ночь. Мне это понравилось. Ноги свисали с кушетки. Головой я лежал на восток. На западе виднелся холодильник. Мы все еще его не разморозили.

Мы пережили эту ночь, дыхание Генри не остановилось. Я проснулся раньше, что было хорошо. Таким образом, он не узнал, что я спал на его кушетке. Ему бы не понравилось, что я изображаю из себя няньку.

Утром 1 января Генри страдал от чудовищной боли. На нем все еще были брюки и рубашка от смокинга, однако ему удалось подняться с пола и сесть на стул у телефона.

– Что для вас сделать? Может, отвезти к доктору? – спросил я.

– Нет. Доктора пасуют перед ишиасом. Я нуждаюсь лишь в бесконечном удовольствии и отсутствии обязанностей, так что надежды нет. Всякая деятельность, пусть даже самое незначительное движение, наносит моей спине неисправимый вред. Отвези меня лучше на конноспортивный праздник. Он отвлечет мои мысли от спины. Один раз Дороти Глейд, актриса из мыльной оперы, пригласила меня в Нью-Джерси, страну лошадей. И вместе со мной двух гомиков. Таких раз эдаких, что дальше некуда. Настоящие педерасты. С крашеными белыми волосами. Они сидели на пожарной машине и оттуда глядели на благородное общество и стипльчез. Вид у них был исключительно занудный, тогда как остальные неистовствовали. Я так и запомнил их на этой пожарной машине. Такого рода вещи меня отвлекают. Вот так поживают в Нью-Джерси.

Я был счастлив. Когда Генри делал комплимент Нью-Джерси, он делал комплимент мне.

– Почему эти мужчины на пожарной машине произвели на вас такое впечатление? – спросил я.

– Потому что им не было дела до того, что творится вокруг. Это был великий пример исключительного безразличия.

Я отправился в «Соль земли», чтобы взять нам кофе, роллы и газеты, и, когда вернулся, Генри как раз заканчивал телефонный разговор с Вивиан Кудлип. После того как они поговорили, он сказал:

– Вивиан спрашивала, как я. Я сказал: «Моя спина разрушается». Она сказала: «Это неправда. Я знаю, что ты имеешь в виду». Не думаю, что она слышала половину того, что я говорил. Нет толку в том, чтобы рассказывать ей о проблемах. Это ей докучает. Она любит только активных людей, как она сама. Обычно я активен. Но сейчас я на грани абсолютного падения. Ишиас. Налоги. Машины. Возможно, блохи. Это абсурдное существование.

Я не знал, как утешить его. Мы выпили кофе и прочли газеты. Учитывая состояние Генри, это было почти идиллическое времяпрепровождение. Оно длилось минут пятнадцать и не было прервано телефонным звонком. Генри ответил:

– О, привет, Гершон… Да. С Новым годом. Что со мной случилось? По-прежнему без машины и спина пошаливает. – Он повесил трубку со словами: – Гершон идет к нам. Он намерен выправить мне спину. Он уже делал это раньше. Когда он не может починить мою машину, он чинит мою спину. Он дилетант. Сейчас увлекается лодками. Хочет вступить в нью-йоркский яхт-клуб. Я сказал ему, что для начала нужно сбрить бороду. Денег у него достаточно, чтобы вступить, но вид не тот.

Гершон постучал в дверь, и я впустил его. Мы не виделись несколько недель. Под мышкой у него была коробка от ботинок и книжка, а на лице – неуверенная приятная улыбка стеснительного человека. Мы пожали друг другу руки.

– Спасибо, что пришли помочь, – сказал я с воодушевлением. Я перенял у Генри манеру превосходства в отношении Гершона, даже несмотря на то, что у него было больше денег, чем у нас обоих.

– Рад помочь, – ответил он.

– Ты с каждым днем становишься все больше похож на Бахуса, – сказал Генри. Он попытался привстать на стуле, чтобы приветствовать Гершона, но вместо этого издал стон, достойный короля Лира.

Гершон решительно прошел в комнату и положил принесенные вещи на белую кушетку.

– Позвольте поднять вас… и положить на пол. – Гершон, как всегда, запинался.

– Что?

– У меня с собой книга по… акупунктуре… Я прочел, на какие точки нужно нажимать.

– Ко мне нельзя прикасаться! Доступ к телу разрешен только терапевтам, одобренным королевской семьей!

– Зачем все так усложнять? – прошептал Гершон с нехарактерным напором. – Я выправил вас два года назад.

– Ты этого не сделал. Ты сделал только хуже.

– Вы снова смогли ходить. – И Гершон ухватил Генри за бедра своими невероятно мясистыми руками и поднял в стоячее положение. Лицо Генри сделалось алым от гнева.