Обычно следующей мыслью был план суицида, но с некоторой зацепкой: я беспокоился, что только впаду в кому после передозировки лекарства или заполучу паралич, выпрыгнув из окна, или, если успешно убью себя, кто найдет мое тело? Ужасная ситуация. В общем, мои суицидальные планы давали сбой. Однако эти десять минут или около того, что я предавался воображению, освобождали меня от агонии эгоизма, и каким-то образом это меня успокаивало. Но в то утро, лежа на кровати, я чувствовал, что живот стянуло болью от проблем. У меня не было времени подумать о суициде. Я должен был почиститься и отправляться на работу.

На работе при каждом звонке телефона меня преследовали иррациональные страхи. Я продолжал думать, что полиция каким-то образом открыла, что я был с проституткой, что меня найдут и в первую очередь позвонят Генри и расскажут ему, что я наделал.

Меня также точила мысль, что тетушка все-таки выглянула из окна и опознала меня. Я не общался с ней очень долго, с тех пор как умерла мать, и теперь решил позвонить ей. Это будет своего рода очищение, и, может быть, оно приведет меня в равновесие – доброе дело прикроет плохое.

– Привет, – откликнулась старушка, ее голос звучал немного глухо от возраста. Ей было слегка за восемьдесят, хотя никто в семье не знал ее точного возраста. В молодости она была великолепной красавицей – этакая рыжеволосая еврейская Холли Голайтли. [8]Вокруг нее всегда клубились поклонники, и она несколько раз выходила замуж, но с тех пор, как ей исполнилось шестьдесят, была одна.

– Это Луис, – сказал я, – твой племянник.

Я почти ожидал, что она скажет: «Я ВИДЕЛА ТЕБЯ В КУИНСЕ ПРОШЛОЙ НОЧЬЮ!»

– Пропащий звонит. – Тетушкин голос оживился.

– Мне жаль, что я не держал с тобой связи. Я переехал в Нью-Йорк. Приеду сегодня тебя навестить.

– У тебя есть машина?

– Да.

– Не хочу, чтобы ты ехал в Куинс, это слишком опасно.

– Мне это нетрудно.

– Можешь сесть на метро… но это опасно. Пусть лучше у нас будет телефонный роман.

– Я хотел бы повидаться с тобой. Я все-таки приеду. Как ты?

– Нормально для того состояния, в котором я нахожусь. Ты ешь?

– Да.

– Что ты ешь?

Я сказал тетушке, что я ем. Потом она спросила, почему я переехал в Нью-Йорк, и я рассказал ей, что со мной произошло.

Я обещал навестить ее, когда сумею, и мы закончили беседу.

– Будь осторожен, – сказала она, и от разговора с ней у меня стало приятно на душе.

Я провел рабочий день, обзванивая своих дам по всей Америке. Я не был с ними общителен, как обычно, потому что втайне чувствовал себя извращенцем, но старался как мог. Я сидел в своем кабинетике безвылазно, чтобы не столкнуться с Мэри; я не хотел завестись снова. Ближе к вечеру у меня было совещание с Джорджем. Он был доволен моими успехами. Некоторые из музеев и центров природы начали заказывать подписки, которые я предлагал.

К концу дня я чувствовал себя почти нормально, но по дороге к метро снова впал в депрессию. Я шагал по Лексингтон, а навстречу мне шел бездомный без рубашки. Было холодно, но у него была заросшая волосами грудь, которая, надеюсь, утепляла его. На нем были грязные спортивные брюки. Лицо выглядело вполне интеллигентным. Он на мгновение остановился, чтобы глянуть на витрину магазина, с достоинством наклонив голову. Когда мы проходили мимо друг друга, он сказал мне:

– Вы теряете волосы.

Сказал авторитетно и убежденно, не сбавляя шага, словно у него было неотложное дело. Я остановился и тоже посмотрел на витрину, чтобы проверить волосы, – они и вправду выглядели редкими. Даже сумасшедший это заметил.

В тот вечер Генри вернулся очень поздно. Я лежал в кровати, но не спал, размышляя, куда он запропастился. У него в тот вечер были занятия. Обычно он приходил домой к одиннадцати, чтобы посмотреть «Вас обслужили?», но сейчас было уже около двух часов ночи. Я гадал, не попал ли он в аварию или, может быть, занимается чем-то сексуальным. Я чувствовал, что так оно и было.

Наконец я услышал звяканье ключей с наружной стороны двери и сдавленные проклятия. Сонливость как рукой сняло.

– Ты спишь? – спросил он, входя в квартиру.

– Нет, – сказал я.

– А должен был бы. Но в конце концов, я наделал шуму.

– Где вы были?

– Что?

– Где вы были?

– Выходил… с подругой. Это все, что я могу сказать.

Я только утвердился в своих подозрениях. Он явно чем-то таким занимался.

Генри включил на кухне воду, умылся и почистил зубы.

– Это была леди? – спросил я.

– Что? – переспросил он, выключая воду.

– Вы были с подругой-леди?

– Я был с Бенбери, – сказал он с величайшей досадой. – Ты ничего из меня не вытянешь. Сам-то где был допоздна прошлой ночью? Заметил, что я не спросил?!

Я решил, что он и в самом деле занимался сексом с одной из своих леди или ходил на какой-нибудь порнофильм для геев. Находил ли он в этом утешение? Нуждался ли вообще в какого-либо рода сексе? Нуждался ли он в ненормальности?

Генри тенью, не глядя на меня, прошел мимо моей кровати и исчез в ванной. Как всегда, спустил воду до того, как закончил писать. Это доводило меня до безумия, но я помалкивал.

Закончив свои дела в ванной, он снова прошел мимо моей кровати, и на мгновение серебряный свет, проникший сквозь окно, осветил его красивый профиль. Он не повернулся, чтобы посмотреть на меня, он предоставлял мне некоторую долю уединенности.

Я слышал, как он стонет и чертыхается, раздеваясь и укладываясь на свою маленькую кушетку. Затем он сказал:

– Все это слишком абсурдно.

– Что слишком абсурдно? – спросил я.

– Все. Все вещи в мире любопытным образом не отрегулированы, как говорил Томас Гарди. Возможно, это из-за первородного греха. Это я дополнил, не Гарди.

Он не упоминал Гарди в предыдущий раз, когда говорил о том, что все вещи неотрегулированы, но я не стал это подчеркивать. Я был больше всего заинтригован мыслью, что, может быть, Генри собирается в некотором роде исповедаться мне о прошедшем вечере, раз упомянул о первородном грехе. Но он спросил:

– Какие-нибудь итоговые мысли, комментарии, прежде чем я заткну свои затычки?

– Я, кажется, получил странный сексуальный опыт вчера ночью, – неожиданно храбро сказал я, решив, что обстановка, может быть, подходит для того, чтобы я кое в чем признался Генри. Он, вероятно, сам только что пережил приключение и, таким образом, не станет судить меня слишком сурово. А еще я хотел исповедаться«. Целый день я медленно восстанавливал свою личность, словно феникс, и мне хотелось избавить себя от бремени тайны, продолжить выздоровление, но я не был так глуп, чтобы рассказывать все как есть. В то же время я надеялся, что, если немного приоткрою правду о себе, может быть, и он сделает то же самое.

– Не хочу об этом слышать. Там были животные?

– Да, – сказал я. Я был шокирован его интуицией.

– Какого рода?

– Лев.

– Это опасно!

– Это был тряпичный лев.

– Ты еще более странный, чем Отто Беллман. Но от льва хоть не подхватишь СПИД. Я затыкаю уши. Что случилось с этим львом?

– Если говорить коротко… – сказал я со своей кровати.

– Говори коротко, но интересно, – перебил меня Генри.

– Ну, приятель с работы взял меня в один бар, и я встретил красивую девушку, но выяснилось, что она – транссексуалка. Это бар, где половина девушек – транссексуалки, но друг мне об этом не сказал, он сыграл со мной шутку. Он не сообщил мне об этом, пока я не предложил подвезти девушку домой, потому что у нее было недостаточно денег на такси. А потом было уже глупо идти на попятную.

– Трансвестит?

– Нет, транссексуалка. Они принимают женские гормоны и делают операции. Трансвеститы только переодеваются.

– Слишком длинная история. Она мне не нравится.