— Мы живем в маленькой стране, — говорит она. — Все всех знают.

Андерс по-прежнему сидит молча, взгляд его блуждает. Он смотрит сперва на Ульрику, потом на Сюсанну, потом снова на Ульрику. Она поднимает чашку и делает глоток.

— А что с ним все-таки случилось? — спрашивает она. — Удалось это когда-нибудь узнать?

— Иногда мне кажется, что он все еще жив…

Сюсанна слышит себя и поражается. Обычно она не рассказывает о том, как Бьёрн пропал. О нем как мальчишке, брате, кузене и рок-звезде — это да, но никогда о том, как он растворился во тьме и превратился в воспоминание. А вот теперь она сидит с двумя едва знакомыми людьми — симпатичным профессором океанографии и чуть менее симпатичным врачом, мужчиной, у которого когда-то хватило ума взять и жениться на Еве, и говорит то, что никогда никому не говорила.

Она тут же спохватывается, пытается забрать слова назад:

— Но естественно, это не так. Он умер. Наверное, в ту самую ночь. Или вскоре после этого.

Андерс кивает, соглашаясь. Словно это само собой разумеется. Ульрика не столь уверена.

— Но ведь его так и не нашли?

Сюсанна опускает взгляд на свой грейпфрут и качает головой. По идее, должны бы понять. Вполне ясный сигнал, что ей не хочется это обсуждать. Но Ульрика не позволяет себя остановить.

— Тогда я и начала читать газеты, — говорит она. — Когда ваш брат пропал. Мне было одиннадцать, до этого я никогда не интересовалась тем, что пишут в газетах. А тут начала. Просматривала каждую заметку о его исчезновении.

Сюсанна молча кивает. Ульрика тут же улыбается:

— Первые полгода я их все вырезала и складывала в коробку из-под ботинок. Думаю, до сих пор все это где-то лежит. Помню, была еще какая-то история о девушке из Несшё…

— Бритт-Мари Самуэльсон?

Сюсанна опять немало поражается самой себе. Она продолжает рассказывать об исчезновении Бьёрна. Называет имя той отвратительной женщины. И тем не менее ухитряется говорить как обычный, нормальный человек. Наверное, просто время уже пришло. Все-таки миновало почти сорок лет.

— Да, — говорит Ульрика. — Вроде бы так ее звали. Она говорила, что помогла ему убежать.

Сюсанна кивает.

— Да, — говорит она. — Я тоже про нее читала. Но я не знаю, чему верить.

Это правда только отчасти. Потому что она не только читала о Бритт-Мари Самуэльсон, а еще встречалась с ней. Перед глазами возникает картина. Сюсанна видит себя, взвинченную и несколько замученную, за столиком на Дне книги в Йончепинге и надписывающую свой первый детектив. Она еще не знает, гордиться им или стыдиться, он имеет спрос, исключительный успех, и у нее за спиной издатель потирает руки, но в то же время ей неловко, что книга далась так легко, что писать оказалось так просто. Тем не менее она, разумеется, приветливо улыбается и надписывает один экземпляр за другим, не позволяя никому догадаться, что перед ними на самом деле сидит несостоявшийся поэт, женщина, имеющая позади не один провалившийся проект, дочь, которой следовало исчезнуть самой вместо ее брата, жена, бросившая мужа меньше чем через три месяца после свадьбы, психолог, так и не получивший диплома, романистка, которая сожгла свой первый роман, — хотя он был хороший, хотя это была единственная по-настоящему значительная книга, ею написанная, а вместо этого написала пустяковый детектив, — и видит, как очередь к ее столику тянется из самого коридора и что к ней очередь длиннее, чем ко всем остальным авторам.

Поэтому она не сразу замечает эту женщину, стоящую возле ее столика, женщину примерно ее лет, с крашенными хной волосами и землистым лицом. Из тех терпеливец, которых с места не сдвинешь, которая простояла почти сорок пять минут, не сводя с нее взгляда. Когда по завершении раздачи автографов Сюсанна встает, женщина делает шаг вперед, кладет руку на рукав Сюсанниного пиджака и говорит:

— Это я. Бритт-Мари Самуэльсон. Нам надо поговорить.

Имя пробуждает смутные воспоминания. Неясные и неприятные. Сюсанна отдергивает руку:

— Мне очень жаль, но я…

Она продолжает пятиться, но это бесполезно — за спиной уже стенка. Тогда Сюсанна с любезной улыбкой протискивается сквозь толпу перед столиком, толпу разговаривающих женщин, улыбающихся женщин, смеющихся женщин и нескольких серьезных мужчин, но женщина с крашенными хной волосами не отстает, она идет за ней по пятам и говорит не умолкая:

— Вы должны меня выслушать. В полиции так и не захотели меня слушать, они думали, что я все вру. Да, они дошли со мной до того сарая, но только чтобы от меня отделаться, они как вошли туда, так и вышли. Сказали, не нашли там ничего, доказывающего, что он там побывал. Там валялось, естественно, несколько окурков на полу, но они, дескать, могли появиться и позже, так что полиция не станет этим заниматься, и вообще…

Сюсанна успела забежать в туалет и закрыться в кабинке, прежде чем вспомнила толком, кто такая на самом деле Бритт-Мари Самуэльсон. Это она писала письма Элси и звонила Инес, это она пробралась на поминальную службу и рыдала так громко, что слезам остальных просто не осталось места. И вот теперь она стоит, не прекращая говорить, перед Сюсанниной туалетной кабинкой. Сюсанна чуть медлит, потом понимает, что сбежать нет никакой возможности, и, открыв наконец дверь, выходит и смотрит женщине в лицо. Значит, вот она какая, Бритт-Мари Самуэльсон. Та, что когда-то была девчонкой и давала интервью для «Афтонбладет», а потом чуть не для каждого журнала. Теперь она уже не девчонка. Испитое сорокапятилетнее лицо. Морщинки вокруг глаз. Впалые щеки. Серые глаза. Взгляд — Сюсанна колеблется — диковатый. Да. Увы. Никак иначе его не описать. Диковатый.

— Простите, — говорит Сюсанна и сама слышит, как натянуто это у нее выходит. Почти высокомерно. — Но я не вполне понимаю, о чем вы говорите.

Это, естественно, ложь. Но ложь, в которую Бритт-Мари верит, она так глубоко вздыхает, что кажется, из нее вышел весь воздух, она вся оседает, как сдутый шарик, делаясь меньше и бесформенней. Смотрит Сюсанне в глаза и опускает взгляд.

— Я говорю о Бьёрне, — произносит она. Голос теперь звучит глуше. — Вашем брате.

— Двоюродном брате, — уточняет Сюсанна и направляется к раковине, набирает мыла из дозатора и принимается мыть руки.

Женщина пожимает плечами у нее за спиной. Их взгляды встречаются в зеркале.

— Мне никто никогда не верил… Никто не хотел выслушать.

Ложь, и обе это знают. Уж газеты-то ее выслушали. Но Сюсанна, схватив бумажное полотенце, поворачивается и смотрит женщине в глаза:

— Я вас слушаю.

Бритт-Мари поднимает глаза, нерешительно разглядывает ее.

— Ну, — говорит Сюсанна. И присаживается на маленький табурет. Бритт-Мари, поколебавшись, усаживается на другой.

— Всю жизнь себя поедом ем, — говорит она, — что прождала целый месяц, пока пошла в полицию. Но мне же было всего шестнадцать…

Рассказ струится из нее медленно и обстоятельно. Ее родители развелись, когда она была маленькая. Мама работала на обувной фабрике, сама она была няней в доме учителя Совместной гимназии и представляла себе собственное будущее где-то далеко, не в Несшё. Она всегда приходила в Народный парк, когда приезжали тогдашние рок-группы, обычно пролезала через дырку в ограде, денег на билет не было, так что…

Сюсанна нетерпеливо заерзала. Но Бьёрн? Что она собиралась сказать о Бьёрне?

— Ну, — сказала женщина, — вы же там были. Я читала в газетах. Сами видели, что там на сцене-то случилось.

Сюсанна кивает. Она помнит это отчетливо, каждую секунду, каждое движение. Как стояла вдалеке от сцены, прислонившись к ограждению. Помнит собственное изумление, когда Роббан вышел на сцену и начал пантомиму. Свой чуть виноватый смешок, невольно вырвавшийся у нее из горла при виде смеющегося Пео, но застывший на губах, когда Бьёрн повернулся и выронил микрофон…

— Я первая выбежала на сцену, — говорит Бритт-Мари и шмыгает носом. Она теперь тараторит, не ища слов, будто выучила текст заранее и теперь шпарит наизусть. Как половина публики вдруг ринулась за ней следом. И как этот идиот охранник, Свенсон его звали, бросился на Бьёрна и оттащил от Роббана, хотя все считали, что поделом ему, ну, Роббану, сам виноват, и как ее подруга Агнета укусила Свенсона за руку, и как Бритт-Мари потом…