– Ничего не добился, – сокрушался он, усевшись на стул-трон. – Сезон в Палм-Бич наступает без меня.

– Флешманы не хотят продавать машину? – спросил я, втайне довольный.

– Она нуждается в слишком большой починке. Зажигание не работает, батарея не работает, радиатор проржавел. Украшение с капота украдено. Но муж готов продать его. Возможно, Гершон заставит «катласс» бегать, но жена хочет оставить его в качестве чулана. Вот почему там были чемоданы. Когда она на минутку вышла из комнаты, он признался, что она не может ничего выбросить или отдать из-за холокоста. Они – его жертвы.

– Они были в лагерях?

– Нет, успели уехать раньше, бежали из Германии, но они были довольно богаты и потеряли все. У него была кожаная фабрика. Нацисты разрушили ее.

– А как они здесь разбогатели?

– Еще одна кожаная фабрика, но жена сказала, что у них нет друзей. Они хотят, чтобы я продвинул их социально. Я рассказал им все, что знаю: развивать отношения следует только с теми людьми, которые могут помочь, с остальными не считаться и заниматься благотворительностью – именно так можно встретить нужных людей.

– Прекрасный совет, – сказал я.

– Реальный. Женщины в Нью-Йорке всегда стонут: «Он звонил мне каждый день. Я представила его всем. Теперь он больше не звонит». Вот так. Дружишь с кем-то, пока он не познакомит тебя с более подходящими людьми. Затем его бросаешь. Такова природа общества.

– В таком случае не смехотворное ли это занятие – быть членом общества?

– Я не член общества. Я просто получаю там бесплатные обеды. Только там я могу их получить.

На следующий день был канун Нового года. Шел снег. Генри собирался провести вечер с Вивиан, и, поскольку ему было к чему стремиться, а снег препятствовал поискам автомобиля, Генри сделал все от него зависящее, чтобы отвлечься от автомобильных скорбей. Мы провели вместе время после полудня и посмотрели несколько фильмов Дэнни Кайе на канале киноклассики: «Тайная жизнь Уолтера Митти», «Придворный шут» и «Старший инспектор». Генри подогрел на плите яблочный сок и добавил туда рому. Мы сидели на кушетках и выпивали.

– Не думаете ли вы, что мы слишком много пьем? – спросил я.

– Мужчины сталкиваются лицом к лицу с реальностью, женщины нет. Вот почему мужчины нуждаются в выпивке, – ответил он.

Это тянуло на афоризм. Я наслаждался выпивкой и кино. Выяснилось, что мы оба любим Дэнни Кайе. Это дало ощущение счастья. Я продолжал копить все, в чем мы были похожи, словно деньги в банке.

После второго фильма Генри спросил:

– Что случилось с Дэнни Кайе? Странная история. Он просто исчез, и это произошло еще до СПИДа.

– Вы хотите сказать, что Дэнни Кайе был геем? – в свою очередь, спросил я.

– Ну конечно. – Генри досадливо поморщился. – Они с Оливье были любовниками.

– Оливье тоже?

– Почему ты не знаешь таких вещей?! – Генри разгневался на мою невинность.

– Я не эксперт, как вы, по части сексуальной принадлежности знаменитых фигур XX века, – сказал я, защищаясь.

– Тебе и не нужно быть экспертом. Оливье был британцем, а британцы все гомосексуалисты из-за частных школ. Они так и не смогли этого преодолеть.

– Знаю. Вы говорили об этом раньше.

– Ну, некоторые вещи следует повторять.

– Не могу представить себе Дэнни Кайе и Лоренса Оливье, – сказал я.

– Вот именно! – воскликнул Генри с убежденностью. – Полные противоположности.

Я попытался представить их себе в постели.

– Кто был женщиной? – спросил я, сформулировав вопрос в терминах XIX века, что, по моему мнению, должно было смягчить Генри.

– Думаю, Дэнни Кайе. Он умел говорить с разным акцентом. Таким образом, у Оливье могла быть каждую ночь новая женщина… Но они оба были очень разносторонними.

После кино Генри решил вздремнуть, чтобы быть готовым к вечерним развлечениям. Я размяк от рома и яблочного сока, так что тоже прилег.

Когда я проснулся, Генри уже был в брюках и рубашке от смокинга. Увидев, что я больше не сплю, он поставил запись Этель Мерман с песнями Кола Портера. Это был его любимый альбом. Сейчас она пела «Все проходит».

– Потанцуй со мной, – потребовал Генри, перекрикивая музыку.

Такое предложение поступило в первый раз, и, хотя я стеснялся, я присоединился к нему. Оранжевый ковер стал нашим танцполом. Мы не брались за руки и не смотрели друг на друга, во всяком случае, Генри не смотрел на меня. Мы двигались поодиночке, но в близком соседстве. Генри, вытянув руки и изогнувшись, скользил, выделывая ногами па, как Фред Астер. Затем он начал кружиться и подпрыгивать, поднимая брови в такт музыке, чтобы потренировать лоб. Бесшумным шепотом он подпевал Этель Мерман. Я слегка пошаркал ногами, покачал бедрами, подпрыгнул раз или два, и мне стало очень хорошо.

– Свободней! – командовал Генри. – На дворе почти 1993-й.

Я зашаркал более энергично. У нас было не слишком много места, всего семь футов ковра, так что мы двигались спиной друг к другу, как танцоры фламенко. Я был в восторге. Началась следующая песня. За окном чернела зимняя ночь. Снег в лунном свете и в городских огнях сиял, словно белая краска на крыше здания через дорогу. Наши оранжевые апартаменты излучали тепло. Зеркала и рождественские шарики сверкали. Кол Портер был гением. Этель Мерман пела для нас, и мы подпевали ей: «Ты – любовная мечта. Ты – степь России. Ты – сердцебиение. Я же ленивый простак, которому за тобой не угнаться. Ах, детка, если я – дно, то ты – вершина!»

Вдруг в самом конце песни Генри вскрикнул и упал на колени, как будто его подстрелили. Я испугался, что у него сердечный приступ и он сейчас умрет. Он ткнулся головой в пол, словно в мусульманской молитве.

– Мой ишиас! – прорычал он. – Вина!

Я упал на колени рядом с ним.

– Вы в порядке?

– Вина!

Я рванулся на кухню. Наполнил бокал Генри дешевым красным вином, которое всегда было под рукой, и вернулся к нему. Он все еще был в молитвенной позе. Я расчистил место на кофейном столике для бокала.

– Перенести вас на кровать?

– Нет. – Глаза Генри были закрыты от боли.

– Что же делать?

– Дай вина.

Генри опирался локтями и коленями в пол, но сумел немного поднять голову. Он поднял правую руку, и я подал ему бокал. Он наклонил голову, пролил половину вина на ковер, словно бензин на парковке в Куинсборо, остальное проглотил и отдал мне бокал, сказав:

– Еще.

Я снова наполнил бокал, он снова пролил вино и остаток выпил. Затем опустился на ковер, стеная в настоящей агонии, пока не улегся в позе эмбриона. Я взял подушку, положил ему под голову и снял иглу с крутящейся беззвучной пластинки Кола Портера.

– Генри, – сказал я, – вызвать «скорую»?

Он молчал. Его глаза были по-прежнему закрыты. Челюсти сжаты от боли. Я встал на колени прямо перед ним в надежде, что он скажет, что делать. Неужели он умирает у меня на глазах? Его губы окрасило вино. Может, сделать ему искусственное дыхание рот в рот? Я мог бы это сделать. Он открыл глаза и сказал:

– Когда ты танцевал, то был похож на Дэнни Кайе.

В его голосе не было иронии. Напротив, это была самая нежная похвала, которую он когда-либо произносил в мой адрес. Даже лучше, чем когда он сравнивал меня с Джорджем Вашингтоном.

– Мне нужно поспать, – сказал он и снова закрыл глаза. – Мой позвоночник разрушен. Позвони в «Даблс» и оставь сообщение для Вивиан Кудлип. Скажи, что доктор Гаррисон заболел и, к великому его сожалению, не сможет прийти.

Я снял с кровати одеяло и накрыл Генри. Потом снял с него ботинки. Он ничего не сказал на такое доверительное обращение. Я позвонил в «Даблс».

– Не могли бы вы записать очень важное сообщение для миссис Вивиан Кудлип? – сказал я метрдотелю. – Мне хотелось, чтобы Генри слышал, как умело я о нем забочусь.

– О да, – ответил мужчина с подлинным почтением.

– Пожалуйста, передайте ей, что доктор Гаррисон, доктор Генри Гаррисон заболел и не сможет прийти. Он очень об этом сожалеет. Именно в этих словах, пожалуйста.